Михаил Салтыков-Щедрин - Мелочи жизни
Утром, часов около десяти, Перебоев уже одет, кончил свой первый завтрак и садится к письменному столу. Он смотрит на вывешенную на стене табличку и бормочет: "В 2 часа в коммерческом суде дело по спору о подлинности векселя в две тысячи рублей… гм!.. В 31/2 часа дело в окружном суде о краже со взломом рубля семидесяти копеек… Защита – по назначению от суда… Немного! Придется ли, нет ли, за первое дело получить двести рублей…" Затем он отворил ящик и пересчитал выручку предыдущих дней – нашлось около полутораста рублей, только и всего… О, черт возьми! Этак и с голоду, пожалуй, подохнешь! Если б Перебоев не запасся местом консультанта в двух-трех акционерных обществах, с определенным жалованьем, пришлось бы зубы на полку класть. Клиент нынче мелкий, безобразный. Начнет излагать дело, так душу выворотит. А потом заключишь с ним условие, выиграешь дело, а он денег не платит. В два года двести-то рубликов из него не вытеребишь. Нет, надо построже… по крайней мере, чтобы половину на стол, остальное – заруки. Вот, по-настоящему, как надо. К счастию, вечером у него консультация, за которую он получит наличными двести рублей… Пакетик и в нем две радужных – святое дело.
Он быстро распечатывает накопившиеся за утро письма, повестки и наконец вскакивает как ужаленный: перед ним билет на бал в пользу "Общества распространения благонамеренности"; цена 10 руб., а более – что пожалуете.
– О, черт возьми! – восклицает он, – и без того везде провоняло благонамеренностью… А делать нечего, отдать десять рублей все-таки придется. Эй! Прохор! давно этот билет принесли?
– С час назад. Пришел лакей, оставил, а сейчас опять воротился. Вот и книга; извольте расписаться.
Перебоев берет книгу и расписывается: билет получил и деньги уплатил.
– Возьми, – говорит он Прохору, – но ежели вперёд с такими билетами будут приходить, говори, что барин в Москву уехал.
– Десять рублей да десять рублей, – ворчит он, – каждый день раскошеливайся! Деньги так и жрут, а благонамеренность все-таки за хвост поймать не могут. Именно только вонь от нее.
Входит жена.
– Ты сегодня возьмешь экипаж?
– Бери, матушка, пользуйся!
– Ты совсем о нас забываешь. Наташе платьице нужно: мне тоже давно обещал. Право, срам! у всех жены прилично одеты, я одна отрепанная хожу.
– Мало у тебя платьев!
– Есть платья, да не такие. Не могу же я в прошлогодних платьях в обществе показаться! Зачем же ты женился, если не в состоянии жену одевать?
Перебоев раздражительно выдвигает ящик из письменного стола и показывает его жене.
– На, смотри! много денег?
К счастью, в передней раздается звонок, потом другой, третий.
– Что же? – настаивает жена, – дашь денег?
– Ну, на! ну, на! ешь! глотай! – выбрасывает он одну за другой некрупные ассигнации, рассыпавшиеся по дну ящика.
– Так я поеду, – хладнокровно отвечает жена, собирая деньги.
– И поезжай! и бросай деньги! и бросай!
Звонки возвещают клиентов. Бьет одиннадцать.
Это – час приема; Перебоев заглядывает в клиентскую, где ожидает дама, в сопровождении шестилетнего сына, и двое мужчин.
– Пожалуйте! – приглашает Перебоев даму.
Дама входит в кабинет, держа за руку сына, и начинает жеманиться.
– Мой муж больной, никуда не выезжает, – начинает она чуть слышно.
– Прошу вас, сударыня, объясняться громче.
– Мой муж больной, – повторяет дама, – а меня ни за что не хотел к вам пускать. Вот я ему и говорю: "Сам ты не можешь ехать, меня не пускаешь – кто же, душенька, по нашему делу будет хлопотать?"
– Ну-с, в чем же дело?
– Позвольте мне досказать… Наконец он решился: "Возьми, говорит, с собою Сережу и поезжай к господину адвокату". И вот…
Дама растерянно оглядывает стены кабинета и произносит:
– Ах, сколько у вас книг! Неужто это всё законы?
– Позвольте узнать, в чем заключается ваше дело? – настаивает Перебоев.
– Ах, нас ужасно обидели, господин адвокат! Муж мой, надо вам сказать, купец, в Зеркальном ряду торгует… Впрочем, ведь это прежде считалось, что купцом быть стыдно, а нынче совсем никакого стыда нет… Не правда ли, господин адвокат?
– Конечно, конечно… Но к делу, сударыня, к делу!
– И вот у меня есть сестра, которая тоже за купцом выдана, он бакалейным товаром торгует… И вот моему мужу необходимо было одолжиться… К кому же обратиться, как не к сродственникам?.. И вот Аггей Семеныч – это муж моей сестры – отсчитал две тысячи и сказал: "Для милого дружка и сережка из ушка"…
– Сударыня! – стонет Перебоев.
– Нет, уж позвольте мне, господин адвокат, по порядку, потому что я собьюсь. И вот муж мой выдал Аггею Семенычу вексель, потому что хоть мы люди свои, а деньги все-таки счет любят. И вот, накануне самого Покрова, приходит срок. Является Аггей Семеныч и говорит: "Деньги!" А у мужа на ту пору не случилось. И вот он говорит: "Покажите, братец, вексель"… Ну, Аггей Семеныч, по-родственному: "Извольте, братец!" И уж как это у них случилось, только муж мой этот самый вексель проглотил…
– Однако! – изумляется Перебоев.
– Только об этом не надо на суде говорить, господин адвокат… вы ради бога!.. И вот вчера муж получил от господина судебного следователя повестку… Ах, господин адвокат, помогите!
Совершенно неожиданно дама становится на колени. Перебоев бросается к ней и строго говорит:
– Встаньте! я – не бог!
– Но позвольте вам, однако, сказать, – продолжает дама, вставая, – где же доказательства? Аггей Семеныч говорит, что муж занял у него две тысячи, а муж говорит: "Никогда я, братец, ваших денег и не нюхал". Аггей Семеныч говорит: "Был вексель!", а муж отвечает: "Где он? покажи!"
– Однако ж вы сами сейчас сказали…
– Мало ли что я сама… Может быть, я не в своем разуме? Может быть, я всё солгала… Нет, это еще как суд посудит! Можно всякую напраслину взвести…
Дама вынимает платок и начинает сморкаться. На глазах у нее показываются крошечные-крошечные слезинки.
– Вероятно, у вас есть с собою записка? – нетерпеливо спрашивает Перебоев.
– Никакой записки у меня нет. Муж даже сказывать о деле не велел – это уж я сама.
– Ну, так вот что: когда окончится следствие, тогда и приходите. Может быть, по следствию окажется, что ваш муж прав; тогда и дело само собою кончится. А теперь я ничего не могу.
– Нет, господин адвокат, уж вы помогите!
Дама делает движение, как будто опять хочет встать на колени.
– Говорю вам, сударыня, что до конца следствия мои услуги бесполезны, – раздражительно говорит Перебоев, бросаясь, чтобы остановить ее.
– Так вы скажите, по крайней мере, как нам быть. Муж от всего отпереться хочет: знать не знаю, ведать не ведаю… Только как бы за это нам хуже не было? Аггей Семеныч следователя-то, поди, уж задарил.
– Какие вы глупости говорите! Повторяю вам: теперь я ничего не могу, а вот когда вашего мужа к суду позовут, тогда пусть он придет ко мне.
Дама вновь начинает жеманиться и никак не хочет уйти. Перебоев в отчаянии отворяет дверь в клиентскую и кричит:
– Господа, кто прежде пришел, пожалуйте!
– Помогите, господин адвокат! – стонет дама.
– Всенепременно-с. Но теперь прошу вас оставить меня, потому что мне время дорого.
Перебоев не отходит от открытой настежь двери, в которую уже вошел новый клиент, и наконец делает вид, что позовет дворника, ежели дама не уйдет. Дама, ухватив за руку сына, с негодованием удаляется.
Продолжается дефилирование клиентов. Их набралось в клиентской уже пять человек. Первый начинает с того, что говорит:
– Знаю я, что моя просьба не дельная, однако…
– Позвольте вас попросить оставить меня, – решительно произносит Перебоев, не давая даже докончить клиенту.
Клиент удивленно смотрит на него; но видя, что господин адвокат не шутит, поспешно обращается вспять, нагнув голову и как бы уклоняясь от удара.
Следующий клиент принес купчую на дом в Чекушах и просит совершить ввод во владение. В перспективе – полтораста рублей.
– Я этими делами… – начинает Перебоев, но сейчас же спохватывается и говорит: – Извольте, с удовольствием, только условие на такую ничтожную сумму, как полтораста рублей, писать, я полагаю, бесполезно…
На этот раз клиент оказывается чивый; он выкладывает на стол условленную сумму и говорит:
– Только знаете, чтобы верно. А после ввода – милости просим закусить. Давненько мы с женой подумывали…
Перебоев не слушает его, берет документ и деньги и пишет расписку.
Зато третий клиент сразу приводит Перебоева в восхищение.
– В городе Бостоне, – говорит он, – Федор Сергеич Ковригин умер и оставил после себя полтора миллиона долларов. Теперь по газетам разыскивают наследников.
– Ну-с?
– Мы – тоже Ковригины…
Воображение Перебоева, быстро нарисовавшее ему картину путешествия в Америку, совещания с местными адвокатами, наконец, целую кучу блестящих долларов, из которых, наверное, добрая треть перейдет к нему (ведь в подобных случаях и половины не жалеют), начинает столь же быстро потухать.
