Сигрид Унсет - Фру Марта Оули
«Нет, нет, Отто, не говори ничего больше. Милый мой, разве я имею право на подобную откровенность? Ведь я-то сама и не предполагала расписывать все свои сумасбродства, каяться во всех своих сквернах, мелочных мыслях и наклонностях и даже не подумала, в отличие от тебя, о том, насколько следует исправиться мне, вступая в брак с тобой».
"Тебе? О Марта, моя Марта. Говори мне обо всем, о чем тебя тянет рассказать… Я уверен, что теперь вполне могу понять тебя. Но я прошу тебя, говори мне только то, о чем тебе действительно хочется поведать мне как близкому другу, но ничего большего я не требую. И не считаю себя вправе расспрашивать. Мы ведь знаем, что можем доверять друг другу и так сильно… так сильно любим друг друга, ведь правда?
О, ты даже не представляешь, насколько сильно мое чувство к тебе, потому что ты смогла так отнестись к этому".
И, тесно прижавшись друг к другу, мы пошли вдоль старинной мокрой аллеи, на нас падали сверкающие на солнце капли, а я была смущена и несказанно счастлива оттого, что Отто так восхищался мной.
«Скорей бы уж мы с тобой поженились», – сказал Отто после долгого и страстного поцелуя, такого, что у нас перехватило дыхание. По дороге домой я ощущала снисходительную жалость по отношению ко всем встречным влюбленным парочкам.
К нам на свадьбу приехали отец Отто и его зять. Моему свекру казалось, что все делается не так. Он считал, что нам следовало приехать к ним в Лейтен и венчаться там, раз моих родителей нет в живых. Но ведь мы с Отто уже гостили в Лейтене на Пасху, и мне там совсем не понравилось. И хотя его родные очень старались быть приветливыми со мной, я поняла, что они надеялись, что Отто женится на богатой, а меня сочли «задавакой», но, Бог видит, я изо всех сил старалась выглядеть тихоней и скромницей, насколько это было возможно. Сам Отто был настолько мил, деликатен и заботлив по отношению ко мне, что все остальное имело так мало значения и поездка все-таки оставила приятное впечатление; и к тому же моя золовка Хелена оказалась милейшим существом.
Мы сочетались браком в ратуше, а потом был устроен обед в Гранд-отеле, в этом мне помогли две мои подружки; все удалось на славу, так что и мой свекор, и муж Хелены Томас Нурдрос пришли в самое веселое расположение духа, а тут и подошло время нам с Отто прощаться со всеми.
Вернувшись в свою комнатку, чтобы сменить свое роскошное голубое платье и лаковые ботинки, я увидела, что хозяйка уже начала здесь уборку. С постели было снято белье, скатерть свернута на краю стола, а мои вещи сложены в углу, вечером их должны были перенести на нашу с Отто квартиру.
Переодеваясь, в порыве сентиментальности я обронила несколько слезинок. В тот момент, когда я застегивала пуговицы на платье, вошел Отто; он забыл постучать.
«Извини, я просто хотел поторопить тебя, ведь уже почти четыре часа».
Он принялся упаковывать мой рюкзак, вынул оттуда часть вещей и положил в свой. Под руку ему попались кое-какие принадлежности дамского туалета, и он слегка покраснел.
«Надеюсь, ты берешь с собой достаточно чулок?» – спросил он, вновь затягивая ремни у моего рюкзака.
Погода была великолепной, и мы отправились пешком к хорошему знакомому Отто – купцу Хельгесену, который должен был отвезти нас в Ниттедал.
Усадьба Хельгесена с ее просторным двором, амбарами и сараями, колонкой в центре и голубями на крыше производила такое отрадное впечатление сельского уклада, что навеяла мне самые счастливые воспоминания детства.
«А я-то уже думал, что вы не придете, – сказал Хельгесен. – А это и есть ваша супруга, Оули? Вполне хорошенькая».
И он приветствовал меня крепким рукопожатием.
Во время поездки Отто беседовал с Хельгесеном об общих знакомых, жителях Ниттедала и Маридала, – никого из этих людей я не знала. Тем не менее и их беседа, и все остальное казалось мне таким милым и приятным, а суетная городская жизнь виделась отсюда далекой и нереальной. В усадьбах, расположенных по берегам озера Маридалсванн, стояли стога сена, кое-где уже начали жать рожь, и до нас доносился шум и стрекот косилок. Отто с Хельгесеном были совершенно поглощены разговором о видах на урожай. Когда мы въехали в лес, Отто молча сжал мою руку.
«Ну что же, желаю вам полного благополучия. Счастливо оставаться, Оули, и вам счастливо, фру!» – Хельгесен многозначительно улыбнулся.
И так молча мы зашагали по лесной тропе. Правда, Отто несколько раз оглянулся назад, спрашивая, не слишком ли быстрый темп он взял. Потом он заметил с сожалением, что буря повалила много деревьев, местами они даже преграждали нам путь, позднее он обратил внимание, что уровень воды в болоте уж очень высок. А один раз Отто остановился, чтобы нарвать букетик лесных фиалок, который протянул мне со словами: «Правда прелесть? Приколи себе на грудь. Они тебе так к лицу».
Было уже довольно поздно, и заходящее солнце начало золотить склоны холмов. Солнечные лучи то падали на тропу, по которой мы шли, то скользили по горному склону, внизу которого пенилась река, то сверкали на мокрых стволах берез и на зарослях ольхи. В лесу росло множество крупных колокольчиков и лютиков.
«Какие великолепные цветы», – произнесла я, и Отто обернулся ко мне.
«Тебе они нравятся? И впрямь хороши. Их растет так много возле нашего домика. Однако… вот это да, мостик-то снесло».
Мы подошли к небольшому водопаду, река здесь была уже и широкой и глубокой, а с одного берега на другой кто-то перебросил всего лишь одно бревно.
«Дай мне руку, – сказал Отто. – Но, милая моя, дорогая Марта, что с тобой?»
У меня вдруг так забилось сердце, я вся задрожала и побледнела. Моя рука была ледяной.
«Милая, неужели ты так испугалась?» – прошептал Отто.
Я обвила руками его шею и спрятала лицо у него на груди. Наверное, дело было не в страхе, а в общем физическом напряжении. В это же самое мгновение моя нога соскользнула с болотной кочки, и вода попала в ботинок – и мне стало еще холоднее, тело покрылось гусиной кожей, и я так замерзла, как будто была совсем голой.
«Скоро мы уже доберемся, осталось преодолеть один подъем», – шептал мне Отто.
Подъем оказался крутым.
«Ну вот», – сказал Отто, останавливаясь и переводя дыхание.
Перед нами лежало большое прозрачное озеро. А немного дальше, на зеленом склоне, в лучах заходящего солнца виднелась серая избушка.
«Вот мы и дома», – проговорил Отто, обнимая меня. Мы поцеловались, и я ощутила, что теперь он целует меня по-другому – это был совсем новый приветственный поцелуй. Вот мы и дома. Мы прошли через лужайку, где росло множество фиалок, анютиных глазок, то там, то здесь виднелись синие акониты и ландыши. Внизу, среди берез и зарослей ольхи, сверкало озеро. На каменной ступеньке у входа в дом мы нашли кувшин с молоком, корзину с картофелем и огромный букет полевых цветов.
Отто отпер дверь и пропустил меня вперед в полутемную избушку.
Провели мы в нашем домике всего-навсего две недели – летний отпуск Отто. Боже мой, как быстро пролетело то время. И когда я пытаюсь вновь погрузиться в него в своих воспоминаниях, оно распадается на тысячи счастливых мгновений.
Помню, как, проснувшись однажды ранним утром, когда еще только брезжил рассвет, я долго сидела на постели и всматривалась в спящего Отто. Ощущение счастья настолько переполняло меня, что мне не хотелось просто лечь и снова заснуть.
Наконец я решила встать, накинула шаль прямо на ночную рубашку да так и просидела на ступеньках крыльца все это тихое туманное утро, пока солнце совсем не взошло.
Вдруг до меня донесся голос: «Милая моя, ты, оказывается, сидишь на крыльце. Поднялась так рано?» Из-за смущения или боязни, что он не поймет меня, я сказала, что встала так рано, чтобы приготовить ему кофе и подать в постель.
Однажды поздно вечером мы заблудились. Ночь была темной, для лета очень темной, и мы оказались в незнакомом месте в лесу, у края какого-то болота.
«Мне кажется, лучше всего нам заночевать прямо здесь. Ты не боишься провести ночь под открытым небом?» – спросил Отто.
Я сочла, что это будет просто замечательно. Мне еще никогда не доводилось ночевать в лесу.
Мы устроили себе ложе между двумя черничными кочками. Ноги мы укрыли курткой Отто и моим жакетом. Я лежала, положив голову ему на плечо, и всматривалась в небо: несмотря на ночной сумрак, оно было светло-голубым, на его фоне рельефно выступали темные очертания холмов, изумительная по красоте золотистая полоска горизонта двигалась к востоку, отражаясь в болотной воде.
Мы с Отто то погружались в сон, то вновь продолжали разговор. И вдруг он сказал: «Знаешь, если у нас родится мальчик, давай назовем его Эйнар. У меня был брат Эйнар».
Он уже несколько раз говорил со мной о своем брате, когда я гостила у его родных на Пасху. Мы ходили на кладбище, навещали могилы его родных, и я узнала, что Эйнар погиб от случайного выстрела на охоте.
