Кальман Миксат - Том 1. Рассказы и повести
А мысли Олея тотчас же вернулись к пёркёльту… Впрочем, возможно, они вовсе и не удалялись от него.
— Так пёркёльт, говоришь, будет? Вот это дело, Аника. Можно подумать, что у нас гости.
— А так и есть. Сейчас гость будет здесь.
— Кто же он?
— Да уж одно верно — очень даже особенный человек, — ответила Аника.
— Я его знаю?
— Нет, нет. Из господ он, какой-то охотник… Я никогда раньше не видела его.
— И вовсе он, дочка, не охотник — небось писака какой-нибудь из комитатской управы. Вот уж, право, не могут оставить человека в покое…
— Совсем и не комитатский чиновник! Слишком молод он для этого. Лицо у него белое, как крыло у лебедя; должно быть, его и ветерок не касался.
— И он с ружьем?
— Да еще с каким!
Мати тут совсем низко нахлобучил шляпу, на самые глаза надвинул и прислонился к стволу высокого тополя, потому что на душе у него вдруг стало так горько, словно ад перед ним разверзся; ох, как голова закружилась — только бы не упасть.
— Видно, смелый, шельма… — проворчал Тамаш Олей. — Ишь ты, отважился в лесах герцога охотиться! Ну, не пообещай он пожаловать к нам в гости, я бы отобрал у него ружьецо!
— Он пришел сюда уже за полдень, — продолжала щебетать Аника. — Вы только представьте, как я поначалу испугалась, завидев его. Он попросил молока попить. Я принесла ему, а он мне вот эту золотую монетку дал.
— Зачем же ты приняла? — возмутился Олей.
— Я сказала, что мы не берем денег за молоко — у нас его, слава богу, хватает. Но он оставил монету вот здесь, на краю стола.
— Мы вернем ее обратно, — проговорил Олей. — Избави бог! Что только подумают люди о брезинском овчаре, коли узнают, что он забредшего к нему путника молоком за деньги поит!
Он взял монету в руки и вдруг воскликнул с изумлением:
— Не будь я Олей, если это не золотая крона! Знаете ли вы, что я сейчас подумал? — И шепотом добавил: — Это либо Граца, либо Захонь. Я у них видел такие деньги… Тысяча громов и молний! Матей, быть у нас сегодня большому празднику! Не печалься, парень, а лучше зарежь-ка еще одного барашка. А потом — быстро за вином! Я говорю вам, что это либо Граца, либо Захонь. Забрел-таки сюда, к брезинскому овчару!
Аника с улыбкой покачала головой. Но Олей был просто вне себя от возбуждения.
— И он пришел в хорошее место — здесь он будет как у себя дома! Уж я буду так оберегать его, как мать свое родное дитя. Из рук Тамаша Олея его не вырвет и тысяча жандармов. Что? Ведь у него еще и ружье есть? Ну, тогда где им! Пять тысяч жандармов не схватят его! Но только чур, детки, молчок — ведь и у стен есть уши.
Аника по-прежнему недоверчиво качала головой.
— Говорю вам, отец, это молодой человек, и он наболтал мне тут всякой чепухи с три короба…
— Да что ты понимаешь, глупышка!
— Уж как он меня не называл — и «полевым цветком», в «кумиром своего сердца».
— Узнаю эту шельму Захоня; бывало, стоит ему завидеть девку какую-нибудь…
— Но, отец, Захонь должен быть гораздо старше.
— Какие глупости! Да Захонь так ловко умел пыль в глаза пускать, что в один миг весь преображался, как только пожелает. Сегодня посмотришь — восьмидесятилетний старец, лысый, с длинной седой бородой, а завтра — что твой юнец, первый пушок на подбородке пробивается. Именно поэтому я и узнаю его!
— Но он же сказал, что не знает вас.
— А почему бы ему и не сказать этого? Сказал и забыл. А ты услыхала — поверила.
Но Анике очень уж не верилось, чтобы такой стройный красавец и вдруг оказался стариком Захонем.
— Он сказал еще, что я — фея, и очень хотел меня поцеловать.
Мати невольно сжал кулаки.
— Это правда? — хрипло спросил он.
— Он присел рядом со мною на порожек, вот здесь, в сенях, и уж так молил позволить ему хоть раз, хоть один-единственный раз обнять меня… если, мол, не разрешу, так он с ума сойдет.
— И ты разрешила, да?! — вскрикнул, словно ужаленный, Мати.
— Так ведь он все твердил, что иначе сойдет с ума.
— Вылитый Захонь! — одобрительно воскликнул старик.
— Но уж когда он попробовал поцеловать меня, я влепила ему такую пощечину — и не посмотрела, что рука в земле после огорода, — что на его нежном лице след так и отпечатался.
— Ого-го-го! — рассмеялся овчар. — И он не рассердился на тебя?
— Он подставил мне другую щеку. И сказал, что ему это очень понравилось и он теперь больше не будет умываться, чтобы не смыть следа от пощечины. Потом ласково распростился со мной да попросил приготовить хороший ужин — когда, мол, находится по лесу, то на обратном пути зайдет сюда. Ах, да вот и он сам!
Олей и Мати оглянулись; по склону холма спускался стройный охотник в сером камзоле с зелеными отворотами, в высоких по колено сапогах, с дорогим охотничьим ружьем.
— Добрый вечер, пастух! — произнес он, войдя во двор, и даже не притронулся к шляпе. — Ну как, моя голубка, готов ли ужин?
— Бог в помощь, — хмуро отозвался Олей, разочарованный отчасти тем, что гость оказался не Захонем, отчасти же недовольный таким принижением его титула. Если бы это случилось не у него в доме, то такое нарушение формальностей могло бы наверняка привести к весьма неприятным последствиям — ведь недаром он зовется овчаром: как-никак, а овчар возглавляет пастушью иерархию!.. А потом, для того ведь и шляпа человеку, чтобы было что снять с головы, когда в порядочный дом вступаешь. Но, ничего не поделаешь, пришлось проглотить все это — гость как-никак.
— Ужин готов. Мы только вас и ждали, — проговорила Аника и бросилась в дом.
Овчар подошел к гостю и протянул ему свою большую заскорузлую ладонь.
— Пойдемте в дом.
Комната сияла чистотой и опрятностью: три сундука, разрисованных тюльпанами по углам, несколько скамеек, один стул да стол, покрытый нарядной скатертью, составляли ее меблировку. Стену украшало изображение святого Венделя, небесного покровителя пастухов, рядом с которым в стройном порядке примостились и его земные спутники — кувшины и фляжки для палинки; однако самым главным украшением горницы было дымящееся блюдо на столе, дразнившее ноздри запахом пёркёльта с паприкой.
— Прошу откушать, да не стесняйтесь, будьте как дома, — пригласил гостя к столу овчар и подал ему самую большую деревянную ложку, — На троих нам хватит.
— Но нас-то четверо!
— Девица не в счет, барич. Ей если что останется, — и на том спасибо.
Охотник с жадностью принялся за еду и не переставал нахваливать:
— Я такого еще не едал.
— Верю. Такого пёркёльта, как у брезинского овчара, даже таларскому герцогу не готовят.
Гость улыбнулся.
— Каждый бы день есть такое!
У овчара и на это был приличествующий ответ:
— Хорошо, будем есть то же и завтра.
— Спасибо тебе за приглашение. Приду.
Овчар закусил губу. Однако это уже слишком. Такой молокосос, — небось еще сосунком был, когда его, овчара, сам господин нотариус уже почтительно «хозяином» величал, — и обращается к нему на «ты»!
Эх, не будь юнец у него в гостях!
— А зачем завтра приходить — просто оставайтесь тут, да и дело с концом. Здесь вы у добрых людей. Аника постелит себе ужо в чулане. Да и куда сейчас идти, на ночь глядя, сами подумайте!
— Я велел экипаж сюда подать, к вагону.
— А что, барич не из здешних ли краев? Ежели, конечно, не в обиду вам расспросы.
— Да, я здешний.
— Трудно будет добраться сюда экипажу.
— Пустяки. Было сказано — к вагону Олея. Тебя ведь Олеем зовут, не так ли?
— Да, я — Тамаш Олей, и полное мое имя и звание: Тамаш Олей, старший брезинский овчар, а правильней сказать, хозяин Брезины, — гордо отчеканил вышедший из терпения овчар.
Гость рассмеялся.
— Если ты — хозяин Брезины, то что же, старик, останется тогда мне?
Овчар в обиде бросил на смеющегося юнца гневный взгляд, и невольно с губ его сорвался дерзкий вопрос:
— А как, позвольте узнать, ваше честное имя и звание? Потому как мы, простые смертные, привыкли по имени да по званию величать друг друга.
— Я — герцог Пал Талари.
Из рук Олея выпала ложка, он вскочил испуганно и побледнел. Для него это был не пустой звук! С ним за одним столом сидел молодой герцог, по сравнению с которым и сам король, может, только на волосок повыше. И кто бы мог подумать!..
— Ох, ваша светлость… Ох, господин герцог, ваше сиятельство, — бормотал перепуганный Олей, — да кто ж знал…
— Не беда, старина, — весело проговорил герцог. — Если Брезина и не принадлежит тебе, то есть у тебя сокровище, куда более дорогое — прелестная Аника.
У Мати, сидевшего за столом рядом с герцогом, вся кровь застыла в жилах; даже под страхом смерти он не смог бы сейчас ни пошевельнуться, ни слова вымолвить.
— Девица — не сокровище, ваша светлость; скорее заботы да расходы.
В этот момент вошла Аника и поставила на стол вино. С бесхитростным кокетством она наполнила гостю стакан и сказала:
