Эрнест Хемингуэй - Проблеск истины

Выслушав мое заявление, оба старика переговорили между собой, а затем обратились ко мне. Я внимал их речи, время от времени издавая особое горловое урчание, переходящее на повышенные тона, в знак того, что все сказанное ими имеет огромное значение.

— Они хотят, сэр, чтобы ты выдал им свой вердикт, и они поступят в точности, как ты велишь. Они говорят, что теперь ты знаешь все: они сказали тебе чистую правду, а с мужчинами-мзи потерпевшей стороны ты уже беседовал.

— Передай, что они должны сдать бойца в полицию. Скорее всего последствий не будет, так как другая семья заявления не подавала. Пусть непременно отведут его в два места: в полицию и в больницу. И не забудут про пенициллин. Вот такой вердикт.

Я пожал руки старикам и юному придурку. Он был симпатичным пареньком, худеньким и очень стройным; усталость валила его с ног, и раны болели нестерпимо, однако во время перевязки он даже не поморщился.

Стукач увязался за мной и проводил до самой палатки, где я тщательно вымыл руки.

— Слушай меня внимательно, — сказал я. — В полиции ты должен слово в слово повторить все, о чем я говорил со стариками. Если вздумаешь хитрить, знаешь, что будет.

— Как ты мог подумать, брат, что я могу тебя предать? Разве я могу нарушить свой долг? Разве может брат сомневаться в брате? Одолжи десять шиллингов, брат! Я отдам в конце месяца, клянусь.

— Десять шиллингов не решат твоих проблем.

— Я знаю, сэр. Но десять шиллингов — это десять шиллингов.

— Вот, держи.

— Не желаешь ли, чтобы я передал от тебя подарки в Шамбу?

— Я сам привезу.

— Ты прав, брат. Ты всегда прав и справедлив, и очень, очень щедр…

— Заткни фонтан. И проваливай к своим, покуда не уехали. Надеюсь, ты не напьешься в дрова и еще успеешь отыскать Вдову.

Мэри ждала в палатке, почитывая «Нью-йоркер» и потягивая кампари с джином.

— Ну что раны, серьезные?

— Да не очень. Нагноились просто, особенно одна.

— Ничего удивительного. Помнишь, какие в Маньятте были мухи? Ужас просто.

— Считается, что мушиные личинки очищают раны. А вообще я не очень доверяю червям. Очищать-то они очищают, но и здоровой плотью не брезгуют. Рана увеличивается, ничего хорошего. А у него на шее такая дыра, что увеличивать уже некуда.

— Второму мальчишке вроде больше досталось.

— Да, но его сразу отвели к врачу.

— Ты сам лучше любого врача, набил руку. Может, и себя вылечишь?

— От чего?

— От того, что на тебя иногда находит.

— Ты о чем?

— Я случайно услышала, как вы со Стукачом говорили про Шамбу. Я не подслушивала, не думай. Просто вы стояли рядом с палаткой, а он на ухо туговат, поэтому ты голос повышаешь, ну и все слышно.

— Извини, дорогая. Я сказал что-нибудь плохое?

— Да нет. Подарки какие-то обсуждали. Ты часто даришь своей невесте подарки?

— Не очень. Мафуту для дома, сахар, разные мелочи. Самое необходимое. Мыло, лекарства. Шоколадку иногда.

— Ту же, что и мне?

— Не знаю. Может быть. Здесь всего три вида, и все одинаково хорошие.

— А по-крупному ничего?

— Ну, платье, я не знаю…

— Красивое, кстати.

— Дорогая, хватит уже, наверное…

— Ладно, не буду. Мне просто интересно.

— Хочешь, я больше никогда к ней не пойду? Только скажи.

— Не хочу. Я думаю, это прекрасно, что твоя девчонка не может ни читать, ни писать, поэтому не посылает тебе любовных писем. Это прекрасно, что она понятия не имеет, чем ты занимаешься, и вообще не представляет, что значит писатель… Но ты ведь ее не любишь, правда?

— Мне нравится ее непосредственность.

— Мне тоже, — сказала Мэри. — Может, она тебе нравится, потому что она похожа на меня? Такое возможно.

— Ты мне нравишься больше. Тебя я люблю.

— А она что обо мне думает?

— Она тебя очень уважает. И боится до смерти.

— Почему же?

— Мне тоже интересно. Она говорит, потому что у тебя есть ружье.

— Тут она права. А что она тебе дарит взамен?

— Кукурузу главным образом. Ну и ритуальное пиво. Ты же знаешь, пиво здесь как валюта.

— Что у вас может быть общего, не понимаю.

— Африка, судя по всему. Еще своеобразное взаимное доверие. Словами не объяснить.

— Да, вы живописная пара… Пойду закажу обед. Ты где будешь обедать, здесь или в столовой?

— Здесь гораздо лучше.

— А еще лучше, поди, у мистера Сингха в Лойтокитоке?

— Точно. Но тебя же туда не вытащишь, все время занята.

— У меня там тоже есть друзья. И вообще, я люблю за тобой наблюдать, как ты сидишь с мистером Сингхом в задней комнате, обедаешь, газету читаешь, сплетни слушаешь…

Я действительно любил обедать у мистера Сингха. Мне нравились его дети и жена, про которую говорили, что она туркана — красивая, добрая, тактичная и очень, очень опрятная. Арап Майна, мой самый близкий друг после Нгуи и Мтуки, ее боготворил. Достигнув возраста, когда наслаждение женщиной сводится к ее созерцанию, он не раз заявлял мне, что миссис Сингх самая прекрасная женщина в мире, не считая мисс Мэри. Арап Майна, которого я на протяжении многих месяцев звал Араб Младший (Майнор), искренне полагая, что это его настоящее имя, наподобие тех, что носят ученики элитных британских школ, был лумбва — это племя, родственное племени масаи; представители его пользуются славой отличных охотников и собирателей. Ходили слухи, что, перед тем как сделаться егерем, Майна (так его звали друзья) был неплохим добытчиком слоновой кости; по крайней мере в этом качестве он много поездил и даже посидел за решеткой. Ни я, ни сам Майна не знали точно его возраста; скорее всего ему было между шестьюдесятью пятью и семьюдесятью. Он был отважный, опытный охотник и отвечал за контроль популяции слонов в округе, когда его начальник Джи-Си отлучался. Майну все любили. Когда он был трезв или, наоборот, сильно пьян, в его повадке отчетливо проявлялась военная выправка. Редко кто отдавал мне честь с такой яростной лихостью, как это делал Арап Майна, в сотый раз объявив, что на свете есть только два человека, за любовь которых он готов без колебаний расстаться с жизнью: мисс Мэри и я. Однако прежде чем дозреть до подобных заявлений, обычно сопровождаемых различными видами демонстрации своей неувядающей гетеросексуальной активности, он весьма продолжительное время пребывал в состоянии опьянения умеренного, молча сидя со мной за столом в задней комнате и наблюдая, как миссис Сингх обслуживает посетителей: он предпочитал любоваться ею в профиль.

Пока Арап Майна наблюдал за миссис Сингх, я с удовольствием наблюдал за Арапом Майной, а заодно изучал покрывающие стены олеографии, где в разных ракурсах был изображен родоначальник всех Сингхов, одной рукой удушающий льва, а другой львицу. Помню, я однажды обратил внимание, что для удушения льва родоначальник всех Сингхов неизменно пользуется правой рукой, и спросил хозяина, не связано ли это с тем, что левая рука почтенного пращура была слишком слаба для столь ответственной задачи. Мистер Сингх отвечал, что предание уходит корнями в глубокую древность и об истине можно только догадываться, однако он склонен объяснять поведение героя кодексом мужской чести, согласно которому гордого зверя не подобает душить левой рукой.

Арап Майна, когда я довел до его сведения ответ мистера Сингха, заметил, предусмотрительно отвернувшись от миссис Сингх, что мы, современные охотники, лишены подобных предрассудков и для удушения зверя пользуемся обеими руками в равной степени.

Если мне требовалась абсолютная ясность в общении с семьей Сингх или масайскими старейшинами, я прибегал к услугам переводчика, в роли которого обычно выступал какой-нибудь выпускник миссионерской школы, стоявший в дверном проеме с бутылкой кока-колы в руке. Происходило это нечасто: я старался ограждать обращенных в веру мальчишек от тлетворного влияния нашего круга. Арап Майна считался мусульманином, однако я давно приметил, что всякий раз, когда он готовит халяльное мясо, то есть с именем Аллаха режет животному горло, истинные мусульмане почему-то теряют аппетит. Однажды, здорово перебрав, он рассказал людям, что мы с ним совершили паломничество в Мекку. Все мусульмане понимали, что это неправда. Около двадцати лет назад Чаро пытался обратить меня в ислам; я даже постился с ним в Рамадан. Из его затеи ничего не вышло, однако никто, кроме меня, не знал наверняка, бывал я в Мекке или нет. Стукач, охотно веривший всякой небылице, был убежден, что я там бывал неоднократно. Мулат Уилли, которого я по наивности нанял шофером, потому что он выдал себя за сына некоего знаменитого оруженосца, рассказывал каждому встречному под строжайшим секретом, что мы вдвоем скоро едем в Мекку.

Кончилось тем, что Нгуи загнал меня в угол в ходе теологического спора, и, хотя прямых вопросов не последовало, я честно признался, что в Мекке никогда не бывал и ехать туда не собираюсь. Он выслушал меня с явным облегчением.