Александр Минчин - Факультет патологии
На остановке уже никого нет, все уехали. Я жду следующего автобуса. Он говорит за моей спиной:
– И чего ты выкореживаешься, все что-то показать из себя пытаешься, ведь ты же вроде неплохой парень, а Саш?
Я смотрю на Пашу и думаю, не помешалось ли у него в голове ничего. «Похвала врагу» – у римлян это в поэзии называлось.
– Ты же ведь не Юстинов, который выделывается, как может, а чуть что в кусты, или этот Боб с Васильвайкиным. Ты же смелый парень, я ценю твой героизм. – Он хлопает меня по плечу.
– Паша, – морщусь я. Автобусная остановка пуста. Людей вокруг нет.
– Ну, ладно, ладно, не обращай внимания, я шучу.
Я стою и думаю о своем. Паша, видимо, думает, с какой стороны еще начать, но в это время подходит автобус. Людей мало, и Паша садится прямо на перила, перегораживающие заднюю площадку, у окна. Малочисленные люди смотрят на него, а он гордо сидит и болтает ногами в сапогах, да еще эта планшетка сбоку. Все-таки он, наверно, больной, думаю я.
– Ты когда-нибудь читал, Саш, Замятина?
– Не все, только рассказы, куличковая Русь и так далее.
– Ты никогда не читал «Лица» или «Мы» его? Великолепные романы, лучшее, что он написал.
– Нет.
Он соскакивает с перекладины, гремя об пол автобуса сапогами.
– А хочешь я тебе принесу? Я завтра еду к отцу, у него в библиотеке есть, но это не для всех, естественно. Ты что смотришь на меня удивленно, не ожидал? Я же хороший парень, совсем не люблю драться, – и он опять хлопает меня по плечу. Я терплю.
– Ну, так что, Саш, принести?
– Спасибо.
Он разглядывает меня. И в этот момент автобус подъезжает к большому проспекту Мира. Динамик объявляет: метро «Щербаковская».
– О, мне выходить сейчас. Так я принесу. Только ты веди себя хорошо.
И он прыгает в закрывающуюся дверь автобуса. Едва не выламывая ее плечом. Я схожу на своей остановке и еду до проспекта Маркса. Выхожу на улицу и мимо Телеграфа – места всех встреч, как в центре ГУМа у фонтана, – иду пешком домой на Герцена. Мне почему-то кажется, что кто-то должен ждать меня около самого дома. Но это лишь мне кажется. Миражи утомленного сознания. Я поднимаюсь наверх и тихо прохожу в свою комнату.
У соседей какой-то шум, грохот. Этот кретин низкорослый, гориллоподобный болван опять орет на этого бедного забитого мальчика, он у нее от первого брака.
Я вспоминаю, как отец бил меня, до десятого класса, за поведение и занятия. И мне становится страшно.
Но в этот раз побеждает она, и криков вроде не слышится, значит, он не бьет мальчика. У нее еще грудная дочка от него. И как с таким ублюдком жить можно или в кровать ложиться, не понимаю и ужасаюсь я. Хотя он чистый. С виду.
Через время все смолкает. Я как будто жду все время что-то, звонка? Но никто не звонит…
Я иду по знакомой дорожке к зданию alma mater. Вот и фразе выучился!..
И едва появляюсь в институте, как ко мне подходит Яша. Мы с ним никогда практически не общались близко раньше.
– Сань, я знаю, что у тебя вчера с Пашей произошло…
Я не удивляюсь, Билеткин, наверно, рассказал. Но когда? А, да, он у него часто бывает и спит.
– Пустяки, Яша.
– Если тебе нужна какая-нибудь помощь или что угодно, в любое время, все равно в каком месте Москвы, только скажи одно слово, даже не надо слова, посмотри.
Это трогает меня.
– Спасибо, но ничего страшного.
Мы улыбаемся друг другу и расходимся. Я в читалку – готовиться к докладу по Куприну. Я люблю Куприна и очень ценю его рассказы, они мне нравятся, и слог такой чистый, ясный, простой. И очень интересно рассказывает, я вообще считаю, что он лучший рассказчик во всей нашей литературе. Никто лучше его это не сделал. Сейчас вот Аксенов пытается продолжать что-то, хороший рассказчик, но чем кончит, неизвестно.
Куприна я прочитал все девять томов, давно, и сейчас хочу посмотреть кое-какие биографические данные и вехи творчества, периоды. У нас же все по этапам да периодам. Все по полочкам должно быть разложено. И по правильным. Ну да я не открываю Америки. Она давно открыта. Я вообще не собирался по нему доклад в этом году делать, а хотел взять Андреева или Платонова, но Вера Кузьминична попросила взять что-нибудь полегче и поопределенней, так как декан сам следит за докладами нашей секции и работой кружка и, конечно, пристально ждет моего первого выступления.
– Так что, Саша, – она мягко посмотрела на меня, – я тебя очень прошу. Добрая женщина.
– А что плохого в Андрееве или Платонове?
– Ничего, что ты! Наоборот, я очень люблю их, но я прошу тебя, чтобы все обошлось спокойно и без… эксцессов, и нас бы никто не закрывал, и мы бы существовали долго. Ты же председатель, и на тебя особое внимание, по двум причинам, ты знаешь.
Я согласился. (А никогда не надо быть соглашателем.) Беру в читалке на полке нужные книги и смотрю, куда сесть. И вдруг – глазам своим не верю: Светка и Маринка сидят с книгами в руках.
Я подхожу:
– Светочка, да что же это такое творится, мир тронулся, то ли свет двинулся и сошел с ума – вы сидите в читальном зале и занимаетесь?!
Она улыбается, сияя.
– Да, Храпицкая эта со своей зарубежной литературой, вот «Дикую утку» читаем Ибсена.
– Ну и как она, еще не приручилась?
– Кто? – не понимает Маринка.
– Утка, о которой читаете.
– Да ну тебя, Сашка, вечно шуточки у тебя на уме.
– А чего у меня должно быть, Марин, скажи?
– А то ты сам не знаешь? – Она кокетливо улыбается. – Ну, что-нибудь серьезное.
– Это ты имеешь в виду, как каждую ночь, что ли?..
– Да ну тебя. – Она заливается. – А то можно подумать, что ты не делаешь.
– Не каждую ночь, но через одну. Куда мне за тобой угнаться.
Она запинается.
– Шучу, Мариночка, шучу. Я же ничего не знаю, только проверяю, не попадайся так легко.
Светка смотрит ласково-бархатными глазами на меня, клевая баба. Ну, да, где живешь…
– Свет, тебя можно на минуточку.
– Конечно.
– Вечно у вас секреты, – недовольно говорит Маринка.
Мы отходим к полкам:
– Да, Санечка.
– Ты мне можешь одолжить пять рублей до стипендии, у меня…
– Все что хочешь, Санечка. Даже себя…
– Спасибо, я ценю твою доброту. И готовность…
Глаза ее ласкают:
– Ты хочешь, чтобы я тебе одолжила себя?
– Нет, не сейчас, а сейчас мне пять рублей надо.
– Вот видишь, ты такой, я тебе совсем не нужна.
– Наоборот, Светочка, я борюсь и боюсь… не удержать себя. А нам еще столько учиться!
Она хищно-мягко улыбается, отходит к столу и приносит мне из сумки деньги.
– Санечка, возьми десять, мне их все равно девать некуда.
– Нет, Светочка, спасибо. Я отдам ровно через три дня.
– Что ты говоришь, ничего мне не надо отдавать, – и она сует мне десятку. – У меня нет пятерок.
Уходит и садится. И чего б ей не быть мне отцом родным… Маринка что-то нашептывает ей, не то недовольное, не то веселое; они закатываются, значит, веселое. Маринка не трогает мое имя никогда, боится связываться. И подчеркнуто уважает. Зная, что я на Светку влияние имею (а не использую…), а она ее потерять боится.
Памятуя вчерашний урок, я перекладываю деньги из пиджака в карман джине, тугой, и иду читать про Куприна.
Кто-то сидит и очень внимательно смотрит. Я поднимаю глаза: это Шурика жена. Очень странный взгляд.
На заседание кружка в этот раз приходит даже Ирка. Ей скучно одной дома сидеть, а Юстинов куда-то фарцевать уехал. Купринский доклад я делаю неплохо, Вере Кузьминичне нравится. Потом затевается разговор о его «Яме», кстати, единственное произведение, которое полностью слабое у него. Но такое дело, о падших женщинах, о проститутках. И мне приходится отвечать и пояснять о происхождении и подтексте. Но в голове у меня еще что-то, помимо купринских проституток…
К метро мы идем с Иркой вместе.
– Саш, я тебя все забываю спросить, ты тогда Магдалине купил мумие?
– Ну ты вспомнила, Ир, как бабка Юрьев день. Конечно, еще тогда, в январе. Только деньги она отдала, не захотела так брать.
– А я думаю, чего это она к тебе на занятиях с особым вниманием относится… – и Ирка смеется.
– Это потому, что я стал на все ходить.
– А ты с Натальей по-прежнему занимаешься?
– Да, конечно, каждую неделю перед каждым новым текстом. Когда она занята, я приезжаю и оставляю книжку с заданием в ее почтовом ящике, а на следующий день, готовое, забираю.
– Она очень приятная девочка, мне понравилась.
– Откуда ты знаешь?
– Я вас вместе на «Фрунзенской» видела, когда вы апельсины покупали.
– Понятно, – говорю я.
– Пойдем к нам зайдем, я тебя салатом накормлю, супчиком.
– Нет, Ир, спасибо, мне ехать надо, читать.
– Саш, так самый умный станешь, к тебе тогда и не подступишься. И так со мной неделями не разговариваешь. – Она смотрит на меня.
– Это потому, что ты больше Юстинова становишься.
– Совсем нет; а раньше?
– А раньше ты была девочка Ирочка.
Она задумывается. Мы целуемся в щеки и расходимся. По пути домой я опять себя ловлю на мысли: а чего я спешу туда? Мне опять кажется, что кто-то будет ждать. Но это опять мне только кажется. И снова две булки, колбаса и молоко плюс еще сырок творожной с изюмом добавляется. Я стал таким тощим и стройным за этот месяц жизни, что хоть на конкурс выставляй. (Что когда захожу в ванную, в зеркале не нахожу себя.) Говорят, на Западе проводятся конкурсы первых красавиц мира. Вдруг слово «красавиц» почему-то больно режет меня и затормаживает.
