Пелам Вудхаус - Яйца, бобы и лепешки
Приглашение он принял, уповая на то, что пересидит всех гостей, а потом, пока еще не ушло послеобеденное благодушие, выложит карты на стол. Успех обеспечен.
О том, что не все на свете просто, он догадался только тогда, когда пришла телеграмма «Возвращаюсь в среду».
При обычных обстоятельствах Бинго пел бы и плясал, а так – не выдавив ни единой ноты, задумчиво стоял на перроне.
– Ну-ну-ну-ну! – как можно сердечней воскликнул он, когда появилась Рози. – Я рад! Я счастлив! Я в полном восторге! Какой сюрприз, э? Вроде ты хотела побыть подольше…
Жена удивленно воззрилась на него.
– Что ты! – вскричала она. – Разве я пропущу нашу годовщину? Неужели ты забыл? Завтра три года с нашей свадьбы.
Бинго, подскочивший, как рыба на крючке, взял себя в руки.
– Кто, я? – возмутился он. – Ну, знаешь! Каждый день отмечал на календаре.
– Я тоже, – призналась жена. – О, Бинго, мы пойдем в тот ресторанчик у Чаринг-Кросс! Притворимся, что сейчас поженились.
Бинго нервно глотнул и крикнул:
– Потрясающе!
– Только сейчас нам гораздо лучше, – не унималась жена. – У тебя такая работа!
Бинго помычал.
– Как там дела?
– Прекрасно!
– Перкис тобой доволен?
– Еще бы!
Говорил он отрешенно, а наутро едва прикоснулся к яичнице. Выйдя из дома, он веселее не стал. Можно, думал он, забежать к этой Белле, но это не то, совсем не то. Там, в гостях, он был бы душой общества, пленил бы всех блеском ума, а потом, когда все ушли бы, покачиваясь от смеха, и растроганная хозяйка его благодарила, выложил бы карты на стол. А так, на бегу, – нет, не годится.
Зайдя в редакцию, он обхватил голову руками и долго думал, выжимая последнее из мозговых клеток. И вдохновение пришло. Он понял, что сделал бы Наполеон.
– Да, слушаю? – сказал серебристый голос жены.
– Здравствуй, мой ангел.
– Здравствуй, кроличек.
– Это ты, душенька?
– Это ты, лапочка?
– Тут такие дела, – сказал Бинго. – Прямо не пойму, как быть. Надо улестить одну писательницу… повести ее днем в ресторан…
– О, Бинго!
– Вообще-то ну ее…
– Нет-нет, что ты!
– На что она мне сдалась? Так и скажу: «Пардон, писательница…»
– Ни в коем случае! Непременно веди!
– А как же мы с тобой?
– Мы пойдем вечером.
– Вечером?
– Да.
Бинго вдумчиво помолчал.
– А знаешь, это мысль, – признал он.
– Вечером даже лучше.
– Разгуляемся вовсю!
– Спешить никуда не надо…
– Вот именно.
– А потом пойдем в театр.
– Пойдем, – согласился Бинго, думая о том, как все легко, когда у тебя есть такт.
– И вообще, – продолжала Рози, – днем я пойду к Белле Джобсон.
Бинго задрожал, как желе на ветру.
– К к-к-кому?
– К Белле Джобсон. Ты не знаешь, одна писательница. Джулия Перкис меня звала, та очень любит мои книги, а я отказалась. Завтра она уезжает, больше случая не представится – а так я к ней все-таки приду. Пока, дорогой, не хочу отрывать от работы.
Когда она повесила трубку, Бинго сидел неподвижно, тратя рабочее время на приступ отчаяния. Все, думал он, конец. Белла Мэй не знает, что он женат, как-то к слову не пришлось. Если она захочет познакомить его с Рози, а он скажет: «Да мы знакомы, это моя жена», получится неудобно.
Оставалось одно – плюнуть на эту работу и признаться, что он отфутболил Беллу Мэй. Вообще, решил он в приливе оптимизма, оно и лучше, раз они встретятся. Как мы уже говорили, Б.М. была хороша, вроде эльфа в обесцвеченных кудрях. Если он перед этим устоял… в общем, жена будет довольна.
Приободрившись, он вышел, послал Б.М. телеграмму; но на обратном пути его поразила такая мысль, что он схватился за фонарный столб. У нее – фотография! Жены не любят, когда мужья дарят свои изображения, а тут еще и надпись, мягко выражаясь – сердечная. Скорее всего это стоит на столе и сразу бросается в глаза.
Отсюда следовало, что для мира в семье надо проникнуть в номер и убрать улику.
* * *Если вы не забирали из номеров надписанных фотографий, сообщу вам, что это нелегко. В номер еще надо войти. Осведомившись у портье, Бинго узнал, что Б.М. нету, и поначалу обрадовался; но перед запертой дверью понял, что до конца далеко.
Размышляя о кознях рока, он увидел, что по коридору идет горничная.
– Доброе утро, – сказал он, окутывая ее чарами.
– Доброе утро, сэр, – отвечала она.
– Однако! – продолжал он. – Какое лицо! Красота, а не лицо. Кстати, не окажете ли услугу? – И он вынул фунтовую бумажку.
– Спасибо, сэр, – сказала горничная, – с удовольствием, сэр.
– Понимаете, – объяснил Бинго, – она вышла, а я бы хотел войти. Не люблю мыкаться в холле. Разговоры, люди всякие… Я бы лучше посидел в номере. – И он вынул вторую бумажку. – Вы меня не впустите?
– Пожалуйста, сэр, – сказала покладистая горничная.
– Спасибо, – заметил Бинго. – Спасибо вам большое. Погодка-то, а?
– Очень тепло, – признала его собеседница.
Переступив порог, он понял мудрость своих поступков. Да, жалко денег, да, их мало – но потрачены они не зря. Фотография красовалась на самом виду. Схватив ее и сунув в карман, он направился к двери, как вдруг заметил бутылки. Они просто улыбались ему; а после таких испытаний неплохо выпить.
Налив себе итальянского вермута, добавив французского и потянувшись за джином, Бинго ощутил, что сердце его сделало три двойных кульбита и куда-то нырнуло. В двери поворачивался ключ.
Трудно сказать, что уместно в таких обстоятельствах. Одни сохранили бы милую беспечность, другие – выпрыгнули в окно. Прикинув, что на беспечность он не потянет, а этаж – четвертый, Бинго выбрал средний путь и полез под диван.
Вошла не Белла Мэй, а старый друг, горничная. Рядом с ней мелькнули брюки и ботинки. Однако вскоре раздался и голос; голос хозяина.
– Спасибо, милочка, – сказал Перкис.
– Вам спасибо, сэр, – отвечала горничная, позволяя предположить, что ей еще кое-что перепало. Вот она, ирония судьбы. Одним – все, другим – ничего.
Перкис покашлял и сказал:
– Я, кажется, слишком рано…
– Да, сэр, – согласилась горничная.
– Может, я выведу пока собачку…
– Мисс Джобсон гуляет с ней, сэр.
– Вот как?
Они помолчали, потом горничная хихикнула.
– Что такое? – осведомился Перкис.
– Да тут еще один гость, – объяснила она. – Куда он делся? А, вот он!
Бинго, надышавшийся пуха, чихал под диваном.
– Литтл! – воскликнул Перкис, заглядывая туда.
Бинго вылез, понимая, что сопротивление бесполезно.
– А, Перкис! – бросил он и со всем возможным достоинством направился к двери.
– Эй! – крикнул Перкис. – Минуточку!
Бинго не остановился.
– Если что, я в баре, – сообщил он.
Однако пошел он не в бар. Выпить надо, что говорить, но сперва надо продышаться. Под диваном он пробыл недолго, но пыль собиралась там лет шесть, и сейчас он ощущал себя не столько человеком, сколько мусорной корзиной. В общем, он вышел на улицу и встал у дверей, жадно вдыхая воздух.
Физически ему стало лучше, духовно – нет. Если там Перкис, думал он, вскоре может произойти такая сцена:
«Номер Б.М. Джобсон. День. Б.М. и Перкис беседуют. Входит Рози М. Бэнкс.
Рози М.Б.: Привет! Я – Рози М. Бэнкс.
Белла М. Дж.: О, здравствуйте! Вы знакомы?
Рози М.Б.: Еще бы! У мистера П. работает мой муж.
Белла М. Дж.: Вы замужем?
Рози М.Б.: О да! За Ричардом Литтлом.
Белла М. Дж.: Литтл?.. У меня есть такой знакомый. То есть, скорее… в общем, близкий знакомый. Правда, его зовут Бинго. Часом, не родственник?
Рози М.Б.: …»
Словом, он стоял и терзался. Когда он издал пятнадцатый стон, подъехала машина. Сквозь туман ему показалось, что за рулем сидит Рози.
– О, Бинго! – вскричала она. – Как хорошо, что ты здесь! Значит, вот где вы с ней обедаете? Нет, какое совпадение!
Понимая, что если рассказывать историю момент настал, Бинго все же не смог ничего произнести, и жена продолжала:
– Ужасно спешу, надо вернуться к Джулии! Она – в полном отчаянии. Зашла я за ней, а она рыдает. Собачка пропала. Сейчас скажу Белле Джобсон, что мы не придем – и вер нусь, утешать. А может, ты ей снизу позвонишь?
Бинго заморгал. Отель, вроде бы крепкий, как-то качался.
– Что? – переспросил он. – Ты не пойдешь к этой Белле?
– Нет-нет. Я должна вернуться, Джулия лежит с грелкой. Позвонишь? Тогда я бегу.
Бинго вдохнул побольше воздуха.
– Конечно, конечно, конечно, конечно, конечно, – сказал он. – Непременно. Позвоню. Объясню. Что может быть легче! Не беспокойся, душенька.
– Спасибо, кроличек. Пока.
Она уехала, он стоял, безмолвно шевеля губами. Только однажды чувствовал он так остро всю любовь провидения – в школе, когда преподобный Обри Апджон уже занес трость и вывихнул плечо.
Побежав в бар, он хлопнул рюмочку и принялся за вторую. В баре уже был Перкис. Сурово взглянув на него, он присел подальше, еще не готовый к беседам, но кто-то тронул его за рукав. Хозяин глядел на него, как спаниель, готовый подлизаться к человеку, у которого аллергия на собачью шерсть.
