Фрэнк Маккорт - Прах Энджелы. Воспоминания
Мама говорит, что мистеру Хэннону надо обратиться к врачу, и миссис Хэннон отвечает: а толку? Был он у врача уже дюжину раз. Ему говорят: не утруждайте ноги, вот и все - дайте отдых ногам. А какой тут отдых? Ему работать надо. На что бы мы жили, кабы он не работал?
Мама говорит, что Брайди могла бы устроиться куда-нибудь на работу, и Брайди обижается. Энджела, ты разве не знаешь, что у меня легкие слабые? И ревматизм у меня – я вообще умереть могу. Мне надо поберечься.
Мама часто говорит про Брайди: эта подруга может часами сидеть, жаловаться на свой ревматизм и слабые легкие, но при этом дымит как паровоз.
Мама говорит, что очень сочувствует Брайди и бедному ее отцу - он ужасно страдает. Миссис Хэннон говорит маме, что Джону день ото дня хуже. Что вы скажете, миссис Маккорт, если Фрэнки, ваш мальчик, вместе с ним поедет на телеге, поможет управиться с мешками? Всего несколько часов в неделю. Нам самим денег еле хватает, но Фрэнки мог бы заработать шиллинг или два, и Джон поберег бы свои бедные ноги.
Не знаю, говорит мама, ему только одиннадцать, и он тифом переболел, и для глаз уголь вреден.
Зато, говорит Брайди, он будет на свежем воздухе, а это лучшее лекарство от болезни глаз и от тифа. Верно, говорю, Фрэнки?
Верно, Брайди.
Мне до смерти охота разъезжать с мистером Хэнноном на большой телеге, как настоящий рабочий человек. Если я буду хорошо справляться, может, мне и вовсе разрешат не ходить в школу; но мама говорит: я согласна, но только при условии, что на учебе это не скажется. Пусть идет в субботу утром.
Я теперь врослый, поэтому в субботу рано утром я сам развожу огонь и готовлю себе на завтрак чай и поджаренный хлеб. У двери соседнего дома я жду, когда выйдет мистер Хэннон с велосипедом, а из окна доносится аромат ветчины и яиц. Мама говорит, что мистера Хэннона кормят отменно, потому что миссис Хэннон влюблена в него без памяти, будто они только вчера поженились. Они как влюбленная пара из американского кино – так заботятся друг о друге. Наконец, мистер Хэннон, дымя трубкой во рту, выводит велосипед. Он велит мне сесть на велосипедную раму, и мы отправляемся на мою первую взрослую работу. Поворачивая руль, он наклоняется ко мне - из его трубки приятно пахнет. Одежда его пропитана углем, и от этого я чихаю.
К угольному двору на Док Роуд, на мукомольный завод и в пароходную компанию сходятся или съезжаются люди. Мистер Хэннон вынимает трубку изо рта и говорит мне, что сегодня, в субботу, короткий день, и это лучшее утро недели. В восемь начинаем, а в двенадцать уже закончим – еще до того, как прозвонят Angelus.
Сперва мы запрягаем лошадь, чистим ее щеткой, в деревянную кадку насыпаем овса, а в ведерко наливаем воды. Мистер Хэннон показывает мне как надевать упряжь и разрешает ввести лошадь в оглобли телеги. Боже, говорит он, Фрэнки, да у тебя талант.
И я так счастлив, что мне хочется плясать и прыгать, и ездить на телеге всю свою жизнь.
Двое рабочих насыпают уголь и торф в мешки по сто фунтов в каждый и взвешивают их на огромных железных весах. Пока они укладывают мешки на телегу, мистер Хэннон идет в офис за талончиками на доставку. Рабочие управляются быстро, и мы готовы тронуться в путь. Мистер Хэннон садится по левую сторону телеги и прищелкивает хлыстом справа – показывая, куда садиться мне. Телега очень высокая, на ней еще куча мешков и забраться на нее непросто. Пытаясь вскарабкаться, я ставлю ногу на колесо. Никогда так не делай, говорит мистер Хэннон. Если лошадь в упряжи и в оглоблях, нельзя ставить ногу или руку на колесо – вдруг ей взбредет в голову маленько пройтись. Тогда все: рука или нога в колесе застрянет, и тебе ее вывихнут у тебя же на глазах. Н-но, говорит он; лошадь мотает головой и трясет упряжью, и мистер Хэннон смеется. Дурочка, любит работать, говорит он. Через пару часов уже упряжью не потрясешь.
Начинается дождь, и мы накрываемся старыми угольными мешками. Мистер Хэннон переворачивает трубку, чтобы табак не намок, и выпускает дым вниз. Он говорит, что мешки отсыреют и станут еще тяжелей, но что толку причитать – это все равно, что жаловаться на жару в Африке.
Мы переезжаем Сарсфильдский мост и направляемся к домам на Эннис Роуд и по Северной Окружной дороге. Богачи, говорит мистер Хэннон, за чаевыми в карман лезть не любят.
Нам надо доставить шестнадцать мешков. Мистер Хэннон говорит, что нам сегодня повезло, потому что по некоторым адресам надо завезти не один мешок, а несколько, и ему не придется утруждать лишний раз ноги, слезая с телеги и забираясь обратно. Когда мы подъезжаем к дому, он спускается с телеги, а я подталкиваю к краю мешок и кладу ему на плечи. В некоторых заборах есть лотки с дверцами, в которые надо высыпать весь уголь из мешка, и это нетрудно. Но иной раз надо идти на задний двор по длинной тропинке, ведущей к сараю у черного хода, и когда мистер Хэннон тащит мешки, видно, как он мучается от боли в ногах. Но он говорит лишь: Господи, Фрэнки, о Боже, - и вовсе не жалуется, только просит меня подать ему руку, чтобы помочь забраться на телегу. Он говорит: будь у него тележка, он довозил бы мешки до порога - вот было бы славно; но тележка стоит недешево – ему столько за две недели платят, и кому ж это по карману?
Мы развозим все мешки, и выглядывает солнце; телега порожняя, и лошадь понимает, что рабочий день окончен. Здорово сидеть на телеге и смотреть, как перед тобой покачиваются круп и грива лошади, бредущей по Эннис Роуд, по мосту через Шеннон и по Док Роуд. Мистер Хэннон говорит, что мужчина, доставивший шестнадцать стофунтовых мешков угля и торфа, заслужил пинту, а его помощник заслужил лимонад. Ходи в школу, говорит он мне, иначе станешь таким, как я - будешь работать дни напролет, и ноги прогниют напрочь. Ходи в школу, Фрэнки, и уезжай от Лимерика и от самой Ирландии куда-нибудь подальше. Война однажды кончится, и ты сможешь перебраться в Америку, в Австралию, или в любую другую свободную огромную страну, где кругом глядишь – и земли конца-края не видишь. Мир большой, и тебя ждут большие приключения. Кабы не ноги, я бы и сам давно в Англию подался, стал бы деньги лопатой грести, как и все ирландцы – как твой отец. Нет, с отцом твоим не так. Я слышал, он без гроша вас оставил, так ведь? Не знаю, как мужчина в здравом уме может бросить жену и детей в Лимерике дрожать зимой от холода и голода. Школа, Фрэнки, школа. Книги, книги, книги. Уезжай из Лимерика, пока ноги не прогнили и мозги не спеклись.
Лошадь, цокая копытами, довозит телегу до угольного двора, и мы кормим ее, поим и чистим щеткой. Мистер Хэннон все время разговаривает с ней, называя «своей старушкой» , и лошадь сопит и тычется ему мордой в грудь. Мне бы страшно хотелось привести ее домой и поселить внизу – мы все равно наверху живем, в Италии, - но даже если она протиснется в дверь, наверняка мама накричит на меня: еще вот только лошади нам в доме не хватало.
После Док Роуд улицы круто поднимаются в гору, и мистер Хэннон не может везти меня на велосипеде, так что мы идем пешком. После работы ноги у него болят, и до Хенри Стрит мы бредем долго. Он опирается на велосипед, или садится на ступеньки и отдыхает на каком-нибудь крыльце, стиснув зубами трубку.
Я думаю, интересно, когда мне дадут деньги за сегодняшнюю работу? Если я вовремя принесу домой шиллинг - или сколько получу от мистера Хэннона, - может, мама отпустит меня в «Лирик Синема». Мы стоим у дверей «Саутс Паб», и мистер Хэннон приглашает меня войти, ведь он обещал угостить меня лимонадом.
В пабе сидит дядя Па Китинг - весь, как обычно, черный; с ним рядом сидит Билл Гэлвин – весь, как обычно, белый – и большими глотками, сопя, пьет пиво из кружки. Как поживаете? - говорит мистер Хэннон и садится по другую руку от Билла Гэлвина. Все в пабе смеются. Господи, говорит бармен, вы только посмотрите: два куска угля и снежный ком. Посетители других пабов заходят к нам посмотреть на двух угольно-черных мужиков в компании известково-белого, и предлагают отправить кого-нибудь в "Лимерик Лидер", чтобы оттуда прислали фотографа.
А ты сам, Фрэнки, почему черный? - спрашивает дядя Па. Не иначе, в угольную шахту свалился?
Я помогал мистеру Хэннону доставлять уголь.
Глаза у тебя, Фрэнки, жуть до чего страшные. Две дырочки желтых – будто кто на снег пописал.
Это угольная пыль, дядя Па.
Придешь домой – промой как следует.
Хорошо, дядя Па.
Мистер Хэннон покупает мне лимонад, дает мне шиллинг за труды и говорит, что я могу идти домой, я отличный помощник, и на следующей неделе после школы снова могу с ним поработать.
По дороге домой я разглядываю себя в витрине магазина: я с головы до пят черный – весь в угольной пыли, и я чувствую себя мужчиной: у меня шиллинг в кармане, и я в пабе пил лимонад вместе с двумя угольными мужиками и одним известковым. Я уже не ребенок и запросто могу навсегда бросить школу. Я бы тогда каждый день работал с мистером Хэнноном, а когда ноги у него совсем разболятся, стал бы сам разъезжать на телеге и до конца своих дней доставлял бы уголь богачам, и моей маме уже не пришлось бы просить подаяние у дома отцов-редемптористов.
