Альфонс Доде - Прекрасная нивернезка

— Остановите!

— Лодку!

— Веревку!

— Что делать?

Переправить их вплавь было невозможно.

Экипаж, обезумев, беспомощно метался от одного борта к другому.

Надо было причалить во что бы то ни стало.

При виде растерявшегося калеки и плачущих детей новоявленный капитан Виктор почувствовал в себе прилив энергии.

— Живо! Бросай канат! — скомандовал он.

— Живей!

— Ловите!

Три раза возобновляли они попытку.

Но «Прекрасная нивернезка» была уже слишком далеко от берега, и трос падал в воду.

Тогда Виктор бросился к рулю, послышался его крик:

— Не бойтесь) Я справлюсь!

И действительно, резким движением руля ему удалось повернуть барж у, которую боком несло вниз по течению.

Луво совсем потерял голову.

Он хотел броситься в воду и вплавь добраться до своих детей, но Дюбак ухватил его поперек туловища, а мамаша Луво, чтобы ничего не видеть, в ужасе закрыла лицо руками.

Теперь «Прекрасная нивернезка» с быстротой буксирного парохода неслась по течению прямо на Аустерлицкий мост.

Спокойно налегая на руль, Виктор управлял баржей, подбадривая малышей, отдавал приказания Экипажу. Он не сомневался, что все сойдет благополучно, так как правил прямо на красный флаг, висевший над главной аркой для того, чтобы указывать путь судовщикам.

Но достаточно ли высок пролет?

Мост приближался быстро.

— Бери багор. Экипаж! Клара! Не отходи от детей!

Сам он изо всех сил налегал на руль.

Он уже чувствовал, как ветер из-под арки шевелит его волосы. Boi и мост.

Увлекаемая течением, «Прекрасная нивернезка» со страшным шумом исчезла в пролете, но все же толпа, собравшаяся на Аустерлицком мосту, успела заметить, что матрос на деревянной ноге, не сумев зацепиться багром, растянулся во весь рост на палубе, и слышно было, как мальчик у руля громко кричал:

— Багор! Багор!

«Прекрасная нивернезка» была уже под мостом.

Под аркой Виктор ясно различал в темноте огромные кольца, вделанные в устои моста, швы свода над самой головой, а вдали — арки других мостов, и в их пролетах синело небо.

Затем горизонт сразу расширился — ослепительно яркий свет, как при выходе из погреба. Крики «ура» над его головой и здание собора, будто фрегат на якоре.

Баржа остановилась.

Мостовым сторожам удалось баграми зацепить баржу за борт. Виктор бросился к причалу и крепко намотал канат на кнехты.

У всех на глазах «Прекрасная нивернезка» повернулась другим бортом и, повинуясь новой силе, притягиваемая канатом, со всем своим малолетним экипажем и пятнадцатилетним капитаном медленно причалила к набережной Турнель.

О, как они были счастливы, когда собрались все вместе вечером, за дымящимся рагу в каюте баржи, на этот раз прочно ставшей на якорь и крепко пришвартованной!

И юный герой на почетном месте — на месте капитана!

После пережитого утром волнения ни у кого не было аппетита, но настроение у всех было приподнятое, как всегда после миновавшей опасности.

Всем дышалось легко.

Все подмигивали друг другу, как бы желая сказать:

«То-то же! Хороши бы мы были сегодня, если бы тогда отвели его к комиссару!»

И папаша Луво заливался смехом, обводя затуманившимися от слез глазами свой выводок.

Можно было подумать, что им улыбнулось неожиданное счастье, что «Прекрасная нивернезка» перестала давать течь, что им выпал главный выигрыш в лотерее.

Судовщик то и дело награждал Виктора увесистыми тумаками.

Особый способ выражать нежность!

— Ну и шельма этот Виктор! Как он повернул руль! Ты заметил, Экипаж? Я сам не сделал бы лучше! Я, шкипер, хе-хе!

Целых две недели добряк не мог успокоиться и бегал по набережным, рассказывая о замечательном повороте руля:

— Понимаете? Баржу несло течением. Тогда он… Раз!

И он жестом изображал знаменитый поворот.

А вода в Сене спадала, близилась минута отплытия.

Однажды утром, когда Виктор и Луво откачивали на палубе воду, почтальон принес письмо.

На обороте конверта стоял синий штемпель.

Чуть дрогнувшей рукой судовщик распечатал письмо, и так как в грамоте он был не сильней, чем в вычислениях, то сказал Виктору:

— Прочти-ка, что здесь написано.

Виктор прочел:

«Полицейское управление, XII отделение. Г-на Луво (Франсуа), хозяина-судовщика, просят зайти в самом непродолжительном времени к полицейскому комиссару».

— Все?

— Все.

— Что ему от меня нужно? Луво целый день не было дома.

Когда же он вернулся, от его веселости не осталось и следа…

Он был сумрачен, угрюм, молчалив. Мамаша Луво недоумевала. Когда дети ушли играть на палубу, она спросила:

— Что случилось?

— Неприятная история.

— Что-нибудь с твоей поставкой?

— Нет, с Виктором.

И он рассказал о своем посещении комиссара.

— Помнишь, я тебе говорил про женщину, которая его бросила? Она не была его матерью.

— Ах, вот как!..

— Она его украла.

— Как это узнали?

— Она сама перед смертью призналась полицейскому комиссару.

— И тебе сказали, кто его родители? Луво вздрогнул.

— С чего ты взяла?

— А зачем же тогда вызывать? Франсуа рассердился.

— Если бы я даже и узнал, кто его родители, я бы тебе не сказал!

Покраснев от злости, он вышел и хлопнул дверью. Мамаша Луво была озадачена.

— Что с ним такое?

В самом деле, что же произошло с Франсуа? С того дня его поведение, речь, характер — все резко изменилось.

Он почти ничего не ел, плохо спал, сам с собою разговаривал по ночам.

Он стал прекословить жене.

Он придирался к Экипажу, грубо обращался со всеми, особенно с Виктором.

Когда изумленная мамаша Луво спрашивала, что с ним, он резко отвечал:

— Ничего. Откуда ты взяла, что со мной что-то случилось? Вы все против меня.

Все попытки бедной женщины были безуспешны.

— Право же, он сходит с ума!

В том, что Франсуа рехнулся, она перестала сомневаться в тот вечер, когда он устроил сцену из-за Можандра.

Рейс подходил к концу, они уже приближались к Кламси.

Виктор и Клара говорили о школе, и когда мальчик заметил, что рад будет снова повидаться с Можандром, папаша Луво внезапно вспылил:

— Не смей говорить мне о Можандре! Я не желаю иметь с ним никаких дел!

Вмешалась мать.

— Что он тебе сделал?

— Что он мне сделал?.. Что он мне сделал?.. Это тебя не касается. Или я уже здесь не хозяин?

Увы! Он был теперь настолько хозяином, что вместо того, чтобы причалить, как обычно, к Корбиньи, поднялся на две мили выше по реке, к самому лесу.

Он заявил, что Можандр только и думает, как бы надуть его, повтому лучше иметь дело с другим лесопромышленником.

Они остановились так далеко от деревни, что о посещении школы нечего было и думать.

Виктор и Клара целые дни проводили в лесу, собирали хворост.

Когда им становилось невмоготу тащить свою ношу, они клали хворост на склоне оврага и усаживались среди цветов. Виктор доставал из кармана книгу и заставлял Клару читать вслух.

Они любили смотреть, как солнечный свет, пробиваясь между ветвями, бросает дрожащие блики на страницы книги и на их волосы. Вокруг жужжание насекомых, а дальше — лесная тишина.

Когда они запаздывали, то быстрым шагом шли по широкой дороге, на которую падали тени от деревьев.

Вдали, сквозь легкий туман, поднимавшийся от реки, виднелась мачта «Прекрасной нивернеэки», мерцал огонек.

Это мамаша Луво на свежем воздухе у реки готовила на костре ужин.

Возле нее Мимиль, взъерошенный, как метелка из перьев, в рубашке, вылезающей из штанишек, умильно поглядывал на котелок.

Маленькая сестренка играла тут же на земле.

Экипаж и Луво курили трубки.

Однажды вечером перед самым ужином они увидели, что кто-то вышел из лесу и направился к ним.

— Это Можандр!

Да, это был он. Сильно постаревший и поседевший.

Шел он, опираясь на палку. Когда же он заговорил, стало ясно, что у него одышка.

Он протянул Луво руку.

— Что же это? Ты изменил мне, Франсуа?

Судовщик в замешательстве что-то пробормотал.

— Да нет! Я на тебя не сержусь.

У него был такой усталый вид, что мамаша Луво прониклась к нему жалостью.

Не обращая внимания на неприветливость мужа, она предложила Можандру сесть на скамью.

— Уж не больны ли вы, господин Можандр?

— Я здорово простудился.

Говорил он медленно и почти шепотом.

Горе смягчило его.

Он сказал, что собирается покинуть эти края и поселиться где-нибудь в Невере.

— Конечно, торговать я больше не буду. Теперь я богатый, у меня есть деньги, много денег. Да на что они? Ведь я не могу купить на них утраченное счастье.

Франсуа слушал, нахмурив брови.