Эптон Синклер - Столица
— И вы, вы не догадывались...— прошептала она.
Ее голос замер, и снова наступила тишина. Монтэгю не в силах был нарушить молчания,
— Что же вы молчите? — с трудом переводя дыхание, спросила миссис Уинни, и в ее голосе послышалось страдание. Он обернулся и взглянул на нее: руки ее были крепко сжаты, губы болезненно кривились.
Монтэгю был настолько ошеломлен, что не мог произнести ни слова. Грудь миссис Уинни часто вздымалась, на глаза навернулись слезы. Вдруг она опустила голову, закрыла лицо руками и разразилась отчаянным плачем.
— Миссис Уинни,— воскликнул он, вскакивая.
Она продолжала плакать, и все ее тело содрогалось от рыданий.
— Видно, вы не любите меня,—с трудом вымолвила она.
Он стоял дрожа, совершенно растерянный.
— Простите! — прошептал он.— Миссис Уинни, я никак не думал...
— Да, да! — вскричала она сквозь слезы.— Я сама виновата! Ах. как это глупо! Ведь я давно это вижу. Но я все надеялась... я воображала, что, может быть, если вы узнаете...
Слезы душили ее; она плакала от обиды и горя.
Монтэгю растерянно, с отчаянием глядел на нее. Она судорожно ухватилась за ручку кресла, и он положил на ее руку свою.
— Миссис Уинни...— начал он успокаивающе. Но она отдернула руку и спрятала ее.
— Нет, нет! — с ужасом крикнула она.— Не трогайте меня!
Вдруг она подняла глаза и протянула к нему руки.
— Неужели вы не понимаете, что я вас люблю? — воскликнула она.— Вы презираете меня за это, неправда ли? Но что мне делать? Я все-таки скажу. Только это мне и осталось. Я давно полюбила вао! Я думала... я думала — вы так сдержанны, потому что не догадываетесь... Я готова была бросить вызов всему свету — мне было безразлично, что моя любовь замечена, что о ней уже все болтают. Мне казалось, мы будем счастливы, я надеялась, что наконец-то освобожусь... О, вы не представляете себе, как я несчастна, как одинока, как я жажду вырваться отсюда! И я верила, что вы... что, может быть...
Миссис Уинни не могла сдержать рыданий, и голос ее звучал по-детски умоляюще.
— Неужели вы не могли бы меня полюбить? — робко спросила она.
Тон, каким были произнесены эти слова, до глубины души взволновал Монтэгю, но лицо его сделалось еще более строгим.
— Вы презираете меня! Ах, зачем я открылась вам!— воскликнула она.
— Нет, нет, что вы, миссис Уинни! — ответил он.— Как я могу...
— Тогда... но тогда почему же! — прошептала она.-Разве так трудно меня полюбить?
— Очень легко,— сказал он,— но я никогда не позволю себе этого.
Она взглянула на него с мольбой.
— Вы так холодны, так безжалостны! — воскликнула она.
Он ничего не ответил, и она тяжело вздохнула.
— Вы любили когда-нибудь?—спросила она. Монтэгю опустился в кресло и долго молчал.
— Выслушайте меня, миссис Уинни,— проговорил он. наконец.
— Не называйте меня так! — попросила она.— Зовите меня просто Эвелин, пожалуйста!
— Хорошо,—ответил он.— Эвелин, я не хотел огорчать вас; если б я влюбился в вас, я постарался бы никогда не встречаться с вами. Я расскажу вам. Я расскажу вам то, о чем никому еще не рассказывал. И тогда вы поймете.
Несколько секунд он сидел погруженный в тягостное раздумье.
— Однажды,— сказал он,— я был тогда юношей... я полюбил одну девушку... она была цветной. У нас в Новом Орлеане такие случаи не редкость. Цветные живут своим мирком, и мы заботимся о них и об их детях,—там на это глядят просто. Я был очень молод, всего восемнадцати лет, а ей было и того меньше. Но уже тогда мне довелось узнать, что такое женщины и что для них значит любовь. Я видел, как они могут страдать. Потом она умерла в родах, ребенок умер тоже.
Монтэгю произнес последние слова еле слышно; миссис Уинни сидела сложив на коленях руки и устремив на него взгляд.
— Я был около нее, когда она умирала,— продолжал он.— Так все и кончилось. Я до сих пор не забыл этого. Я понял тогда, что поступил дурно, и поклялся, что никогда больше не отвечу на любовь женщины, если не могу посвятить ей всю жизнь. Как видите — я боюсь любви. Я не хочу так ужасно страдать или заставлять страдать других. И когда кто-нибудь говорит со мной, как сейчас говорили вы, былое снова встает в моей памяти — я весь невольно сжимаюсь, и я не знаю, что отвечать.— Он умолк; миссис Уинни подавила вздох.
— Поймите меня,— сказала она дрожащим голосом.— Я не потребую от вас никаких обещаний, меня совсем не пугает расплата за мою любовь — страдать мне не впервой.
— Я не хочу, чтобы вы страдали,— ответил он.— Я не желаю пользоваться женской слабостью.
— Ведь я не дорожу ничем на свете! — воскликнула она.— Я бы уехала отсюда, я все бросила бы, лишь бы мне быть с вами. Моральные узы, обязанности — у меня их нет...
Он остановил ее.
— У вас есть муж,— напомнил он. Она с неожиданной злобой крикнула:
— Муж!.. Неужели никто не говорил вам о моем муже? — спросила она, помолчав.
— Никто.
— Ну, так спросите кого угодно! — воскликнула она.— А пока — верьте слову: я ничем ему не обязана.
Монтэгю не отводил глаз от огня.
— Но вы забываете обо мне,— сказал он.— У меня-то есть обязанности — мать, сестра...
— Ах, не говорите, пожалуйста! — воскликнула она, и голос ее дрогнул.— Скажите лучше, что не любите меня — и кончено! Теперь вы навсегда потеряли уважение ко мне! Какую глупость я сделала — я все погубила сама! Я разрушила нашу дружбу, которую могла сохранить!
— Нет,— сказал он.
Но она не в силах была остановиться и продолжала с нарастающей страстностью: — По крайней мере я была честна — это вы должны признать! Вот откуда идут все мои беды: я говорю, что думаю, а потом расплачиваюсь за свою неосторожность! Но я не холодна и не расчетлива, и вам не за что так уж сильно меня презирать!
— За что же вас презирать? — сказал Монтэгю.— Мне просто больно, что из-за меня вы чувствуете себя несчастной. Я меньше всего хотел этого.
Миссис Уинни сидела, печально глядя перед собой.
— Не думайте больше об этом,— сказала она с горечью.— Я пересилю себя. Я не стою того, чтобы обо мне тревожились. Не воображайте, что для меня тайна, как вы относитесь к среде, в которой я живу. Да, я ее частица, и сколько бы я ни хлопала крыльями и ни старалась вырваться — все будет напрасно. Она меня держит, и я так и останусь, пока смерть не придет; незачем в сущности и стараться. Мне почудилось, будто я могу украсть у жизни хоть немного счастья,— вы и представления не имеете, как я изголодалась по счастью! Вы не знаете, как я одинока! И как пуста моя жизнь! Вы говорите — какая это злая шутка! — что боитесь сделать меня несчастной; но я разрешаю вам это — не бойтесь! Я ничего от вас не прошу — ни обещаний, ни жертв! Я беру весь риск на себя и покорно приму любое страдание!
И она вызывающе усмехнулась сквозь слезы. Он взглянул на нее, она тоже обернулась; глаза их встретились; он увидел, как кровь снова прилила к ее щекам. И тотчас же в нем самом зашевелился древний инстинкт дикого зверя. Он понял, что чем меньше он будет заниматься утешением миссис Уинни, тем будет лучше для них обоих.
Он хотел встать и уйти, и слова прощанья уже готовы были слететь с его губ, как вдруг раздался неожиданный стук в дверь.
Миссис Уинни вскочила.
— Кто там? — крикнула она.
Дверь отворилась, и вошел мистер Дюваль.
— Добрый вечер,— весело сказал он, направляясь к ней.
Миссис Уинни вспыхнула от гнева и устремила на него грозный взгляд.
— Почему вы входите ко мне без доклада? — воскликнула она.
— Виноват,— ответил он,— но в моей корреспонденции я нашел вот это...
Поднимаясь, чтобы с ним поздороваться, Монтэгю увидел у него в руке вырезанную из газеты оскорбительную заметку. По тому, как Дюваль вздрогнул, Монтэгю понял, что тот лишь сейчас заметил его присутствие в комнате.
Дюваль перевел взгляд с Монтэгю на свою жену и только тут обратил внимание на ее слезы и возбуждение.
— Прошу извинить,— сказал он,— очевидно, я здесь лишний.
— Разумеется,— ответила миссис Уинни.
Дюваль сделал движение, чтобы удалиться, но не успел ступить и шага, как она быстро скользнула мимо него и вышла, громко хлопнув дверью.
Дюваль посмотрел ей вслед, взглянул на Монтэгю и расхохотался.
— Ну и ну! — сказал он.
Потом, умерив свою веселость, добавил:
— Добрый вечер, сэр.
— Добрый вечер,— ответил Монтэгю.
Монтэгю слегка дрожал, и это не укрылось от Дюваля; он добродушно улыбнулся.
— Вполне подходящая ситуация для семейной сцены,— сказал он.— Но, прошу вас, не беспокойтесь — сцен между нами не будет.
Монтэгю не нашелся, что на это ответить.
— Я обязан Эвелин своим извинением,— продолжал Дюваль.— Видите ли, это вышло совершенно случайно — из-за газетной вырезки. Как правило, я никогда не вторгаюсь к своей жене. В дальнейшем можете располагаться здесь как дома.
Монтэгю вспыхнул до корней волос.
— Мистер Дюваль,— сказал он,— смею вас уверить, что вы ошибаетесь.
Тот удивленно на него уставился.
