Бернард Маламуд - Помощник
— Подольский — это тот, кого я звал посмотреть на твой гешефт, — ответил Карп.
— А что, этот иммигрант, враг он тебе, или что?
Карп бросил на Морриса неприязненный взгляд.
— Да разве, — гнул свое Моррис, — да разве кто-нибудь посоветует другу покупать вот такую лавку после того, как сам же и сделал, чтобы эта лавка горела синим огнем?
— Подольский — это тебе не ты, — ответил виноторговец. — Я ему все сказал про твой бизнес. Я ему сказал: «Квартал становится лучше, квартал становится зажиточней». Я сказал: «Ты можешь купить по дешевке и устроить хорошую лавку. Уже много лет торговля не идет, потому что двадцать лет ничего здесь не менялось».
— Дай Бог тебе прожить столько лет на свете, сколько я менял в своей лавке! — начал было Моррис, но не окончил, потому что Карп неожиданно повернулся к окну и стал озабоченно вглядываться в темную улицу.
— Видел серую машину, что сейчас проехала? — спросил виноторговец. — Я уже третий раз за последние двадцать минут вижу, как она тут проезжает.
У него в глазах мелькнула тревога.
Моррис знал, чего он боится.
— Так поставь у себя в лавке телефон, — посоветовал Моррис, — и будет тебе спокойнее.
Карп с минуту смотрел на улицу, потом ответил все еще взволнованным тоном:
— Никак нельзя держать телефон при винной лавке в таком квартале. Не успеешь завести себе телефон, как все пьяные бродяги станут заказывать выпивку по телефону, а когда принесешь заказ такому, оказывается, у него ни гроша в кармане.
Карп открыл было дверь, намереваясь уйти, но вспомнил что-то еще.
— Слушай, Моррис, — сказал он, понизив голос. — Если они снова проедут, так я запру парадную дверь и погашу свет. А потом крикну тебе через заднее окно, и ты сразу же звони в полицию.
— Это обойдется тебе в пять центов, — мрачно сказал Моррис.
— За мной не пропадет.
Все еще обеспокоенный, Карп вышел из лавки.
«Боже, благослови Джулиуса Карпа, — подумал Моррис. — Без него я жил бы слишком легкой жизнью. Так Бог создал Джулиуса Карпа, чтобы бедный бакалейщик никогда не забывал, какую жизнь он имеет. Из-за Карпа жизнь каким-то чудом кажется не такой уж и трудной, но чему тут завидовать? Да ну его со всеми его бутылками и его гелт, не надо мне ничего этого, только не быть таким, как Карп. Разве жизнь и без того не достаточно плохая?»
В половине десятого какой-то незнакомец зашел купить коробок спичек. Через пятнадцать минут Моррис погасил свет в витрине. Улица была как вымершая, только напротив, у прачечной, стояла какая-то машина. Моррис пригляделся: в машине было пусто. Он хотел закрыть лавку и идти спать, но потом решил подождать еще четверть часа. Иной раз покупатель заходил даже около десяти вечера. Десять центов — это десять центов, они тоже на земле не валяются.
У боковой двери, ведущей в прихожую, послышался шум, и Моррис почувствовал некоторое беспокойство.
— Ида?
Дверь медленно отворилась. Вошла Тесси Фузо, одетая в домашний жакет, — невзрачная большелицая итальянка.
— У вас уже закрыто, мистер Бобер? — спросила она застенчиво.
— Входите, — сказал Моррис.
— Простите, что я через заднюю дверь, но я не одета, а так не хотелось выходить на улицу.
— Ничего, ну что вы!
— Пожалуйста, дайте мне на двадцать центов ветчины, Нику на завтрак.
Он все понял. Она этим как бы просила у него прощения за то, что утром Ник побежал к Шмитцу. Моррис прибавил лишний ломтик ветчины.
Тесси купила еще кварту молока, пачку бумажных салфеток и батон. Когда она ушла, Моррис поднял крышку кассового аппарата. Десять долларов.
«Всю жизнь трудился, как раб, и все впустую», — подумал он.
Тут он услышал сзади голос Карпа. Усталый бакалейщик прошел в заднюю комнату, поднял окно и высунулся наружу.
— В чем дело? — крикнул он.
— Звони в полицию, — прокричал в ответ Карп. — Напротив на улице машина.
— Какая машина?
— Налетчики!
— Машина пустая, я сам видел.
— Рада Бога, говорю тебе, звони в полицию. Я оплачу звонок.
Моррис закрыл окно. Он достал телефонную книгу, нашел номер и хотел уже было звонить, но услышал, что дверь в передней комнате отворилась, и поспешил туда.
Около прилавка стояли двое; их лица до самых глаз были обвязаны носовыми платками — у одного грязно-желтым, у другого белым. Мужчина с белым платком начал выключать свет. Моррису потребовалось добрых полминуты, чтобы сообразить, что налет не на Карпа, а на него.
Моррис сидел у стола в задней комнате, тусклый свет запыленной лампочки падал ему на голову; он тупо глядел на лежавшие перед ним несколько скомканных бумажек, в том числе чек с жалованьем Элен, и небольшую горку серебра. Налетчик в грязно-желтом платке — толстый, обрюзгший, в ворсистой черной шляпе — махал перед Моррисом пистолетом; на прыщеватом лбу у него выступили капельки пота; время от времени его бегающие глазки вглядывались через проем в затемненную лавку. Другой налетчик, высокий, в поношенной кепке и кедах, прислонился к раковине, чтобы унять дрожь, и чистил спичкой ногти. Позади него над раковиной висело на стене потрескавшееся зеркало, и он то и дело оборачивался, чтобы взглянуть в него.
— Черт побери меня, если это вся твоя выручка! — сказал толстый налетчик неестественно хриплым голосом. — А ну, гони остальное!
У Морриса началась резь в животе, он не мог сказать ни слова.
— Ну, говори, гад!
Толстяк нацелился пистолетом прямо в рот Моррису.
— Времена худые, — прошептал бакалейщик.
— Врешь, жидовская морда!
Налетчик у раковины поманил толстого рукой. Они сошлись на середине комнаты, и налетчик в кепке склонился к уху налетчика в шляпе и зашептал ему что-то на ухо.
— Нет! — угрюмо отозвался толстый.
Его напарник нагнулся еще ниже и стал что-то доказывать.
— Говорю тебе, он их прячет! — огрызнулся толстый. — Он у меня их выложит, как миленький, хоть бы мне пришлось раскроить его проклятую башку!
Налетчик подошел к столу и наотмашь ударил Моррис по лицу.
Моррис застонал.
Высокий неторопливо взял чашку, налил в нее воды и поднес к губам Морриса; часть питья расплескалась по переднику.
Моррис попытался глотнуть воды, но ему удалось всосать лишь несколько капель. Он испуганно искал взгляд высокого, но тот смотрел в сторону.
— Прошу вас! — прошептал бакалейщик.
— Пошевеливайся! — сказал налетчик с пистолетом. Высокий выпрямился, сам выпил воду, сполоснул чашку и поставил ее на полку буфета.
Затем он стал шарить среди чашек и тарелок: вытащил из нижней части буфета несколько кастрюль, торопливо перерыл ящики стоявшего в комнате старого бюро, затем, опустившись на четвереньки, заглянул под кушетку. Пройдя в лавку, он вынул пустой ящик кассового аппарата и засунул руку в щель, но там тоже ничего не нашел.
Возвратясь в кухню, он взял толстого под руку и снова что-то настойчиво зашептал ему. Толстый отстранил его локтем.
— Нам лучше сматываться.
— Несолоно хлебавши?
— У него больше ни хрена нет, черт с ним!
— Покупатели не ходят, — пробормотал Моррис.
— Это твой жидовский зад в сортир не ходит, понял?
— Не трогайте меня!
— В последний раз спрашиваю: куда ты их упрятал?
— Я бедный человек, — прошептал Моррис, с трудом шевеля потрескавшимися губами.
Толстый поднял пистолет. Высокий, глядя в зеркало расширенными глазами, взмахнул рукой, пытаясь упредить толстого, но удар уже обрушился на Морриса; на какое-то мгновение ему стало жаль себя, своих несбывшихся надежд, бесконечных разочарований, долгих лет, ушедших псу под хвост — уж и не упомнить, скольких лет. Он когда-то так много ждал от Америки и так мало получил. А из-за него Элен и Ида получили еще меньше. Он обманул их — он и эта проклятая лавка.
Он упал без крика. Этот день как начался, так и кончился плохо. Такой уж он невезучий — все у него не как у людей.
Всю неделю, что Моррис лежал в кровати с туго забинтованной головой, Ида хозяйничала в лавке. Двадцать раз на дню она поднималась наверх и спускалась вниз, так что к вечеру ноги у нее гудели, а голова раскалывалась на части от всех забот. В субботу, а потом и в понедельник Элен осталась дома, чтобы помочь матери, но больше не могла пропускать работу, и Иде, которая ела от случая к случаю и совершенно вымоталась, пришлось на целый день закрыть лавку, хотя Моррис сердито протестовал. Он говорил, что совершенно не нуждается в уходе, и просил, чтобы она поработала хоть полдня, иначе они, того и гляди, потеряют последних покупателей, которые еще оставались, но Ида сказала, что нет, у нее нет больше никаких сил и страшно болят ноги. Бакалейщик попытался подняться с постели и натянуть брюки, но приступ отчаянной головной боли снова свалил его в постель.
