Фрэнк Маккорт - Прах Энджелы. Воспоминания
Мэлаки идет домой пить чай, а мне надо повидаться с Мики Моллоем и узнать, почему я родился раньше срока. Мики выходит из дома вместе со своим отцом, Питером. Сегодня Мики исполняется шестнадцать, и отец ведет его в «Боулерс Паб» угощать первой пинтой. Нора Моллой кричит с порога Питеру вслед: если вы туда пойдете - можете не возвращаться. Она больше не собирается печь хлеб и не ляжет в психушку; если ребенок вернется домой в пьяном виде, она в Шотландию уедет – и поминай как звали.
Ладно, Циклоп, говорит Питер Мики, не обращай на нее внимания. Матери в Ирландии - извечные противники первой пинты. Когда меня отец вел угощать первой пинтой, моя мать чуть не убила его сковородкой.
Мики спрашивает Питера, можно ли мне с ними пойти и выпить лимонаду.
В пабе Питер всем объявляет, что Мики пришел за первой пинтой, и все мужчины хотят его угостить, но Питер говорит: нет, что вы, беда будет, если он хватит лишку и совсем отвратится от этого дела.
Пинты налиты, и мы сидим у стены – Мики и его отец с пивом, я с лимонадом. Мужчины желают Мики всего наилучшего в дальнейшей жизни; все-таки, говорят, как удачно он тогда, много лет назад, свалился с трубы - то была милость Божия, ведь припадки с тех пор у него прекратились; и до чего жаль того калеку, бедного Квазимодо Дули, который умер от чахотки - он так старался, говорил на тамошний манер, чтобы попасть на «Би-Би-Си», – хотя ирландцу там все равно не место.
Питер беседует с товарищами, а Мики потягивает первую свою пинту и шепчет мне: не сказал бы, что мне нравится, только отцу моему не говори. Потом он сообщает мне, что в тайне от всех осваивает английский акцент, чтобы стать диктором на «Би-Би-Си», как мечтал Квазимодо. Он говорит, что может вернуть мне Кухулина: на кой он нужен диктору Би-Би-Си? Ему теперь шестнадцать лет, и он хочет уехать в Англию, и я услышу его по радио «Би-Би-Си», если раздобуду радиоприемник.
Я рассказываю ему про свидетельство о браке, и о том, что Билли Кэмпбелл говорил, должно пройти девять месяцев, а я родился через пол-срока, и может он знает, вдруг я чудо какое-то.
Не-а, говорит он, ты байстрюк. Гореть тебе в аду.
Мики, нечего обзываться.
А я не обзываюсь. Так зовут тех, кто появился на свет, когда родители были женаты меньше девяти месяцев – кого вне брака зачали.
Как это?
Что как?
Зачали.
Ну, сперма попадает в яйцеклетку, яйцо начинает расти, а через девять месяцев получаешься ты.
Ничего не понимаю.
Он шепчет: та штука, которая у тебя между ног – это счастье. Называют и по-другому – член, хрен, сосиска, пипетка, - но мне все это не нравится. Ну и вот: твой отец сунул свое счастье в твою мать, впрыснул в нее семена, получилось яйцо, а из него вышел ты.
Я не яйцо.
Ты яйцо. Когда-то все были яйцами.
А почему я должен гореть в аду? Я не виноват, что я байстрюк.
Все байстрюки обречены на вечные муки. Как и некрещеные младенцы, которые навсегда попадают в лимб и выбраться оттуда не могут, хотя ни в чем не виноваты. Вот и думай, какой Он, Наш Господь на этом Своем Престоле, что ни капли не жалеет бедных некрещеных детей. Поэтому я сам в церковь теперь ни ногой. В любом случае, гореть тебе в аду. Тебя зачали, когда твои предки не еще были женаты, поэтому ты грешник.
Что же мне делать?
Ничего - все равно в ад попадешь.
Может, свечку зажечь, а?
Попробуй Деве Марии помолиться. Обреченные - это по Ее части.
Но у меня нету пенни на свечку.
Ладно, ладно, вот тебе пенни. Вернешь, когда работу найдешь – лет через сто. Разорительное это дело - быть Знатоком Девичьих Тел и Непристойностей Вообще.
Бармен отгадывает кроссворд и спрашивает у Питера: «наступление» - а по смыслу противоположное - это что?
«Отступление», отвечает Питер.
Точно, говорит бармен, у всего есть своя противоположность.
Матерь Божья, говорит Питер.
Что с тобой, Питер? - говорит бармен.
Томми, что ты сказал только что?
У всего есть противоположность.
Матерь Божья.
Здоров ли ты, Питер? Пиво как, нормальное?
Отличное пиво, Томми, а я чемпион по распитию пива, так?
Ей-богу, Питер, чемпион – что верно, то верно.
Значит, я могу быть и чемпионом наоборот.
О чем ты, Питер?
Я могу быть чемпионом по не-распитию пива.
Ай, ладно тебе, Питер, по-моему, ты лишку хватил. Жена твоя как там, в порядке?
Томми, убери от меня эту пинту. Я теперь чемпион по не-распитию пива.
Питер поворачивается к Мики и забирает у него стакан. Мики, идем домой к матери.
Папа, ты не назвал меня «Циклопом».
Твое имя - Мики. Майкл. Мы едем в Англию. С пинтами покончено, мы больше не пьем, и твоя мать больше не будет печь хлеб. Идем.
Мы выходим из паба, а бармен Томми кричит нам в след: знаешь, Питер, в чем дело? Это все книги - ты умом от них тронулся.
Питер и Мики сворачивают к себе домой. Мне надо бы зайти в церковь св. Иосифа, зажечь свечу, котора избавит меня от вечных мук, но я смотрю на витрину лавки мисс Кунихан и вижу в центре большую ириску «Кливз» с табличкой: ДВЕ ИРИСКИ ЗА ОДИН ПЕННИ. Я знаю, что попаду в ад, но у меня изо рта слюнки текут, и, выкладывая пенни на прилавок мисс Кунихан, я обещаю Деве Марии, что, как только раздобуду еще пенни, поставлю свечку, только пусть Она упросит Своего Сына не исполнять пока приговор.
Ириску “Кливз”, сколько дают за один пенни, нельзя жевать вечно, я вскоре доедаю конфету, и мне приходится думать о том, что пора идти домой к матери, которая допустила, чтобы мой отец сунул в нее свое счастье, из-за чего я родился раньше срока и стал байстрюком. Если она хоть пикнет про красное платье или еще про что-нибудь, я скажу, что все знаю про счастье, и это ее потрясет.
В субботу утром мы с «Алыми Сердцами Лимерика» встречаемся и отправляемся в путь по дороге в надежде вызвать кого-нибудь на игру. Ребята сперва ноют, что лоскутки красного платья вовсе не похожи на сердечки, но Билли говорит: если кто не хочет играть в футбол, пусть топает домой и там играется с сестрами в куколки.
В Баллинакурре какие-то ребята на поле играют в футбол, и Билли бросает им вызов. У них восемь игроков, а у нас только семь, но мы не возражаем, потому что один парень у них одноглазый, и Билли велит нам обходить его со слепой стороны. И вообще, говорит он, у нас Фрэнки Маккорт почти слепой - у него оба глаза больные, что еще хуже. На тех ребятах форма, как и положено: сине-белые свитера, белые шорты и спортивная обувь. Один из них говорит: вы похожи на то, что кот в уголок поволок, и Мэлаки лезет на него с кулаками, так что мы еле держим его. Мы соглашаемся играть полчаса - ребята из Баллинакурры говорят, что потом у них ланч. «Ланч», надо же. У всех днем обед, а у них - ланч. Если за полчаса никто не забивает, объявляется ничья. Мяч то мы перехватываем, то они, и вот, наконец, Билли отбирает подачу и, ускоряясь, проходит вдоль боковой, обходя всех так ловко, что никто ничего поделать не может, и мяч влетает в ворота. Время почти истекло, но ребята из Баллинакурры просят еще полчаса, и уже почти под конец второго получаса им удается забить. Потом мяч вылетает за боковую. Мяч наш. Билли стоит на линии, подняв его над головой. Он притворяется, что смотрит на Мэлаки, но подает мне. Мяч летит ко мне так, будто он один существует на свете, опускается прямо на ногу, и мне остается только вильнуть влево и отправить мяч прямо в ворота. У меня свет в голове – я будто в раю очутился. Я парю над полем, а потом «Алые Сердца Лимерика» хлопают меня по спине и говорят: отличный гол, Фрэнки, - и ты, Билли, тоже молодчина.
Мы возвращаемся по O’Коннел Авеню, а я вспоминаю как мяч опустился мне на ногу - его точно Сам Бог послал, или Блаженная Дева Мария, а Она никогда не послала бы такой благодати тому, кто обречен гореть в аду, потому что родился раньше срока, - и я знаю, что, пока жив, буду помнить этот мяч – этот пас от Билла Кэмпбелла - этот гол.
Мама встречает на улице Брайди Хэннон с ее матерью, и они ей рассказывают, что у мистера Хэннона разболелись ноги. Бедный Джон так мучается - каждый день с утра до вечера развозит на телеге горы угля и торфа со склада на Док Роуд, а потом для него такая пытка на велосипеде домой добираться. Рабочий день у него с восьми утра до полшестого вечера, но запрягать лошадь приходится задолго до восьми, а в стойло на ночь отводить - уже после половины шестого. Он целый день то слезает с телеги, то забирается обратно, таскает на себе мешки с углем и торфом, следит, бедный, чтобы повязки не спадали, иначе грязь попадет в открытые раны. Бинты вечно прилипают, их приходится отдирать, и когда он приходит домой, миссис Хэннон обмывает раны теплой водой с мылом, накладывает мазь и перевязывает чистыми бинтами. Новые бинты на каждый день им не по карману, поэтому они стирают старые, пока те серыми не становятся.
Мама говорит, что мистеру Хэннону надо обратиться к врачу, и миссис Хэннон отвечает: а толку? Был он у врача уже дюжину раз. Ему говорят: не утруждайте ноги, вот и все - дайте отдых ногам. А какой тут отдых? Ему работать надо. На что бы мы жили, кабы он не работал?
