Пол Остер - Нью-йоркская трилогия
Двадцать третьего февраля восемьдесят первого года родился Пол, названный так в честь деда Софи. Спустя несколько месяцев, перебравшись на другой берег реки, мы сняли два верхних этажа в доме из бурого песчаника. В сентябре Бен пошел в детский сад. На Рождество мы все отправились в Миннесоту, а когда вернулись домой, Пол уже самостоятельно ходил. Бен взял младшего братика под свое крыло и занимался его развитием.
Имя Феншо мы с Софи никогда не упоминали. Это был наш молчаливый пакт, и, соблюдая его, мы как бы подтверждали свою лояльность друг другу. После того как я вернул издательский аванс и официально отказался писать биографию Феншо, лишь один раз, в день, когда мы решили снова съехаться, зашел разговор, и был он сугубо практическим. Его книги и пьесы продолжали приносить неплохие дивиденды. Так вот, Софи поставила условие: пока мы живем вместе, этих денег мы не трогаем. Я согласился, и мы нашли другие источники дохода. Что же касается гонораров, то был открыт специальный счет для Бена и Пола. Мы также наняли литературного агента, в чьи обязанности входило давать разрешение на постановку пьес и переиздания, заключать контракты и т. д. Словом, все, что от нас зависело, мы сделали. Если бы Феншо нас все-таки уничтожил, то только потому, что мы сами этого захотели. Софи я так ничего и не сказал – не из страха, что она узнает правду, просто эта правда уже ничего не значила. Наша сила была в обоюдном молчании, и в мои планы не входило его нарушить.
Но я понимал: точка в этой истории еще не поставлена. Парижский опыт не прошел для меня бесследно. Я приучил себя жить сегодняшним днем, а там как сложится. Чему быть – того не миновать, поэтому, вместо того чтобы отрицать неизбежное и строить иллюзии, будто в моей власти избавиться от Феншо, я теперь старался настроиться на возможную встречу, внушал себе, что надо быть готовым к чему угодно. Кстати, не потому ли мне так трудно дается эта история? Когда может случиться что угодно, слова оказываются бессильны. Феншо стал в равной степени неизбежностью и ирреальностью, с этим пришлось смириться. Я научился жить с ним, как живешь с мыслью о собственной смерти. Он был ее подобием или, если хотите, внешним аналогом.
До меня это дошло после моего нервного срыва в Париже. Я не умер, но был близок к тому: почувствовал вкус смерти, увидел свою смерть. Это неизлечимо, с этим живешь до гробовой доски.
Ранней весной восемьдесят второго года пришло письмо с почтовым штемпелем Бостона. На этот раз послание было кратким и требовательным: «Больше жить не в силах. Надо поговорить. 1 апреля. Бостон, площадь Колумба, 9. Мы поставим точку, обещаю».
На то, чтобы найти предлог для поездки в Бостон, у меня оставалось меньше недели. Задачка оказалась посложнее, чем я думал. Хотя я по-прежнему стоял на том, что Софи ничего не должна знать (по крайней мере эту малость я мог для нее сделать), мне претило говорить очередную ложь, – а куда денешься? Дня три я безуспешно искал выход и в результате сочинил неуклюжую байку о гарвардской библиотеке, где якобы мне надо было посмотреть какие-то документы. Что-то связанное со статьей, которую я задумал. А может, и нет, не помню. Главное, это не встретило возражений с ее стороны. Надо так надо, сказала она. По-моему, она что-то заподозрила, но я могу ошибаться, а гадать не хочется. У Софи все наружу – так, во всяком случае, я склонен думать.
Я купил билет на ранний поезд. Когда Пол забрался к нам в постель, на моих часах еще не было пяти утра. Через час я заставил себя встать и перед тем, как тихо выскользнуть из спальни, помедлил в дверях, глядя на Софи и малыша в предрассветных сумерках, – свободно раскинувшиеся загадочные существа, рядом с которыми было и мое место. Бен, уже одетый, ел в кухне банан и что-то рисовал. Я сделал нам омлет. Узнав, что я еду в Бостон, он спросил, где это.
– Около двухсот миль отсюда, – сказал я.
– Это ближе, чем открытый космос?
– Примерно то же самое.
– Тогда лучше слетай на Луну. На ракете интереснее, чем на поезде.
– На обратном пути я так и сделаю. Из Бостона по пятницам регулярные рейсы на Луну. Надо будет зарезервировать местечко.
– Расскажешь потом, как там?
– Я постараюсь привезти тебе оттуда лунный камень.
– А Полу?
– Полу тоже.
– Нет, не надо.
– Это еще почему?
– Потому что он засунет камень в рот и задохнется.
– Тогда что тебе привезти?
– Слона.
– В космосе нет слонов.
– Но ты же не летишь в космос.
– Да, правда.
– А в Бостоне наверняка есть слоны.
– Пожалуй. Ты какого хочешь, розового или белого?
– Я хочу серого. Чтобы был большой и в складках.
– Ну, этих-то полно. Тебе его завернуть или привести на поводке?
– Ты должен на нем приехать верхом, с короной на голове, как император.
– И кто же подданные моей империи?
– Маленькие мальчики.
– А императрица у меня есть?
– Конечно. Мама будет императрицей. Давай ее разбудим – знаешь, как она обрадуется!
– Нет-нет, не надо ее будить. Пусть это будет для нее сюрприз.
– Точно! Все равно она не поверит, пока сама не увидит тебя на слоне и в короне.
– Знаешь, как бы ее не огорчить. А вдруг я не достану слона?
– Ну что ты, пап. Конечно, достанешь.
– Почему ты так уверен?
– Потому что ты император, а император может достать все.
До Провиденса за окном лил дождь, а ближе к Бостону запахло снегом. По приезде я купил зонт и последний отрезок пути проделал пешком. Под мутно-серым небом пустынные улицы Саут-Энда выглядели мрачновато. Навстречу мне попались двое подростков, старый пьянчужка да несколько бродячих собак. На площади Колумба выстроился в ряд десяток четырехэтажных домов, отделенных от улицы булыжной площадкой. Номер девять был из них самый захудшшй – обшарпанный фасад, полуразвалившееся крыльцо, подпираемое досками. Однако за этой обветшалостью угадывалось былое величие и даже своеобразное изящество прошлого века. Я уже представил себе просторные комнаты с высокими потолками, эркеры и лепнину, но увидеть это; мне не было суждено, так как дальше передней меня не пустили.
На парадной двери обнаружилось ржавое полукольцо, и, когда я его покрутил, раздался этакий слабый сип умирающего. Немного подождав, я повторил сомнительный эксперимент. Ни ответа, ни привета. Я осторожно толкнул дверь – она оказалась незапертой. Секунду помедлив, я переступил через порог. Справа от большой прихожей я увидел лестницу с балюстрадой красного дерева, слева – двустворчатую дверь, которая, предполагаю, вела в гостиную, и перед собой – еще одну закрытую дверь, скорее всего в кухню. Постояв в нерешительности, я было решил подняться по лестнице, но в этот момент в двустворчатую дверь как будто тихо постучали и, кажется, даже что-то сказали. Я повернулся и замер, ожидая продолжения.
Тишина. И вдруг, шепотом, тот же голос:
– Здесь.
Я подошел к двустворчатой двери и приложил ухо к щели.
– Это ты, Феншо?
– Забудь это имя. – Голос зазвучал отчетливее. – Я запрещаю тебе произносить это имя.
Человек за дверью, можно сказать, вшептывал слова мне в ухо. Казалось, я слышу не только прерывистое дыхание, но и стук его сердца.
– Открой дверь, – сказал я. – Открой дверь и впусти меня.
– Не могу, – прозвучало в ответ. – Придется говорить так.
Теряя терпение, я стал дергать дверную ручку:
– Немедленно открой, или я сломаю дверь!
– Нет, – твердо сказал голос, и я окончательно уверился, что это Феншо. Я бы и хотел, чтобы на его месте оказался какой-нибудь самозванец, но не стоило себя обманывать. – У меня в руках пистолет, – продолжал он, – нацеленный в тебя. Если ты войдешь, я выстрелю.
– Я тебе не верю.
– Тогда слушай.
Он слегка отодвинулся, и в следующее мгновение раздался выстрел, после чего с грохотом посыпалась штукатурка. Пользуясь моментом, я приник к щели, но кроме серенькой полоски света ничего не увидел. А затем человеческое тело перекрыло и ее.
– Допустим, ты вооружен и не желаешь показываться мне на глаза, – сказал я. – А где доказательства, что ты именно тот, за кого себя выдаешь?
– Ни за кого я себя не выдаю.
– Поставим вопрос иначе. Откуда мне знать, что я говорю с тем самым человеком?
– Придется поверить мне на слово.
– После всего, что было, ты хочешь, чтобы я тебе верил?
– Ты пришел, куда надо, и я тот самый человек. Мне нечего к этому добавить.
– Кажется, кто-то хотел меня видеть.
– Я хотел с тобой поговорить. Это разные вещи.
– Может, не будем придираться к словам?
– Я просто уточняю, о чем шла речь в письме.
– Не стоит испытывать мое терпение. В любую минуту, Феншо, я могу отсюда уйти.
В ответ раздался возмущенный удар кулаком в дверь.
– Никакого «Феншо»! Раз и навсегда заруби это себе на носу!
Я молчал, чтобы не спровоцировать новый приступ гнева. Мне показалось, что мой собеседник, отойдя в глубь комнаты, стонет или, может быть, всхлипывает. Я ждал, сам не знаю чего. Через какое-то время я снова ощутил дыхание возле своего уха:
