Маргарет Рэдклифф-Холл - Колодец одиночества
Сам дом нуждался в бесконечных починках, но его комнаты были спланированы аккуратными и покойными. Прекрасная комната с окном в сад стала бы кабинетом Стивен; там она могла спокойно писать; на другой стороне коридора, вымощенного камнем, была маленькая, но удобная salle à manger[31]; а за каменной лестницей — небольшая круглая комнатка в башенке, будто нарочно предназначенная, чтобы стать кабинетом Паддл. Над ними были спальни, их было более чем достаточно: и еще оставалось место для пары ванных комнат. Назавтра после того, как Стивен осмотрела дом, она написала о согласии на покупку.
Валери позвонила, прежде чем уехать из Парижа, чтобы расспросить, как понравился Стивен старый дом, и, услышав, что она его купила, выразила свое восхищение.
— Мы теперь будем довольно близкими соседями, — заметила она, — но я не собираюсь беспокоить тебя без спроса, даже когда я вернусь осенью. Я знаю, ты будешь целые месяцы буквально замурована вместе с рабочими. Бедняжка, мне так тебя жаль! Но, когда сможешь, позволь мне навестить тебя — а пока, если я могу тебе чем-нибудь помочь … — и она дала ей адрес в Сан-Тропе.
И теперь, впервые после отъезда из Мортона, Стивен обратила все свои мысли на заведение своего дома. Через Брокетта она нашла молодого архитектора, который очень тщательно выполнял все ее инструкции. Он был один из тех редких архитекторов, которые воздерживаются от того, чтобы навязывать клиентам свои взгляды. И вот в старый покинутый дом на улице Жакоб потекла армия рабочих, они стучали молотками, все ломали, поднимали тучи пыли, каждый день, с раннего утра до вечера; они курили грубый «капорал», перешучивались, ссорились, отдыхали, плевались, мурлыкали обрывки песен. Вскоре нельзя уже было пройти, чтобы не наступить на мокрый цемент или на сухие шершавые кучи кирпичной пыли и камня, и Паддл жаловалась, что перепортила все свои туфли, а плечи синего аккуратного костюма Стивен были довольно серыми, и даже ее волосы были густо припорошены пылью.
Иногда по вечерам архитектор приходил в отель, и за этим следовали долгие дискуссии. Склонившись над столиком красного дерева, они со Стивен внимательно изучали планы, потому что она хотела сохранить дух этого места нетронутым, несмотря на изменения. Она решила сделать кабинет в стиле ампир с серыми стенами и серовато-зелеными занавесками, потому что ей понравились обширные письменные столы, которые появились на свете вместе с первым Наполеоном. Стены salle à manger следовало сделать белыми, а занавески — коричневыми, а стены круглой комнатки Паддл в башенке нужно было покрасить желтым лаком, чтобы создать иллюзию солнечного света. Стивен была так поглощена всем этим, что у нее вряд ли было время заметить резкий отъезд Джонатана Брокетта к горным вершинам австрийского Тироля. Внезапно исчерпав свои финансы, он должен был спешно написать пару пьес, чтобы поставить их в Лондоне этой зимой. Он послал ей три-четыре открытки с ледниками, после чего она больше о нем не слышала.
В конце августа, когда работа почти близилась к концу, они с Паддл поехали на автомобиле по деревням и городам на поиски старинной мебели, и Стивен была удивлена, как это ей нравилось. Она ловила себя на том, что насвистывает, ведя машину, и, когда они останавливались вечером в каком-нибудь скромном auberge[32], ей хотелось съесть огромный ужин. Каждое утро она прилежно упражнялась с гантелями; она приходила в форму, чтобы вернуться к фехтованию. Она совсем не занималась фехтованием с тех пор, как покинула Мортон, слишком поглощенная своей работой в Лондоне; но теперь она собиралась фехтовать перед Бюиссоном, так что прилежно упражнялась со своими гантелями. За эти два месяца каникул она привязалась к радушной, плодородной французской деревне, даже после того, как успела привязаться к Парижу. Она никогда не могла полюбить ее так, как холмы и просторные долины, окружавшие Мортон, так, чтобы эта любовь была частью ее существа; но она испытывала к этой Франции, предоставившей ей дом, спокойную и очень искреннюю привязанность. Ее сердце с каждой милей наполнялось все большей благодарностью, ведь это чувство главенствовало в ее натуре.
Они вернулись в Париж в конце октября. Теперь надо было отбирать ковры и занавески; замечательные одеяла из магазина Блана — искусно выкрашенные так, чтобы подходить к любой спальне — тонкое полотно и другие дорогие вещи, включая медную batterie de cuisine[33], которая потом, однако, была отдана в распоряжение Паддл. Наконец армия рабочих удалилась, ее место заняла бретонская прислуга — загорелые, сильные и ловкие на вид — мать, отец и дочь. Пьер, дворецкий, когда-то был рыбаком, но суровое море состарило его до срока. Теперь он уже несколько лет состоял на службе, подверженный ревматической лихорадке, которая ослабила его сердце и сделала его непригодным к тяжелой жизни рыбака. Полина, его жена, была значительно моложе, и она заправляла на кухне, а их дочь Адель, девушка восемнадцати лет, помогала обоим родителям и следила за работой по дому.
Адель была веселой, как весенний дрозд; казалось, она вот-вот зальется песней. Но Полина когда-то стояла и глядела на страшные бури, собиравшиеся над морем, когда ее мужчины выходили на лов; ее отец потерял жизнь в море, и ее брат тоже, поэтому Полина улыбалась редко. Печальной она была, и имела склонность перебирать людские несчастья в деталях. Что до Пьера, тот был невозмутимым, добрым и благочестивым, с глазами человека, повидавшего широкие просторы. Его седые щетинистые волосы были коротко обрезаны en brosse[34], и у него была неуклюжая фигура. Когда он шел, то чуть раскачивался, как будто не мог поверить, что пол в доме не ходит ходуном, как палуба. Ему сразу понравилась Стивен, что было очень лестно, ведь привязанность бретонца нельзя купить.
Так постепенно хаос уступил место порядку, и утром в свой двадцать седьмой день рождения, в канун Рождества, Стивен вселилась в свой дом на улице Жакоб, на старом Рив Гош, чтобы начать новую жизнь в Париже.
2Сидя вдвоем в коричневой с белым salle à manger, Стивен и Паддл съели рождественский обед. Паддл купила маленькую елку и украсила ее, потом увешала цветными свечами. Маленький Христос-младенец из воска свешивался вниз и набок со Своей ветки, как будто разглядывал Свои подарки — только теперь не было никаких подарков. Довольно неуклюже Стивен зажгла свечи, когда дневной свет почти померк. Потом они с Паддл стояли и смотрели на дерево, но в молчании, потому что обе предавались воспоминаниям. Но Пьер, который, как все, познавшие море, душою был дитя, разразился громкими восклицаниями. «Oh, comme c'est beau, l'arbre de Noёl![35]» — воскликнул он и позвал с кухни грустную Полину, и она воскликнула то же самое; потом они вдвоем позвали Адель, и все втроем восклицали: «Сomme c'est beau, l'arbre de Noёl!» Так что, в конце концов, маленький восковой Христос-младенец не очень тосковал по Своим подаркам.
Этим вечером прибыли два брата Полины — они были Poilus[36], расквартированные рядом с Парижем, и привели с собой еще одного молодого человека по имени Жан, который пылко ухаживал за Аделью. Очень скоро с кухни послышались песни и смех, и, когда Стивен пошла в спальню, чтобы поискать себе книгу, она увидела там раскрасневшуюся Адель, ее глаза сияли из-за этого Жана — в большой спешке та расстелила ей постель и упорхнула в кухню на крыльях любви.
Но Стивен медленно спустилась вниз, в кабинет, где у огня сидела Паддл, и она подумала, что Паддл выглядит усталой; ее руки были довольно праздными, и через мгновение Стивен заметила, что та дремлет. Очень тихо Стивен открыла книгу, не желая будить маленькую женщину в сером, такую маленькую в этом огромном кожаном кресле, сонно клевавшую носом. Но читать эту книгу явно не стоило труда, так что наконец Стивен отложила ее и сидела, глядя на поленья, которые сыпали искры, трещали и вспыхивали синим пламенем, потому что было морозно. Наверное, на холмах Мэлверна уже лежал снег; глубокий снег лежал шапкой на Вустерском маяке. Воздух на вершинах Британского лагеря был сладким от запаха зимы и простора, а далеко внизу, в долине, сияли огоньки. Озера в Мортоне замерзли и покрылись льдом, и лебедь Питер, должно быть, был дружелюбным — зимой его всегда можно было кормить с руки — наверное, он теперь был старым, лебедь по имени Питер. «Сюда, сюда!» — и Питер ковылял к ней. Он, с такой грацией скользивший по воде, неуклюже ковылял к ее руке за горбушкой сухого хлеба, которую она держала в пальцах. Жан со своей Аделью на кухне — пригожий парень, она видела его — они были молоды и оба счастливы превыше всякой меры, ведь родители одобряли их, и однажды они должны были пожениться. Потом пойдут дети, слишком много, без сомнения, для тощего кошелька Жана, но ведь в этой жизни надо платить за свои удовольствия — они заплатят своими детьми, и это казалось Стивен честным. Она подумала, что прошло так много времени с тех пор, когда она сама была маленьким ребенком, который топал по полу вместе со своим отцом, надоедал Вильямсу в конюшнях, переодевался молодым Нельсоном и хвастался перед Коллинс, которая иногда была сурова с этим молодым Нельсоном. Ей было уже почти тридцать, и что она сделала в жизни? Написала один хороший роман, один никуда не годный, и в промежутке — несколько посредственных рассказов. Ну что ж, она скоро начнет писать снова — у нее уже есть идея для романа. Но она вздохнула, и Паддл резко проснулась.
