Альфонс Доде - Прекрасная нивернезка

И наконец перед самым отплытием слегла мамаша Луво.

От визга ребятишек Франсуа потерял голову.

Он не отличал бульона от лекарств и так раздражал больную своими промахами, что в конце концов решил отказаться от ухода за нею, предоставив это Виктору.

Впервые в жизни судовщику пришлось самому покупать лес.

Как ни окручивал он деревья веревками, как ни снимал раз тридцать подряд одну и ту же мерку, он неизменно ошибался в подсчетах. Помните его знаменитые подсчеты?

— Я умножаю…. умножаю…

Мамаша Луво — вот кто умел это делать!

Кое-как произвел он приемку леса и, крайне озабоченный, отправился в Париж. Там он наскочил на мошенника, который воспользовался случаем и обманул его.

С тяжелым сердцем вернулся он на баржу, сел к больной жене на край постели и сказал с отчаянием в голосе:

— Бедная моя женушка! Пожалуйста, выздоравливай скорее, не то мы погибли.

Мамаша Луво медленно поправлялась. Она боролась с неудачами и делала все возможное, чтобы свести концы с концами.

Если бы у них были деньги на покупку новой баржи, они сумели бы поправить дела, но болевнь поглотила все сбережения, а доход целиком уходил на то, чтобы затыкать дыры «Прекрасной нивернеэки», которая отказывалась служить.

Виктор стал теперь для них тяжелой обузой.

Это был уже не четырехлетний младенец, которого одевали в матросскую куртку и которого ничего не стоило прокормить.

Теперь ему исполнилось двенадцать лет. Ел он не меньше взрослого, но был все такой же худой и нервный, так что пока никто и речи не заводил о том, чтобы дать ему в руки багор, когда Экипаж выбывал из строя.

Дела шли все хуже и хуже. В последнюю поездку они едва добрались до Кламсн.

«Прекрасная нивернезка» протекала то тут, то там — заплаты не помогали. Следовало обшить ее заново, а еще лучше — просто продать на слом и купить новую.

Как-то мартовским вечером, накануне отплытия в Париж, когда расстроенный Луво, рассчитавшись за лес стал прощаться с Можандром, тот пригласил его к себе распить бутылочку вина.

— Мне нужно с тобой поговорить, Франсуа.

Они вошли в дом.

Можандр налил стаканы, и они уселись друг против друга.

— Я, Луво, не всегда жил так одиноко, как сейчас. Когда-то у меня все было, жить бы мне да радоваться: были у меня и деньги и хорошая жена. Все я потерял. По своей вине.

Можандр замолчал, готовое вырваться у него признание застряло в горле.

— Я никогда не был злым человеком, Франсуа. Но у меня была одна пагубная страсть.

— У тебя?

— Я и сейчас от нее еще не освободился. Больше всего на свете я люблю деньги. Это и было причиной всех моих несчастий.

— Что же с тобой, бедняга, случилось?

— Сейчас я тебе расскажу. Вскоре после свадьбы у нас родился ребенок, и мне пришло в голову послать жену в Париж и устроить ее там кормилицей. Это приносит большой доход, а если муж человек толковый, он и сам управится с хозяйством.

Жена не хотела расставаться с мальчишкой. Она сказала мне: «Ведь мы, муженек, и без того зарабатываем немало. А все, что сверх, это проклятые деньги. Они нам впрок не пойдут. Такой заработок простителен бедным семьям, где много детей. Избавь меня от горя, от разлуки с вами».

Я ничего не хотел слушать и заставил ее уехать.

— Ну и что же?

— Так вот, когда моя жена нашла подходящее место, она передала нашего ребенка какой-то старухе, чтобы та привезла его в деревню ко мне. Жена сама проводила их на вокзал. И оба они как сквозь землю провалились.

— А что сталось, бедняга, с твоей женой?

— Как ей об этом сказали, молоко бросилось ей в голову… Она умерла.

Оба замолчали: Луво — потрясенный услышанным, Можандр — удрученный воспоминаниями.

Плотник заговорил первый:

— В наказание я осудил себя на ту жизнь, которую я и веду. Двенадцать лет пробыл я вдали от людей. Больше я не в силах так жить.' Я боюсь умереть в одиночестве. Если тебе хоть немного жаль меня, отдай мне Виктора — он заменит ребенка, которого я потерял.

Луво был в замешательстве.

Виктор стоил им больших денег. Но если они откажутся от него теперь, именно тогда, когда от него уже может быть для них польза, то все жертвы, которые они принесли, чтобы его воспитать, пропадут зря.

Можандр угадал его мысли. "

— Самой собой, Франсуа, если ты мне его отдашь, я возмещу тебе все, что ты на него потратил. И мальчик от этого только выиграет. Всякий раз, когда я вижу в лесу студентов Лесного института, я говорю себе, что и мои мальчик мог бы быть таким же, как они. Виктор работящий, он мне нравится. Ты, конечно, понимаешь, что я буду относиться к нему, как к сыну… Ну, так как же? Сговорились?..

Вечером, когда дети легли спать, предложение Можандра обсуждалось в каюте «Прекрасной нивернезки».

«Женщина с головой» пыталась здраво рассуждать:

— Видишь ли, Франсуа, мы сделали для этого мальчика все, что было в наших силах. Конечно, хорошо бы его оставить. Но раз уж представляется случай расстаться с ним, и для его же пользы, надо на это решиться.

Однако оба невольно поглядывали на кровать, на которой детским сном, спокойным и крепким, спали Виктор и Мимиль.

— Бедный мальчик! — с нежностью в голосе сказал Франсуа.

Было слышно, как вода с тихим плеском бьется о борта баржи да время от времени прорезал ночную тишину гудок паровоза.

Мамаша Луво разрыдалась.

— Будь что будет! Я его не отдам, Франсуа!

IV. ЖИЗНЬ СУРОВА

Виктору вскорости должно было исполниться пятнадцать лет.

Он как-то неожиданно вырос и превратился из бледного мальчика в крепкого парня, широкоплечего, с неторопливыми движениями.

За то время, что он плавал на «Прекрасной нивернезке», он успел изучить весь ее путь и, как опытный судовщик, знал все мели, угадывал высоту воды и с одинаковой ловкостью управлялся с багром и рулем.

Он носил широкую матросскую блузу, стянутую красным поясом.

Когда папаша Луво поручал ему руль, Клара, ставшая уже почти взрослой, усаживалась с вязаньем возле Виктора, любуясь его спокойным лицом и уверенными движениями.

На этот раз путь из Корбиньи в Париж был труден. Сена вздулась от осенних дождей и, прорвав все заграждения, как зверь, почуявший свободу, ринулась к морю.

Вода в реке поднялась до уровня набережных, от смотрителей шлюзов каждый час поступали тревожные телеграммы, и обеспокоенные судовщики спешили с выполнением поставок.

Стало известно, что и притоки Сены, прорвав плотины, затопили деревни, а вода все прибывала и прибывала.

Набережные были запружены суетливой толпой, лошадьми и повозками, а паровые краны подымали вверх свои огромные рычаги.

Винный склад был уже очищен.

На подводах увозили ящики с сахаром.

Лоцманы покидали будки, набережные пустели, и вереница подвод медленно ползла вверх по склону холма, спасаясь от наводнения, как армия от наступающего неприятеля.

Замешкавшись из-за буйства реки и безлунных ночей, Луво не надеялись выгрузить лес вовремя.

Все принимали участие в разгрузке и работали до поздней ночи при свете газовых рожков, горевших на набережной, и ручных фонарей.

К одиннадцати часам весь лес был сложен в штабеля на набережной.

Повозка столяра Дюбака не показывалась, и все пошли спать.

То была жуткая ночь. Все время лязгали цепи, трещала обшивка судов, ударялись друг о друга борта.

«Прекрасная нивернезка», расползавшаяся по всем швам, напоминала человека под пыткой. Невозможно было сомкнуть глаза.

Папаша Луво, его жена, Виктор и Экипаж встали на рассвете, а ребятишки продолжали спать.

За ночь Сена поднялась еще выше.

Бурля и волнуясь, как море, она катила под низким небом свои зеленые воды.

На набережной никаких признаков жизни.

На реке ни одной баржи.

Только обломки крыш и заборов неслись по течению.

Вдали, за мостами, выступал из тумана силуэт Собора Парижской богоматери.

Нельзя было терять ни секунды та река уже хлынула на нижнюю набережную, волны подмыли и развалили штабеля досок.

Франсуа, мамаша Луво и Дюбак почти по колено в воде нагружали повозку.

Вдруг они вздрогнули от страшного грохота.

Шаланда, груженная мельничными жерновами, порвала цепь, треснула от носа до кормы и пошла ко дну у самой набережной.

Образовалась бешено крутящаяся воронка, водоворот.

Все стояли неподвижно, пораженные этим крушением, и вдруг сзади них раздался вопль.

От толчка «Прекрасная нивернезка» сорвалась с цепи и уже отходила от берега.

— Мои дети! — закричала мамаша Луво.

Виктор бросился в каюту.

Он появился на палубе с малюткой на руках.

Клара и Мимиль бежали за ним, и все они протягивали руки к набережной.

— Остановите!

— Лодку!

— Веревку!