Хербьерг Вассму - Сто лет
Когда они к нам приезжают, оказывается, что я лучше всех умею грести. Но я не самая сильная. Со временем даже Ярле становится сильнее меня. Зато я лучше их терплю и соленую морскую воду, и щипки крабов. Даже странно, что мальчики боятся этих щипков.
Йордис говорит, что если я сама поймала рыбу, значит, должна сама отрезать ей голову. Она показывает мне, как надо крепко держать рыбу и как всаживать нож ей между жабрами. Если я не смогу этого делать, я не должна ловить рыбу.
Морская рыба терпит суровое обращение. Она не такая мягкая и нежная, как рыбка в бабушкином роднике на Хамарёе. Я никогда не знаю, кто окажется у меня на крючке. Иногда это может быть рыба с острыми иголками, которые больно колются. Всегда интересно смотреть, справится ли рыбак с этой рыбой. Море полно страшных, коварных созданий, таких как рыбы.
И все-таки рыбу ловят и едят. Я представляю себе, как рыбы растут и жиреют, питаясь утопленниками. От этой мысли даже рыба под соусом застревает у меня в горле. Но я стараюсь об этом не думать. Чтобы не нарушать покой за столом.
Фред лучше всех умеет отрезать рыбам головы. Он вместе с дядей Альфредом работает на рыбном заводе в Мюре, разделывает морского языка. Сыновья тети Хельги — мастера зарабатывать деньги. С раннего детства, когда они еще под стол пешком ходили. Они быстро почуяли значение гуано и рано сообразили, что отрезание рыбам голов сулит большие деньги.
Фред не перечисляет всего, что он делает лучше нас, мелюзги. В этом нет надобности. Мы и так это знаем.
Я отрезаю рыбам головы, только когда нет другого выхода. Это единственный способ получить разрешение взять лодку Йордис. Ей нужна рыба для обеда, мне — лодка. Это старая лодка с острой кормой, которая не желает разбухать. Она такая упрямая, потому что лежит под деревом и зимой ей приходится несладко. Сама-то лодка, наверное, считает, что уже достаточно разбухла. Соседский мальчик Тур говорит, что в ней есть трещины. Но если они не видны, то их невозможно законопатить мхом или тряпками. Летом, до того как я пошла в третий класс, я научилась хорошо конопатить. Во второй половине дня Йордис сидит на берегу подобно ястребу и следит, как я конопачу лодку. Рядом в коробке из-под маргарина лежит моя младшая сестренка, Йордис разводит костер, чтобы сварить себе кофе. Иногда она качает головой и говорит:
— Неправильно, сделай еще раз.
Когда я уже готова сдаться, она говорит: вот теперь хорошо!
— Теперь я могу больше не беспокоиться ни за лодку ни за тебя, — говорит она. Ее слова означают, что мне несдобровать, если я утоплю ее лодку.
Я стою на берегу и отвязываю конец веревки. Пропускаю ее через шкив на буйке и тяну, шкив скрипит. Лодка, разбрасывая брызги, следует за веревкой. Прямо к скользкому причалу. Конец веревки, пропущенный через шкив, я привязываю к металлическому столбику на берегу. Потом прыгаю в лодку и отталкиваюсь веслом.
В лодке лежит якорь и канат, но мне не разрешается причаливать к чужим причалам. А то может случиться ужасное. Я не вернусь. Мне можно плавать только в заливе Люсвик, и я должна иметь цинковое ведерко и черпак. Йордис не видит меня из окна кухни, потому что наш дом стоит на вершине холма. Нас с ней разделяют поля и мелколесье.
— Пожалуйста, будь осторожна! — строго говорит Йордис.
И это означает, что если со мной что-нибудь случится, то одной мне на лодке больше не плавать.
Он на этой лодке не плавает никогда. Скамейки и весла в лодке совершенно чистые. Когда я гребу, вокруг меня нет ничего отвратительного. Сколько бы мне с берега ни аукали и ни кричали, здесь, если на то пошло, все решаю только я. Думаю, что, если он будет звать меня, я поплыву до самого навигационного знака. Но он никогда не приходит на берег. Наверное ему не нравится донимать людей в маленьких лодках.
Слабохарактерность имеет свои достоинства
— Вцепись ногтями, Сара Сусанне! Каждым ногтем. У тебя две руки. Десять ногтей.
Этот приказ отчетливо повторялся у нее в голове каждый раз, когда волна откатывалась от берега. И когда накатывала на него. Поток ледяной воды обдавал Сару Сусанне до самых корней волос, она с трудом ловила воздух, обнимая скалу. Колени и локти бились о скользкие водоросли и камень, словно покрытый струпьями. Но она снова и снова твердила себе:
— Не доверяй водорослям, они могут оторваться. Цепляйся за камень. Не сопротивляйся. Подчинись волне! Следуй за ней, когда она накатывает. Каждый раз. И чуть-чуть продвигайся вперед. Снова цепляйся. Она поможет тебе. Волна. Так-так, подожди чуть-чуть, сейчас она снова нахлынет. Не цепляйся вслепую. Передвинь одну руку. Ногти. Спокойно. Двигай руками по очереди. Не упади. Тебе надо наверх. Понимаешь, наверх! Не прислушивайся к боли. В воде никто не чувствует боли. Кровь не опасна. Раны заживут. Пройдут. Ты все преодолеешь.
Сара Сусанне, словно полумертвый тюлененок, позволила волнам поднимать ее на шхеру. И каждый раз, когда волна с грохотом откатывалась назад, Сара Сусанне впивалась ногтями в камень. Прижималась к этому проклятому камню всем телом. Каждый раз, когда ей казалось, что она крепко держится за него, ее хватка чуть-чуть ослабевала. Но снова накатывала волна. Прижимала ее к камню, толкала. Где-то, на краю того, что было в поле ее зрения, она различала на небе резко очерченные серые проблески, а сама глотала и выплевывала море. В ожидании следующей волны она видела танцующую лодку. Лодка сбросила весла, словно ярмо, от которого давно хотела избавиться. Один раз она поднялась высоко на волне, как будто кто-то метнул из глубины копье. Потом снова затанцевала. Точно вырвавшийся на свободу разбухший от воды старый челн.
Сара Сусанне уже не помнила, сколько раз она ждала очередной ледяной атаки. Просто следила за ними. Стараясь изо всех сил, чтобы и на этот раз ее ногти выдержали. А иначе зачем человеку даны ногти? Пользовалась ли она ими когда-нибудь раньше? До сих пор? Нет! Эти смешные ороговевшие наросты существовали лишь для того, чтобы ими воспользовались один-единственный раз в жизни. Только бы они выдержали! В этот единственный раз. Она цеплялась. Держалась. Ждала. Ждала следующей волны. Локти и колени, ободранные о камень, саднило. Хуже быть уже не могло. И еще запах! Этот странный знакомый запах соли, йода и мокрой шерсти. Отчаяния, танца и смерти
Сначала она не поверила в то, что мелькнуло в воде. Но потом ухватилась за это. В камень был вбит железный крюк! Неестественная в этом месте вещь. Выкованный руками человека и кузнечным молотом. Вбитый в камень. Что ей было известно о подобных крюках? Одной рукой она попробовала, крепко ли он держится, другая в это время судорожно цеплялась за уступы камня. Накатила волна. Но крюк выдержал ее безвольное тело, отчаявшуюся душу и продуваемую ветром голову с безумными мыслями, которые вспыхивали в ней, как зимние молнии. Железный крюк выдержал! Теперь можно было дать отдых второй руке. Опустить ее в водоросли, в знак дружбы коловшие ее кожу ледяными иголками. Потом она поменяла руки. Это позволило ей давать передышку и выбившимся из сил плечам. К тому же в это время отдыхали сразу пять ногтей.
Сколько раз она мечтала об отливе? Сколько раз молила Бога, чтобы ветер стих и волны потеряли силу? Она не могла припомнить ни одного.
Перед глазами возникла картина. Ей семь лет, и вокруг нее плачут люди. Отец лежит на белой простыне в столовой с открытыми, но задернутыми шторами окнами. Колышется пламя свечей, вокруг них вьется мошкара. Это она запомнила лучше всего. Мошкара больно кусалась. Понимала ли она тогда, что теперь все изменится к худшему? Этого она не помнила. Теперь она унесет с собой только эту картину. Сюда? В это непроницаемо черное море? В мгновенном прозрении ей открылась и сила и слабость человека. И главное — способность самому себя спасти. Все остальное было благоприобретенной, возвышенной мечтой о добре.
Она увидела своего первого ребенка — дочь Агнес, которой было уже семь лет. Увидела, как она стоит в столовой Хавннеса и с удивлением смотрит на распухшее, просоленное лицо, которое, по словам взрослых, было лицом ее мамы, думая при этом, как бы ей поскорее убежать оттуда. Из дома. На улицу.
Увидела пятилетнего упрямого Иакова. Он не хочет смотреть на нее или поверить уговорам, что это мама. Повернувшись на каблуках, он убегает к своему деревянному кораблику, который пустил в пруд.
В Увидела двухлетнюю Сандру, вот она стоит и тянет на себе белые чулочки с красными полосками, не понимая, как мама может оставаться такой спокойной, когда все кругом плачут. Увидела крошку Магду, срыгнувшую на чье-то плечо. Для нее пришлось взять кормилицу, так что Магда едва ли помнит свою маму.
