Чжоу Ли-бо - Ураган
— Послушай, старина Тянь, все это совсем не потому, что нам пришла охота отбирать у тебя нашу землю. Для тебя же самого так будет лучше. Ведь земля у нас неплодородная, урожай на ней скудный. Возьми в аренду хорошую землю у кого-нибудь другого. Больше снимешь, тебе же больше останется.
— Господин… госпожа… — взмолился старик, сложив на груди руки. — Если вы не оставите мне землю, то даже в будущем моем перевоплощении я не смогу расплатиться с вами. Ведь у меня всего-навсего одна слепая лошадь. Как я смогу работать, если земля будет далеко от дома? Господин, я всегда соблюдал уговор, и не было такого случая, чтобы чего-нибудь не додал.
Хань Лао-лю поднялся и, взглянув старику прямо в лицо, спросил:
— Вот в деревню приехали коммунисты. Как ты считаешь, плохо это или хорошо?
— Я вас не понимаю, господин. Хорошие они или плохие, откуда мне, простому крестьянину, знать такое…
Он ответил так потому, что слыхал от людей: бригада по проведению земельной реформы и Восьмая армия — это одно и то же. А Восьмую армию старик очень уважал. Когда в деревне Юаньмаотунь стоял третий батальон, пятеро бойцов жили у него на квартире. Они чистили его двор, кололи дрова и во всем помогали ему. Сказать, что они плохие, было бы просто нечестно. Но разве можно хвалить бригаду в присутствии помещика?
— Теперь, когда приехала бригада, ты, должно быть, возликовал! — ядовито заметил Хань Лао-лю.
— Господин, да ты смеешься надо мной. Они мне не родственники и не друзья…
Помещик испытующе впился в него глазами:
— Я тебе так скажу: бригада долго здесь не продержится. Правительственные войска вот-вот должны переправиться через реку. Ты не гляди, что у коммунистов разные там маузеры да винтовки. Придет время, они, будь у них хоть заячьи ноги, удрать не успеют. Старина Тянь, мы с тобой — добрые соседи, и я всегда рад тебе помочь. Но если ты хочешь работать на моей земле и дальше…
Он остановился и украдкой скосил глаза на Тяня.
Слова «бригада долго не продержится» ранили Тянь Вань-шуня в самое сердце.
Именно этого он больше всего опасался. На морщинистом лице старика звездочками заблестели капли пота.
— Если ты и в дальнейшем хочешь быть спокоен, — продолжал Хань Лао-лю, довольный действием своих слов, — не связывайся с ними. О чем бы они тебя ни спрашивали, ты на любой их вопрос трижды отвечай: «не знаю».
Теперь Хань Лао-лю пригласил старика сесть и даже сам подошел к нему.
— Брат мой, — мягко проговорил он. — Мы всегда жили дружно. Случались, конечно, и между нами недоразумения, но ведь «железная ложка нет-нет да и стукнется о край котелка».
Хань Лао-лю намекал на историю с дочерью Тянь Вань-шуня. Он хотел было утешить старика, но затем решил лучше вовсе не касаться этой темы. Однако старик Тянь сам вспомнил о дочери, и сердце его болезненно сжалось. Какой смертью умерла она, бедняжка!
На глаза его навернулись слезы, губы задрожали, и ему стоило большого усилия сдержать волнение.
Помещик нахмурился и строго сказал:
— Конечно, если ты чувствуешь, что способен на такие дела, можешь меня не слушать. Иди вместе с этой шайкой и отличайся! А дальше сам увидишь, — Хань Лао-лю сделал угрожающий жест, — придет время и… раз!
Это страшное «раз!» громом прокатилось над головой старика. Не успел он прийти в себя, как во дворе раздались чьи-то голоса:
— Хозяин дома?
Хань Лао-лю сорвался с места и с любезной улыбкой поспешил навстречу.
Вошли двое: один — толстый, другой — худой. Помещик подал Тяню знак, чтобы он тотчас же убирался.
Фамилия толстого гостя была Ду Шань-фа, а кличка — Добряк Ду. Он приходился тестем одному из племянников Хань Лао-лю. Худого звали Тан Тянем, а прозвали Тан Загребала. Он почитался названным братом Хань Лао-лю. Оба являлись землевладельцами и вместе с Хань Лао-лю были известны в деревне Юаньмаотунь под именем «трех больших семейств». Если сложить все их имения в этих краях, составилась бы тысяча с лишним шанов самой лучшей земли, не считая участков песчаных или заросших кустарником. Им принадлежал также и винокуренный завод под вывеской «Счастье приносит добро», который находился в городе.
Добряк Ду и Тан Загребала отличались друг от друга не только внешностью, но и характерами.
Первый был ревностным приверженцем буддийского учения и держал у себя бронзовую статую Будды. Второй верил во всех богов и чертей и поклонялся изображениям лисицы и хорька.
Когда в семье Ду заболевала женщина, он ставил ей банки, затем отправлялся в кумирню у северного края деревни и давал Будде какой-нибудь обет.
Если заболевала женщина в семье Тана Загребалы, тот приглашал знахаря и молился хорьку.
Ду задыхался от ожирения, Тан Загребала вздыхал от скорби, которая вечно теснила его тощую грудь, и притворялся обиженным и обездоленным.
Добряк Ду любил поучать бедных:
— Братья! Учитесь справедливостью и кротостью зарабатывать себе блаженство в будущем перевоплощении.
Тан утешал их так:
— Ах! Вы куда счастливее меня! Раз у вас нечего взять, не о чем вам и горевать. Ох! Подумайте же, сколь тяжко тому, у кого есть земля. Ведь налоги и принудительные поборы прямо жить человеку не дают!
Услышав сегодня о приезде бригады, Ду и Тан, не сговариваясь, явились к Хань Лао-лю.
Их приход сразу переполошил весь дом. Прибежали младшая жена Хань Лао-лю, его сынишка, племянник, племянница и Финиковая Косточка.
Полог над дверью, ведущей в соседнюю комнату, колыхнулся, и из-за него вышли две накрашенные молодые женщины. На фоне белого полога их красные губы выделялись особенно ярко.
Одна из них, Хань Ай-чжэн, была дочерью помещика, другая — его невесткой. Во времена Маньчжоу-го обе нередко совершали с начальником японских жандармов Морита Таро увеселительные прогулки в Харбин, обе любили одеваться и заглядывались на мужчин. Только Хань Ай-чжэн держала себя более свободно и независимо, чем невестка, потому что была еще незамужней.
Когда наступил вечер и женщины и дети ушли к себе, Хань Лао-лю наказал Финиковой Косточке передать управляющему Ли Цин-шаню, чтобы тот никому из батраков не разрешал вступать в какие бы то ни было разговоры с членами бригады, и категорически запретил свинопасу У Цзя-фу заходить в школу.
— Если мальчишка ослушается, привязать его в конюшне, — добавил Хань-шестой.
Он зажег висячую лампу, и все трое расположились на кане за красным лакированным столиком. Лампа изливала свет на узорные голубые обои стен, темно-красный шкафчик, позолоченные таблицы предков и на головы дружески беседующих помещиков деревни Юань-маотунь.
Хань Лао-лю то и дело приподнимал занавеску и окидывал тревожным взором двор. Все было тихо под призрачным светом звезд.
Беседа затянулась до глубокой ночи. Когда гости собрались уходить, Хань Лао-лю приказал принести фонарь. Но, пораздумав, они решили не привлекать внимания и погасили его.
Хань Лао-лю провел помещиков по темному двору. Выйдя за черные ворота, гости расстались. Один направился на запад, другой — на восток. На обоих концах деревни залаяли собаки, но вскоре все стихло.
После ухода гостей на большом дворе, возле конюшни, застучали лопаты и кайла. Шум работы не стихал до первых петухов.
А когда начало светать, люди видели, как экипаж, доверху нагруженный мешками и плетеными чемоданами, промчался в сторону западных ворот. Это был тот самый экипаж, который вчера утром, возвращаясь порожняком, окатил грязью старого Суня.
III
Разместившись в деревенской школе и наладив телефонную связь с уездным городом, бригада открыла совещание. Скамеек не было, и люди пристроились как попало: кто на запыленном столе, кто на своих еще не развязанных вещах.
Сяо Ван, сидя боком на подоконнике, смотрел в окно. Поблизости проходило шоссе, вдоль которого тянулась живая изгородь. В густой зелени ивовых кустов прыгали и безумолчно чирикали воробьи. На телефонном проводе прихорашивалась ласточка. По шоссе бегали голые дети, играя в прятки. Завидев в окне человека, они пролезли между кустами изгороди, и один из мальчуганов, прижав лицо к стеклу, отчего нос его сплющился, состроил Сяо Вану гримасу.
Сяо Ван внезапно распахнул окно. Дети отпрянули и разбежались в разные стороны. Самый маленький из них споткнулся о камень, упал и заревел. Сяо Ван выпрыгнул, поднял его и стал заботливо вытирать ему слезы.
Когда Сяо Ван влез обратно в комнату, совещание уже началось. Обсуждался вопрос: созывать ли сразу общее собрание или прежде наладить связи с крестьянами-бедняками.
Лю Шэн настаивал на первом. Сяо Сян возражал:
— Боюсь, ты не много соберешь людей. Нужно сначала познакомиться с положением в деревне, а уж потом думать о собрании.
