Смерть в душе. Странная дружба - Жан-Поль Сартр

подходит к подвальному оконцу, роется в своем рюкзаке, вынимает оттуда осколок зеркала и бритву. Крестьянин смотрит на него, остолбенев от негодования. «Вы что же, еще и бриться здесь собираетесь?» — «А почему бы и нет?» — спрашивает Брюне. Хозяин краснеет от гнева: «Говорю же вам, меня расстреляют, если найдут вас здесь». Брюне говорит: «Я быстро». Крестьянин тянет его за руку, выталкивая из погреба: «Нечего! У меня жена и ребенок, если б я знал, я бы вас не впустил». Брюне рывком освобождается, он с отвращением смотрит на этого толстого рохлю, который упорствует в своем желании жить, который будет жить при любом режиме, покорный, околпаченный, упрямый, будет жить неизвестно для чего. Мужик бросается на него, и Брюне отбрасывает его к стене: «Отстань, или я ударю!» Теперь крестьянин держится тихо, он тяжело дышит, съежившись, он вращает глазами алкоголика, от него несет острым запахом смерти и навозной жижи. Брюне начинает бриться без мыла и воды, кожа горит; рядом с ним дрожит от страха и ненависти женщина, Брюне торопится: если я затяну, она сойдет с ума. Он кладет бритву в рюкзак: лезвие послужит еще два раза. «Видишь, я закончил. Не стоило устраивать такой шум». Крестьянин не отвечает, женщина кричит: «Уходите, гад такой, трус поганый, из-за вас нас расстреляют!» Брюне надевает китель, он чувствует себя чистым, обновленным, он напряжен, выбритое лицо его покраснело. «Уходите! Уходите!» Он отдает честь двумя пальцами и говорит: «И все-таки спасибо». Потомон поднимается по темной лестнице, пересекает прихожую: входная дверь широко открыта; снаружи белый водопад дня, непрерывный стрекот пулеметов, а в доме темно и прохладно. Он приближается к входной двери: необходимо нырнуть в эту пену света. Маленькая площадь, церковь, памятник погибшим, навоз у дверей. Между двумя темными домами идет важная магистраль, вся розовая от утренней зари. Там немцы, человек тридцать суетятся, они похожи на рабочих в разгар работы, они стреляют по церкви из скорострельной пушки, а с колокольни стреляют в них, грохот, как на строительной площадке. Посреди площади под перекрестным огнем французские солдаты без кителей идут на цыпочках мелкими торопливыми шагами, как будто дефилируют на конкурсе красоты. Они поднимают бледные руки над головами, и солнце просвечивает у них между пальцами. Брюне смотрит на них, потом на колокольню, справа от него пылает большая постройка, он чувствует жар на щеке, он матерится. Потом спускается по трем ступенькам крыльца. Все: его берут в плен. Он держит руки в карманах, они тяжелее свинца. «Руки вверх!» Немец целится в него из винтовки. Брюне краснеет, руки его медленно поднимаются, вот они уже над головой: «Они мне заплатят за это кровью, скоты». Брюне присоединяется к французам и приплясывает вместе с ними, все выглядит ненастоящим, как в кино: эти свистящие пули не могут убить, пушка стреляет холостыми патронами. Один француз делает реверанс и падает, Брюне перешагивает через него. Он неспешно огибает угол коричневого дома и выходит на главную улицу в тот момент, когда обрушивается колокольня{17}. Нет больше ни фрицев, ни стрельбы, кино закончилось, это обыкновенная деревня, он снова сует руки в карманы. Теперь он опять среди своих. Шумная толпа маленьких французов в хаки, немытых, небритых, с черными от дыма лицами, они смеются, шепчутся, шутят, покачиваются барашки их обнаженных голов, полицейские пилотки, ни одной каски: они узнают друг друга, здороваются: «Я тебя видел в Саверне в декабре». — «Эй! Жирар, привет, не попади мы в плен, может, и не встретились бы снова, как там Лиза?» Скучающий немецкий солдат с винтовкой на ремне охраняет это стадо крохотных побежденных, размашистыми и медленными шагами он сопровождает их торопливую рысцу. Брюне рысит вместе с другими, но ростом он не уступает фрицу, и так же хорошо побрит. Розовая дорога течет между травами, ни дуновения ветерка, тяжкая жара поражения. От людей сильно пахнет, они о чем-то судачат, птицы поют. Брюне поворачивается к соседу, тихому толстяку, который дышит ртом. «Откуда вы?» — «Мы шли из Саверна, ночь провели на фермах». — «А я пришел сюда совсем один, — говорит Брюне. — Странно, я думал, что деревня пуста». Молодой загорелый блондин идет за два ряда от него, он по пояс обнажен, с большим кровоточащим струпом между лопаток. За спиной Брюне слышится несмолкающий оживленный шум, смех, крики, шарканье подошв о землю, это похоже на шум ветра в деревьях. Он оборачивается: теперь позади него тысячи людей, их собрали отовсюду — с полей, деревушек, ферм. Плечи и голова Брюне одиноко возвышаются над этой волнообразной долиной. «Меня зовут Мулю, — говорит толстяк, — я из Бар-ле-Дюа». Он гордо добавляет: «Я знаю эту местность». У дороги горит ферма, черное пламя бьется на солнце, воет собака. «Слышишь пса? — спрашивает Мулю у своего соседа. — Его заперли внутри». Сосед явно с севера, блондин, не слишком низкорослый, с молочно-белой кожей, он похож на фрица, который его охраняет. Он хмурит брови и обращает большие голубые глаза на Мулю: «А?» — «Собака там, внутри». — «Ну и что? Это всего лишь собака». «Уа, уа! уа! уа!» На сей раз это не лай собаки: это голосит молодой человек с обнаженной спиной. Кто-то увлекает его и прикрывает ему рот рукой, Брюне успевает увидеть его большое бледное испуганное лицо и глаза без ресниц. «Шарпен, ему, кажется, худо», — говорит Мулю северянину. Северянин смотрит на него: «А?» — «Я говорю: Шарпену, твоему товарищу, худо». Северянин смеется, зубы у него белые: «Он всегда был малость не в себе». Дорога идет в гору, их сопровождает сильный запах разогретого камня, сожженного дерева, за их спиной продолжает завывать собака. Они взбираются на вершину косогора; вниз ведет пологий спуск. Мулю показывает пальцем на бесконечную колонну: «Ну и дела! Откуда они взялись?» Он поворачивается к Брюне: «Сколько их?» — «Не знаю. Может, десять тысяч, а может, больше». Мулю недоверчиво смотрит на него. «Ты можешь это определить на глаз, приблизительно?» Брюне думает о дне взятия Бастилии, о Первом мая: тогда размещали специальных людей на бульваре Ришар-Ленуар, и те подсчитывали число демонстрантов по длительности прохождения. Когда ты среди них, это молчаливые и теплые толпы. А это скопище шумное, но холодное и безжизненное. Он улыбается и говорит: «У меня есть навык». — «Куда нас ведут?» — спрашивает северянин. — «Не знаю». — «Где фрицы? Кто командует?» Фрицев нет, кроме десятка солдат, растянувшегося вдоль дороги. Огромное стадо скользит до подножья косогора, как бы повинуясь собственной тяжести. «Забавно», — говорит Мулю. — «Действительно, — отзывается Брюне, —