Теодор Шторм - Всадник на белом коне
— Что ты такое говоришь, парень? — Смотритель выпрямился в кресле, а Эльке опустила замысловатое вязанье и прислушалась.
— Да, хозяин, — продолжал Хауке, — вы уже производили весенний осмотр; тем не менее Петер Янсен на своем участке до сих пор не выполол сорняки; летом там будут опять щеглы резвиться в чертополохе! А на соседнем участке, я уж не знаю, кому он принадлежит, с внешней стороны плотины большая вымоина; в хорошую погоду там играет много маленьких ребятишек, но Боже нас сохрани от внезапного наводнения!
Глаза старого смотрителя еще больше расширились от удивления.
— И потом… — продолжал Хауке.
— Что там еще «потом», парень? — спросил он. — Ты что, еще не кончил? — По его тону чувствовалось, что ему уже надоело слушать рассуждения младшего батрака.
— Да, и еще, хозяин, — продолжал Хауке, — вы же знаете толстуху Фоллину, дочь уполномоченного Хардерса, которая всегда пригоняет лошадей с отцовского надела; как она усядется своими толстыми ляжками на гнедую кобылу да как поскачет по скосу плотины — хей, хоп!
Тут только Хауке заметил, что Эльке пристально глядит на него своими умными глазами и тихо покачивает головой.
Он замолчал, но тут же старик оглушительно ударил по столу кулаком.
— Вот ужо ей! — рявкнул он так, что Хауке перепугался. — Оштрафовать ее! Запиши-ка, Хауке, эту толстуху; она должна уплатить штраф! Эта девка прошлым летом трех моих утят украла! Ты запиши, запиши! — И повторил еще раз, потому как Хауке медлил: — По-моему, их было даже четыре.
— Ах, отец, — сказала Эльке, — разве это не выдра уток украла?
— Большая выдра! — сердито фыркнул старик. — Я уж как-нибудь отличу толстую Фоллину от выдры! Нет-нет, четыре утки, Хауке! А что до остального, что ты тут наболтал, об участках с сорняками и ребятишках в промоине, так весной мы с главным смотрителем, после того как тут у нас в доме позавтракали, проезжали мимо, но ничего такого не увидели. Вы оба, — он взглянул на Хауке и на дочь, — благодарите Бога, что не на вас лежит должность смотрителя. У человека только два глаза, а глядеть надо во все сто! Возьми-ка расчеты по укреплению плотины, Хауке, да проверь — работнички наши еще те грамотеи.
Он вновь откинулся в кресле, пару раз кивнул тяжелой головой и вскоре погрузился в беззаботную дремоту.
Такое повторялось и в другие вечера. От острого взора Хауке не ускользало ничего, и он не упускал возможности, когда все собирались вместе, привлечь внимание старика к упущениям и неурядицам, происходящим порой на плотине; и поскольку старик не всегда закрывал глаза на недостатки, то дела чаще стали принимать все более живой и неожиданный оборот; приверженцы рутины и дерзкие нарушители порядка, которые все чаще и чаще стали получать по рукам, забеспокоились и стали подумывать, откуда бы все это могло исходить. Оле, старший батрак, не мешкал с разоблачениями и многих в этом кругу восстановил против Хауке и его отца, коего также находил виноватым; но люди, которые не были в чем-либо замешаны либо попросту сочувствовали делу, теперь смеялись и радовались, что юноше удалось расшевелить старика.
— Жаль только, — говорили они, — что парень еще не имеет твердой почвы под ногами, а то бы вновь у нас вырос такой же смотритель, какие бывали прежде; той пары дематов[37], которыми владеет его отец, для этого мало.
Следующей осенью господин главный смотритель, он же амтман[38], прибыл с инспекцией плотин; окинув значительным взглядом старика Фолькертса, торопившего его к завтраку, он произнес:
— Воистину, смотритель, вы, судя по вашим делам, как будто вдвое помолодели! Я очень рад всем вашим нынешним предложениям, успеть бы их только рассмотреть до вечера.
— Успеем, успеем, дражайший господин старший смотритель, — усмехнувшись, заверил его старик. — Подкрепимся-ка жареной гусятиной! Да, слава Богу, я все еще бодр и здоров! — Он огляделся, нет ли в комнате Хауке, и затем уже без опаски продолжал: — Бог даст, еще пару лет поработаю.
— И за это, любезный господин смотритель, — сказал его собеседник, поднимаясь, — мы сейчас пропустим стаканчик винца!
Эльке, хлопотавшая с завтраком, с тихим смехом вышла из комнаты под звяканье стаканов. Потом взяла в кухне миску с очистками и направилась через хлев к внешней двери, чтобы бросить их курам и уткам. В хлеву Хауке Хайен раздавал вилами сено коровам, которых рано пригнали с пастбища из-за плохой погоды. Завидев подходившую девушку, он воткнул вилы в землю.
— А, Эльке! — обрадовался он.
Девушка остановилась и кивнула ему.
— Да, Хауке; знаешь ли, тебе следовало бы сейчас быть в доме.
— Правда? А зачем?
— Господин старший смотритель похвалил хозяина.
— Хозяина? А при чем же тут я?
— Ах, я хотела сказать, что он хвалил смотрителя.
Хауке густо покраснел.
— Теперь понимаю, куда ты клонишь.
— Не красней, Хауке; уж ты-то знаешь, кто заслуживает похвал.
Юноша взглянул на нее с улыбкой.
— Ты их тоже заслужила, Эльке.
Но девушка покачала головой.
— Нет, Хауке. Когда я была помощницей, нас не хвалили. Я могу только считать; но ты замечаешь все, что полагается смотрителю, ты меня опередил!
— Не думал я никого обгонять, в особенности тебя, — с мягким укором сказал Хауке и оттолкнул голову коровы в сторону. — Эй, Пеструха, вилы мои не съешь, и так тебе все достанется!
— Только не думай, что ты меня чем-то обидел, Хауке, — сказала девушка после краткого раздумья. — Ведь это дело мужское!
Хауке протянул ей руку.
— Дай мне на том твою руку, Эльке!
Краска покрыла смуглые щеки Эльке.
— Зачем? Я ведь не лгу! — воскликнула она.
Хауке намеревался ответить, но девушка уже выскользнула за дверь. Он снова взял вилы в руки и услышал, как на птичьем дворе громко заквохтали куры и закрякали утки.
Хауке служил у смотрителя уже третий год, когда, с наступлением января, подошла пора зимнего праздника, который тут называется «Шары на льду»[39]. От длительных морозов, при полном отсутствии ветров с побережья, все канавы между земельными наделами покрылись прочной хрустальной коркой, так что отдельные земельные участки превратились в обширное поле, на котором можно было метать маленькие деревянные, залитые свинцом шары, направляя их в цель. Изо дня в день дул легкий норд-ост, и все было в полном порядке; уже вызваны на поединок жители деревни, лежащей на геесте к востоку от маршей и оказавшейся победительницей в прошлом году, и вызов принят. С каждой стороны выставлялось по девять игроков; выбирались также старшины команд и судьи. Последние в спорных случаях решали, правильно или нет сделан бросок, и потому должны были уметь представить все в наиболее выгодном свете; для этого выбирались по большей части парни, которые, обладая здравым смыслом, хорошо понимали людей да к тому же еще за словом в карман не лезли. К таковым принадлежал Оле Петерс, старший слуга смотрителя.
— Вы только швыряйте как черти, — сказал он. — А уж болтать я готов задаром.
Вечером, накануне праздника, в боковой комнате деревенского трактира на геесте собралось несколько метальщиков, чтобы включить в игру тех, кто только что изъявил желание в ней участвовать. Среди кандидатов был и Хауке Хайен; поначалу он не хотел идти, несмотря на опыт и меткость своего броска; но он опасался, что Оле Петерс, которому отведена в игре столь почетная роль, не позволит его принять; Хауке не хотелось быть униженным. Но Эльке утром еще успела его уговорить.
— Он не посмеет, Хауке, — уверяла девушка. — Оле Петерс — сын поденщика, а у твоего отца есть корова и лошадь, и к тому же отец твой самый умный человек в деревне.
— А если все же решится?
В темных глазах девушки промелькнула насмешка.
— Тогда пусть утрется, если вечером вздумает танцевать с хозяйской дочкой.
Хауке кивнул ей, ободрившись.
И вот теперь молодые люди, пожелавшие участвовать в игре, стояли перед трактиром, переминаясь от холода с ноги на ногу, и разглядывали верхушку каменной церковной колокольни, располагавшейся неподалеку. Пасторские голуби, кормившиеся летом с деревенских полей, а зимой искавшие себе пропитания у крестьянских дворов и амбаров, только что прилетели назад и скрылись под гонтом колокольни, где были их гнезда; на западе, над гаффом, пылал огненный закат.
— Быть завтра хорошей погоде, — заметил один из парней, шагая взад-вперед. — Но холод лютый!
Второй, увидев, что голуби уже больше не летают, вошел в дом и встал у двери, из-за которой доносились оживленные голоса; остальные, в том числе и младший батрак смотрителя, последовали его примеру.
— Послушай-ка, Хауке! — сказал парень. — Там о тебе спор идет! — И парни отчетливо услышали скрипучий голос Оле Петерса:
