Хорас Маккой - В саване нет карманов
– Кажется, синяк. Наверное, треснулся обо что-то.
– А так похоже на след укуса, – невинно сказала Майра. – Хотя вы, естественно, не позволяете женщинам кусать себя, не правда ли?
Долан вспыхнул, чувствуя легкий дискомфорт…
– Приятное местечко, – констатировала Майра, осматриваясь. – Мой стол – вот этот?
– Ваш стол?
– Ну да. Я же собираюсь помочь вам…
– Я не нуждаюсь ни в чьей помощи.
– Она вам очень понадобится, по крайней мене на первом этапе, – убежденно сообщила Майра. И добавила: – Кажется, вы еще не вполне осознаете, в какую схватку ввязываетесь.
– Не надо меня пугать, – сказал он, улыбаясь. – Я не в том положении, чтобы нанимать кого-либо на работу. И вчера я говорил об этом. У меня нулевой бюджет. Так что всю письменную работу я собираюсь делать самостоятельно.
– Вкладывая весь энтузиазм?
– А как же.
– И сосредоточенную ненависть?
– О нет. Никакой ненависти. Разве что чувство справедливости.
– Самая приятная парочка, – улыбнулась Майра, чуть приоткрыв красные-прекрасные губы. – Пусть они с вами и остаются. Поддерживайте их. Энтузиазм и чувство справедливости вам очень-очень пригодятся.
– Кто вы? – спросил внезапно Долан, вновь ощутив тайную дрожь.
– Ну, я Майра, – чуть недоуменно протянула она.
– Знаю, что вы – Майра. Откуда вы?
– Из Нью-Йорка. Здесь я всего пару месяцев.
– А с Бишопом как познакомились?
– Его друг из Нью-Йорка передал со мной письмо. Вот как я с ним познакомилась. Почему это вас так интересует?
– Черт возьми, не знаю, – признался Долан, упорно глядя в окно. – Мне никогда не хотелось узнать о той или иной женщине побольше. Обычно я схожусь и расхожусь с ними не задавая вопросов. Но сейчас все по-другому. Это, черт возьми… необычно и забавно: насчет вас и меня. – Долан обернулся и посмотрел на нее. – Чертовски забавно.
– Наконец-то вы осознали…
– Я понял это вчера, когда мы впервые встретились. Вы знаете, что у меня крутилось в голове с тех пор?
– Конечно знаю. Вы думали о не выпитой мною чашечке кофе и еще о том, как это повлияет на ваше будущее.
– Именно так, – подтвердил Долан, больше не удивляясь тому, что Майра облекает его собственные мысли в слова.
– Примерно то же самое занимало и меня, – спокойно продолжила Майра. – Вчера мне это казалось странным, но таково было впечатление от первой встречи с вами. Мы считаем странным то, чего не понимаем. Простой пример. Некто останавливается купить газету в вестибюле здания своего офиса. Этот некто прежде никогда не покупал здесь газету. По пути на работу он встретил дюжину разносчиков с той же самой газетой, но не купил. В вестибюле же, по необъяснимой причине, он покупает газету и пропускает лифт. А в том лифте ехала его суженая или деловой партнер, который мог предложить ему сделку на миллион долларов. Или – лифт падает, и все при этом погибают. Но этот человек останавливается, чтобы купить газету – нечто, чего никогда не делал раньше. Вы понимаете, почему он это сделал?
– Нет, – сказал Долан, – не совсем.
– Тогда давайте о том, что случилось с нами. Вчера я не остановилась, чтобы выпить свою обычную чашечку кофе.
– Хотел бы я знать, – сказал Долан, – это плохо для вас и хорошо для меня или плохо для меня и хорошо для вас.
– Меня это тоже интересует, – созналась Майра. – Но при любом раскладе я иду с вами. Когда приходить завтра утром?
– Но я…
– Когда вы будете здесь?
– Около девяти, но…
– Тогда и увидимся, Майкл Долан, – перебила его Майра, встала и вышла, не оборачиваясь…
Весь день Долан работал и засиделся допоздна, планируя макет журнала, придумывая заглавия рубрик и подбирая литературный материал для «Главной колонки», которая получалась весьма схожей по стилю с «Городскими разговорами» в «Нью-йоркере», однако мысли о Майре Барновски все всплывали и всплывали в сознании. Долан отчаянно пытался оставаться рассудительным, но все думал о ее красных-прекрасных губах, и тогда в тексте вылезали ошибки, и приходилось с проклятиями возвращаться к пишущей машинке. Майкл ненавидел неряшливые экземпляры и, если на странице оказывалась хоть одна опечатка, вынимал лист и начинал все снова. Наконец к вечеру он сдался, решив, что закончит работу утром, а хороший старт и так получился. Теперь надо пойти домой и поспать, потому что они с Эйприл провели колдовскую ночь на пленэре у ручья, в лунном свете, обнаженные; колдовская ночь, правда зверски хотелось спать.
– Это пройдет, – сказал он сам себе о Майре, спускаясь вниз к машине. – Завтра я уже привыкну к этой даме и тогда смогу работать.
Он добрался до дома, большого трехэтажного здания, которое делил с четырьмя молодыми живописцами, многообещающим беллетристом и асом Германской войны, поднялся к себе и проспал час.
Это был мирный час, во время которого не снилось абсолютно ничего. Когда он проснулся, уже стемнело. Он включил свет и отправился в душ, но тут же вышел, исторгая проклятия.
– Эй, Улисс! – крикнул он. – Улисс! Черт побери!
– Да, сэр, мистер Майк, – отозвался темнокожий мажордом Улисс, поднимаясь по черной лестнице.
– Что это, черт возьми? – спросил Долан, показывая на раковину, на которой болтался маленький кусочек холста в рамке с надписью: «Ремонт», намалеванной на обороте.
– О, это одна из старых картин мистера Элберта.
– Да не о картине я. Раковина – почему, черт возьми, ее не починили? Почему ты не сообщил миссис Рэтклифф?
– Я сообщил, мистер Майк. Она сказала, что не так уж часто напоминает, что все артисты живут здесь без оплаты, и еще, что не собирается ничего ремонтировать, пока не получит с нас хоть какие-нибудь деньги.
– Черт, – буркнул Долан. – Я спущусь вниз. Принеси мой набор для бритья, хорошо?
– Да, сэр. И, мистер Майк, вы не будете возражать, если я надену один из ваших галстуков сегодня вечером?
– Конечно нет, Улисс. Раз уж мы не можем платить тебе положенную двадцатку в месяц, то можем, по крайней мере, позволять носить наши галстуки. Очень жаль, что при твоем щегольстве тебе не впору мои шмотки.
– Это так, мистер Майк. Но мистер Элберт позволил воспользоваться одним из его костюмов, а мистер Уолтер дал свою машину.
– Его бак опять пуст?
– Да, сэр. Я обещал налить пять галлонов.
– Улисс, он использует преимущества твоей репутации великого любовника. Сегодня вечером тебе небось отломится горяченькая штучка?
– Да, сэр, – оскалился Улисс во все тридцать два зуба и потянулся к аптечке за принадлежностями для бритья.
– Бери любой галстук, ракой хочешь, Казанова. И дай мне чистую пару носков, хорошо? Я приму душ внизу, – сказал Долан.
– Улисс наверху? – спросил Томми Торнтон, один из художников, когда Долан шел через гостиную.
– Да. Спустится через минуту.
– Чертов ниггер. Нагромоздил все тарелки в раковине и так и оставил их.
– У него свидание.
– У него всегда свидание. Весь день висит на телефоне и бесконечно трещит со своими мулатками. Меня тошнит, устал я от этого.
– Пусть потешится, пока еще можно. Кобелиный век недолог, – сказал Долан, направляясь в ванную.
– Входите, – крикнул Уолтер, оборачиваясь и вытирая руки.
– Проклятье, ванная комната наверху все еще на ремонте, – пожаловался Долан. – Рэтклифф не починит ее, пока мы не заплатим за жилье.
– То же самое говорит и Улисс.
– Не могу сказать, что я очень сердит на старую даму. Она долго терпела…
– Возможно, завтра кое-что удастся сделать. Мне должны заплатить за картину.
– Надеюсь, что так, Уолтер. Пара удачных продаж – и вы будете как новенький. Положи вещи туда, Улисс.
– Да, сэр, – сказал Улисс, раскладывая носки и бритвенные принадлежности на стуле. – Могу я сделать для вас что-нибудь еще?
– Нет, все, спасибо.
– Как пожелаете. Мистер Уолтер?
– Нет, спасибо.
– Спокойной ночи, – попрощался Улисс и исчез.
– Чертов ниггер, до чего хорош, – сказал Уолтер.
– Лучше не бывает, – подтвердил Долан. – Он пойдет в ад за любого из нас. Кроме Томми. Томми сноб. Кстати, как у него с графикой? Может рисовать?
– Все может, только ни черта не делает. Не хочет работать – и точка.
– Считает себя гением, вот и все. Хочет сидеть на заднице и ждать, пока появится слава и склонит голову ему на колени, – сказал Долан, раздеваясь.
– А вы по-прежнему нарасхват у женщин, – прищурился Уолтер. – Сегодня утром, я слышал, вы вернулись вместе с молочником.
– Увы, – вздохнул Долан. – Зато сегодня после обеда общался с самой интересной девушкой изо всех, которых когда-либо встречал.
– И где я слышал это раньше? – сказал Уолтер, смеясь.
– Только представь себе: нежно-оливковая кожа, чернющие глаза, волосы цвета воронова крыла и, черт возьми, самые алые губы изо всех виденных мною прежде. Такая жестокая притягательность. Демонично… и с оттенком легкого садизма.
