Артур Шницлер - Тереза

— Может, уйдем отсюда? Мама будет волноваться, — добавила она, хотя знала, что этого бояться нечего. — А что ты сказал своим домашним, Альфред?

— Ты ведь знаешь, — ответил он, — мое семейство в отъезде.

— Ах да! — спохватилась она.

Так вот почему он сегодня был таким храбрым, могла бы и раньше догадаться. А как неуклюже он встал из-за стола, заплатив по счету! И вместо того, чтобы пропустить ее вперед согласно правилам приличия, он первым зашагал к выходу, и тут она заметила, что он все-таки был похож на гимназиста в воскресном костюме. Она же шла между столиками в своем простом бело-голубом фуляровом платье как молодая дама, привыкшая каждый вечер ужинать с изысканными друзьями в дорогом отеле. Как-никак ее матушка была баронессой, выросла в замке и каталась на резвом пони в собственном парке. И впервые в жизни Тереза испытала что-то похожее на гордость по этому поводу.

Они молча шли по безлюдным переулкам. Альфред взял Терезу под руку и прижал ее локоть к себе.

— А не отправиться ли нам, — начал он шутливым тоном, который ему не очень шел, — прямо отсюда в кафе?

Она покачала головой. Мол, уже поздно. Да, как ни крути, гимназистик! Мог бы потребовать от нее чего-нибудь другого вместо торопливого визита в кафе. Почему бы, к примеру, не подозвать вон того извозчика, дремлющего на козлах, да и не поехать с ней за город в такую прекрасную теплую летнюю ночь? Как бы пылко отвечала она на объятия, как горячо целовала бы, как бы его любила! Но таких замечательных идей от Альфреда нельзя было и ожидать.

Вскоре они остановились возле дома Терезы. Улица тонула во мраке. Альфред привлек Терезу к себе более властно, чем когда-либо, она страстно поцеловала его и, закрыв глаза, поняла, насколько он благороден и чист. Поднимаясь по лестнице, она чувствовала, что душа ее полна любовной тоски и печали. Стараясь не разбудить мать, Тереза тихонько отперла дверь квартиры и еще долго лежала в постели без сна и думала, что сегодняшний вечер все же не удался.

На следующий день, когда они с матерью сидели за обедом, из цветочной лавки принесли чудесные белые розы в изящной точеной вазе. Первая ее мысль была: от того офицера. Вторая: от Альфреда. Однако на карточке было написано: «Граф Бенкхайм просит милую фройляйн Терезу любезно принять эти скромные цветы». Мать сидела, глядя перед собой, словно все это ее не касалось. Тереза поставила вазу с цветами на комод, взяла какую-то книгу и уселась в кресло-качалку у окна. Мать молча продолжила трапезу в одиночестве, потом шаркающей походкой вышла из комнаты.

В тот же вечер, направляясь к вокзалу, неподалеку от которого было назначено свидание с Альфредом — они почти ежедневно меняли место встречи, — Тереза повстречала того офицера. Он поздоровался с утонченной вежливостью, даже улыбкой не намекнув на их тайную близость. Она кивнула в ответ, но тут же ускорила шаги, так что уже почти побежала. Увидев ожидавшего ее Альфреда, Тереза обрадовалась, что тот не заметил ее волнения. Альфред казался смущенным и хмурым. Они пошли по пыльной, немного скучной улице в сторону церкви Пресвятой Девы Марии, обмениваясь короткими, вымученными репликами, но вскоре повернули обратно, опасаясь надвигающейся грозы, и расстались раньше обычного.

Однако следующие вечера, при всей их грусти, были прекрасны. Разлука приближалась. В начале сентября Альфред должен был уехать в Вену, чтобы там первым делом встретиться с отцом. У Терезы становилось тяжко на душе, когда Альфред заводил речь о предстоящей разлуке, вновь и вновь умоляя ее сохранить ему верность и поскорее начать уговаривать мать как можно быстрее переехать в Вену. Она уже сказала ему, что мать покуда не хочет об этом и слышать. Может быть, ей удастся будущей зимой постепенно ее переубедить. Но это было неправдой. На самом деле в Терезе все больше зрело намерение в одиночку покинуть родительский дом. При этом мысль об Альфреде вообще не играла никакой роли.

И это уже давно была не единственная ложь Альфреду, в которой ей следовало бы упрекнуть себя. Спустя несколько дней после случайной встречи около вокзала она опять увидела того офицера: он подошел к ней на Соборной площади, когда она выходила из церкви, которую иногда посещала в этот час дня — не столько из набожности, сколько из стремления к никем не нарушаемому одиночеству в этом высоком и прохладном помещении. А он, с таким видом, будто совершает самый что ни на есть обычный поступок, остановился перед ней, представился — она разобрала только имя «Макс» — и попросил извинения за то, что взял на себя смелость воспользоваться этой возможностью, последней в ближайшее время, чтобы наконец лично познакомиться с Терезой. Ибо сегодня же он отбывает со своим полком, к которому был приписан месяц назад, на трехнедельные маневры и очень хотел бы, чтобы эти три недели фройляйн Тереза — о, само собой разумеется, он знает ее имя, фройляйн Тереза Фабиани отнюдь не безызвестная личность в Зальцбурге, а роман, написанный ее матушкой, теперь печатается в ежедневной газете, — в общем ему бы хотелось, чтобы фройляйн Тереза во время его отсутствия вспоминала о нем, как о добром знакомом, как о друге, скромном, мечтательном, терпеливо надеющемся друге. Потом поцеловал ее руку — и тут же исчез. Она огляделась вокруг, не заметил ли кто-нибудь этой сцены. Однако залитая солнцем площадь была почти безлюдна, лишь в самом дальнем ее конце появились две женщины, которых она мельком видела раньше — в маленьком городишке кого только не встретишь, — но от этих Альфред, пожалуй, никогда не узнает, что какой-то офицер говорил с нею и поцеловал ей руку. Альфред вообще ни о чем не знал: ни о том, что граф Бенкхайм приходил к ним в дом, ни о первых розах, которые граф прислал ей, ни о вторых, которые принесли сегодня утром, ни об изменившемся поведении матери, которая теперь всегда была так приветлива и ласкова с ней, словно не сомневалась в дальнейшем развитии событий. Но и Тереза спокойно мирилась с тем, что для нее покупали новые вещи. Не слишком много и не слишком ценные, но все же такие, которые вполне могли ей пригодиться: белье, две пары туфель, английская ткань на уличное платье. Заметила она также, что дома стали готовить более вкусные блюда, и сообразила, что все это оплачивалось не из гонорара за роман, который продолжал ежедневно печататься в газете. Однако Терезе все это было безразлично. Ведь скоро этому придет конец. Она твердо решила уйти из дома и думала, что разумнее было бы, пожалуй, оказаться за тридевять земель, прежде чем лейтенант вернется с маневров. Обо всем этом, как о событиях в их доме, так и о раздумьях Терезы, Альфред ничего не знал. Он продолжал называть ее любимой и суженой и говорил как о чем-то не только вполне возможном, но и прямо-таки само собой разумеющемся, что через шесть лет он станет доктором медицины и поведет фройляйн Терезу к алтарю. И когда она вечерами, что нередко случалось, слушала его любовные излияния на той скамье в полях, а иногда даже и отвечала ему тем же, то верила почти всему, что говорил он, и кое-чему из того, что говорила сама.

Однажды утром — после вечера, который они провели так же, как и другие вечера, — от Альфреда пришло письмо. Всего несколько слов. «Когда ты станешь это читать, — писал он, — я уже буду сидеть в поезде, направляющемся в Вену». У него не хватило решимости сказать ей об этом вчера вечером, она должна его понять и простить, он любит ее несказанно и в эти минуты уверен больше, чем прежде, что эта любовь будет длиться вечно.

Тереза опустила письмо, она не заплакала, но почувствовала себя очень несчастной. Это конец. Она знала, что все кончено, причем навсегда. То, что она это знала, а он нет, показалось ей скорее зловещим, чем грустным.

А тут мать как раз вернулась из города — ходила на рынок за покупками.

— Знаешь, кто нынче утром проехал мимо меня с чемоданом и дорожной сумкой, направляясь на вокзал? — спросила она радостно. — Твой Селадон! Вот его уж нет, а ты с ним и не попрощалась.

Это была ее манера употреблять в разговоре старомодные фразы из романов. Возбужденное состояние матери говорило о том, что она сочла устраненным самое трудное, даже, можно сказать, единственное препятствие своим планам. Но Тереза подумала в тот же миг: прочь отсюда, скорее прочь! Сегодня же, сейчас же, вслед за ним. Несколько гульденов на дорогу займу у кого-нибудь — может, у Клары…

Она вышла из дому и вскоре уже стояла под окнами своей приятельницы, но никак не могла набраться смелости, чтобы подняться по лестнице. Впрочем, занавеси были опущены, — вероятно, семейство Траунфурт еще не вернулось после летних вакаций. Но тут из дверей появилась Клара, как всегда прелестно и кокетливо одетая, очаровательная, с невинным личиком. Преувеличенно сердечно поздоровавшись с Терезой, она сразу заговорила на свои излюбленные темы. Хотя никаких сомнительных, а тем более неприличных слов не употреблялось, в том, что она говорила, постоянно чувствовались двусмысленные намеки. Мимоходом выразив сожаление по поводу того, что их встречи в последнее время совсем прекратились, она тут же упомянула семейство Нюлльхайм, причем тоном, не оставившим у Терезы сомнений: подружка считала ее отношения с Альфредом совсем не такими, какими они были на самом деле. Тереза — не от обиды, а лишь от сознания своей невинности — просветила Клару на этот счет, после чего та прямо и даже слегка презрительно заметила: