Ловец во ржи - Джером Дейвид Сэлинджер

на день рождения, как раз перед тем, как я уехал в Пэнси. Там такие очень смешные, чумовые пьесы, и еще один такой рассказ о патрульном копе, который влюбляется в такую хорошенькую девушку, которая вечно куда-то мчится. Только он женат, этот коп, так что не может на ней жениться или еще чего-нибудь. А потом эта девушка погибает, потому что вечно мчится. Я с этого рассказа чуть не помер. Что мне особенно нравится в книгах, это когда там хоть что-то смешное. Я читаю много классических книг, вроде “Возвращения на родину” и всякого такого, и они мне нравятся, и много военных книг и детективов, и всякого такого, но они не особо меня цепляют. Что меня по-настоящему цепляет, это такая книга, которую, как дочитаешь, хочется, чтобы автор, написавший ее, был твоим зверским другом, и ты мог бы позвонить ему, когда захочется. Только такое нечасто случается. Я бы не прочь позвонить этому Исаку Динесену. И Рингу Ларднеру, да только Д. Б. сказал мне, он уже умер. А взять эту книгу, «Бремя страстей человеческих» Сомерсета Моэма. Прочитал прошлым летом. Довольно хорошая книга и все такое, но мне бы не хотелось звонить Сомерсету Моэму. Не знаю. Просто, он не тот парень, которому мне хотелось бы позвонить, вот и все. Уж лучше я бы позвонил старику Томасу Гарди. Нравится мне его Юстасия Вэй[3].

Короче, я надел новую кепку и уселся читать эту книгу, «Из Африки”. Я уже прочел ее, но хотел перечитать отдельные места. И только я дошел страницы до третьей, как услышал, что кто-то прошел через занавески в душевой. Даже не поднимая взгляда, я сразу понял, кто это. Это был Роберт Экли, этот тип из соседней комнаты. В нашем корпусе между каждыми двумя комнатами общий душ, и за день старик Экли заваливался ко мне раз восемьдесят пять. Наверно он единственный во всей общаге, не считая меня, кто не пошел на футбол. Он почти никуда не ходил. Очень странный тип. Он был старшеклассником и провел в Пэнси все четыре года и все такое, но никто не называл его иначе, как «Экли.» Даже его сосед по комнате, Херб Гейл, никогда не называл его ни «Боб», ни даже «Эк.» Если он когда-нибудь женится, родная жена и то, наверно, будет звать его «Экли.» Он из этих высоченных ребят с покатыми плечами – примерно шесть футов, четыре дюйма[4] – и с паршивыми зубами. За все время, что я его знал, ни разу не видел, чтобы он чистил зубы. У них всегда был такой страшный заросший вид, что вас бы, блин, стошнило, если бы увидели его в столовой, с полным ртом пюре с горошком или еще с чем. Кроме того, он был весь в прыщах. Не только на лбу и подбородке, как у большинства ребят, а по всему лицу. И кроме всего прочего, он отличался скверным характером. К тому же, он был тем еще похабником. Сказать по правде, я его недолюбливал.

Я чувствовал, что он стоял на пороге душевой, прямо у меня за спиной, и смотрел, не видно ли Стрэдлейтера. Он люто ненавидел Стрэдлейтера и никогда не входил при нем в комнату. Да он, блин, чуть не каждого люто ненавидел.

Он шагнул из душевой в комнату.

– Привет, – сказал он. Он всегда говорил это так, словно ему зверски скучно или он зверски устал. Он не хотел, чтобы вы думали, что он зашел к вам или вроде того. Он хотел, чтобы вы думали, будто он зашел по ошибке, господи боже.

– Привет, – сказал я, но взгляда от книги не поднял. С таким, как Экли, если поднимешь взгляд от книги, тебе кранты. Тебе так и так кранты, но не так быстро, если не сразу поднимешь взгляд.

Он, как всегда, стал ходить по комнате, медленно так и брать мои личные вещи и все такое со стола и шифоньера. Он всегда брал мои личные вещи и рассматривал. Ух, и действовал он иногда на нервы.

– Как прошло фехтование? – сказал он. Он просто хотел, чтобы я бросил читать и радоваться жизни. Начхать ему было на фехтование. – Мы победили или что? – сказал он.

– Никто не победил, – сказал я. Не поднимая взгляда.

– Что? – сказал он. Он вечно вынуждал все повторять.

– Никто не победил, – сказал я. Я глянул искоса, с чем он там играется на моем шифоньере. Он смотрел на эту фотокарточку этой девушки, Салли Хейс, с которой я одно время гулял в Нью-Йорке. Он брал эту чертову карточку и смотрел на нее наверно пять тысяч раз, если не больше. К тому же, как насмотрится, всегда ставил ее не туда. Намеренно. Это же ясно.

– Никто не победил, – сказал он. – Это как?

– Я оставил чертовы рапиры и всю хрень в подземке.

Я так и не поднял взгляда.

– В подземке, бога в душу! Ты посеял их, так что ли?

– Мы сели не в ту подземку. Мне приходилось вставать и смотреть на чертову карту на стене.

Он подошел и встал, застя мне свет.

– Эй, – сказал я. – Я перечитал это предложение раз двадцать с тех пор, как ты пришел.

Любой, кроме Экли, уловил бы намек, черт возьми. Но только не он.

– Думаешь, тебя заставят заплатить за них? – спросил он.

– Не знаю, и мне до фени. Ты бы сел что ли или вроде того, Экли-детка. Ты, блин, застишь мне свет.

Ему не нравилось, когда его называли «Экли-детка”. Он вечно говорил мне, что я, блин, дите, потому что мне было шестнадцать, а ему – восемнадцать. И бесился, когда я называл его «Экли-детка”.

Он стоял на месте. Он был как раз из тех, кто ни по чем не отойдут, если их попросишь. Он отошел, в итоге, но сделал бы это раньше, если бы я не просил.

– Чего ты там читаешь? – сказал он.

– Книгу, блин.

Он отклонил рукой мою книгу, чтобы увидеть название.

– И как тебе? – сказал он.

– Предложение, что я перечитываю, просто зверское.

Я могу быть весьма саркастичным, когда в настроении. Только он этого не уловил. Он снова стал ходить по комнате и брать все мои личные вещи и Стрэдлейтера. Наконец, я положил книгу на пол. Почитаешь тут, когда рядом такой, как Экли. Просто невозможно.

Я сполз в кресле пониже и смотрел, как хозяйничает старый черт Экли. Я как бы умотался после поездки в Нью-Йорк и все