Бернард Маламуд - Идиоты первыми

— Не меньше трехсот тысяч долларов, — сказал Анджело. — Для страховой компании это прямая выгода. На такой сделке они сэкономят сто тысяч долларов.

И он изложил свой план. Они сфотографировали Тициана со всех сторон, во всех ракурсах, с разных расстояний, подобрали лучшие цветные репродукции из разных книг. У них есть точные размеры полотна и каждой отдельной фигуры на нем. Если Фидельман сумеет сделать приличную копию, они закажут дубликат рамы, темной ночью отнесут копию в картинную галерею замка и увезут оригинал. Все сторожа там болваны, не заметят подмены в течение нескольких дней, а может и дольше, так что это лучше, чем просто вырезать картину из рамы. А в это время они перевезут картину в лодке через озеро и вывезут за границу, на Французскую Ривьеру. Итальянской полиции бешено везет — она всегда находит украденные картины, а во Франции с этим легче. А когда картина будет надежно спрятана и Анджело вернется в отель, Скарпио свяжется со страховой компанией. Ты только представь себе — какая сенсация! Страховая компания поймет весь блеск этой операции, и ей придется выложить денежки.

— Сделаешь хорошую копию — получишь свою долю, — сказал Анджело.

— Долю? — спросил Фидельман. — А сколько это будет?

— Во-первых, паспорт, — сказал Анджело осторожно, — плюс двести долларов наличными и — до свидания!

— Пятьсот долларов, — сказал Фидельман.

— Скарпио, — терпеливо сказал хозяин, — покажи-ка ему, что у тебя в брюках.

Скарпио расстегнул куртку и вытащил из висевших на поясе ножен длинный, зловещий кинжал. Фидельману и смотреть было нечего: он отчетливо почувствовал, как холодный клинок вонзается ему между ребер.

— Триста пятьдесят, — сказал он. — Мне нужен билет на самолет.

— Триста пятьдесят, — сказал Анджело. — Выдадим, когда сдашь готовую копию.

— А за материалы вы заплатите?

— Я оплачу все расходы, какие понадобятся. Но если ты задумаешь выкинуть штучку, захочешь нас надуть или обжулить, так проснешься без головы, а то и еще похуже.

— Скажите, — спросил Фидельман, подумав, — а что, если я откажусь от вашего предложения? Мирно, спокойно…

Анджело сердито встал со скрипучей койки.

— Ну и останешься тут до конца жизни. Выйдешь отсюда только в гробу — и в самом дешевом.

— Понятно, — сказал Фидельман.

— Ну, что скажешь?

— Больше мне нечего сказать.

— Значит — заметано, — сказал Анджело.

— Можешь отдыхать до вечера, — сказал Скарпио.

— Спасибо, — сказал Фидельман.

Анджело нахмурился.

— Сначала вымой уборные.

Достоин ли я? — думал Фидельман. — Смогу ли я сделать такую работу? Осмелюсь ли? — Сомнения обуревали его, множество сомнений, он затосковал, время уходило впустую.

Как-то утром Анджело позвал его к себе в контору.

— Хочешь пива?

— Нет, спасибо.

— Чего-нибудь покрепче?

— Нет, сейчас ничего не надо.

— Да что с тобой? Ходишь, будто мать похоронил.

Фидельман поставил ведро и щетку, вздохнул, но ничего не сказал.

— Почему не бросишь уборку и не начнешь работать? — сказал хозяин. — Я велел привратнику убрать шесть сундуков и всю ломаную мебель со склада — там два больших окна. Скарпио привез мольберт, он уже купил тебе кисти, краски, все, что надо.

— Там западный свет, неровный.

Анджело пожал плечами.

— Больше ничего сделать не могу. Сейчас сезон, номера занимать нельзя. Хочешь работать ночью, мы тебе поставим лампы. Конечно, это зряшная трата электричества, но я уж пойду тебе навстречу, раз у тебя характер такой, — лишь бы ты работал быстро и сделал хорошо.

— Главное — я понятия не имею, как подделать картину, — сказал Фидельман. — Все, что я могу, — это как-то ее скопировать.

— А нам больше ничего и не нужно. Технику предоставь нам. Сначала сделай приличный эскиз. Когда примешься за работу, я тебе достану кусок бельгийского холста — шестнадцатый век, с него счистили прежнюю живопись. Ты ее загрунтуй свинцовыми белилами, а когда подсохнет — делай эскиз. Кончишь писать, мы со Скарпио закалим холст, чтобы появились трещины, затрем их золой — древность! Может, даже сделаем мушиные пятна, а уж потом покроем лаком, клеем. Сделаем как надо. Про это целые тома написаны, а Скарпио читает как черт. Вовсе это не так сложно, как тебе кажется.

— А как же правильно передать цвет?

— Я сам для тебя сотру краски. Я Тицианом всю жизнь занимался.

— Неужели?

— Конечно.

Но вид у Фидельмана по-прежнему был несчастный.

— Что тебя грызет?

— Как же можно украсть у другого художника его мысль, его произведение?

Хозяин залился сиплым смешком:

— Тициан тебя простит. А сам он разве не украл фигуру Венеры Урбинской у Джорджоне? А разве Рубенс не украл одну нагую фигуру у Тициана? Все искусство — кража, везде крадут. Ты украл бумажник, пробовал украсть у меня лиры. На том свет стоит. Все мы люди.

— А разве это не святотатство?

— Все святотатствуют. Мы живем за счет мертвецов, а они нами живы. Возьми хоть религию, например.

— Боюсь, что я ничего не смогу сделать, пока не увижу оригинала, — сказал Фидельман. — На ваших цветных репродукциях цвет искажен.

— И на оригиналах тоже. По-твоему, Рембрандт писал такими тусклыми коричневыми тонами? А Венеру тебе придется писать тут. Если ты станешь копировать ее на месте, в галерее замка, какой-нибудь кретин сторож может запомнить тебя в лицо, и потом ты неприятностей не оберешься. И мы, разумеется, тоже, а кому нужны неприятности?

— Все-таки мне надо хотя бы взглянуть на нее, — настаивал Фидельман.

И хозяин, хоть и не очень охотно, согласился отпустить его на день в замок Изола Белла, поручив Скарпио зорко следить за копировщиком.

Когда они ехали на пароходике к острову, Скарпио, в темных очках и соломенной шляпе, вдруг спросил Фидельмана:

— Скажи по совести, что ты думаешь об Анджело?

— Да он как будто ничего.

— По-твоему, он красивый?

— Как-то не думал об этом. Может, и был красивым в молодости.

— Ты очень проницательный, — сказал Скарпио. Потом показал вдаль — туда, где длинное голубое озеро уходило в высокие Альпы. — Локарно. Шестьдесят километров.

— Не может быть!

При одной мысли о Швейцарии в сердце Фидельмана затрепыхалась свобода, но он ничем себя не выдал. Скарпио льнул к нему, как к родному брату, а проплыть шестьдесят километров с ножом под лопаткой было бы, пожалуй, трудновато.

— Вон он, замок, — сказал Скарпио. — Похож на ресторан.

Замок, весь розовый, стоял на высоком, террасами, холме среди высоких деревьев, в старинном строгом парке. В замке было полным-полно туристов и скверных картин. Но в последнем зальце галереи — сказочное сокровище: в маленькой комнате в полном одиночестве висела Венера Урбинская.

Какое чудо, подумал Фидельман.

Вся золотая, с каштановыми кудрями, Венера, живая, земная женщина, распростерлась на ложе в безмятежной красе, слегка прикрывая одной рукой свою сокровенную тайну и держа красные цветы в другой; ее нагое тело было истинной ее победой.

— Эх, пририсовал бы я ей кого-нибудь в постель, — сказал Скарпио.

— Молчать! — сказал Фидельман.

Скарпио обиделся и вышел из галереи.

Фидельман, оставшись наедине с Венерой, молился на картину. Какие изумительные краски, какая необычайная плоть, претворившая тело в дух.

И пока Скарпио у выхода разговаривал с хранителем, копировщик торопливо набросал Венеру и сделал несколько цветных фотографий «лейкой», специально взятой Анджело напрокат у приятеля.

Потом он подошел к картине и стал целовать руки женщины, ее бедра и грудь, но только он хотел прошептать: «Люблю!», как сторож обеими кулаками ударил его по голове.

Вечером, когда они возвращались на катере в Милан, Скарпио захрапел. Вдруг он вскочил со сна, хватаясь за кинжал, но Фидельман не шелохнулся.

Копировщик взялся за работу с настоящей страстью. Он словно проглотил и затаил в себе молнию и теперь надеялся, что она засверкает во всем, чего он коснется. И все же его грызло сомнение — сможет ли он скопировать картину, и страх — ему ни за что не уйти живым из Отель-де-Виль. Он сразу попытался написать Венеру прямо на холсте, но торопливо счистил краски, увидев, какая немыслимая мазня у него вышла. У Венеры были бредовые формы, служанки на заднем плане выглядели карлицами. Он вспомнил совет Анджело и сделал несколько эскизов на бумаге, чтобы освоить композицию прежде, чем перенести ее на холст.

Анджело и Скарпио приходили каждый вечер и качали головами над рисунками.

— Непохоже, — говорил хозяин.

— Ничуть не похоже, — говорил Скарпио.

— Стараюсь, — тоскливо говорил Фидельман.

— Старайся лучше, — мрачно говорил Анджело.