Виктор Гюго - Ган Исландец
— Да это и есть настоящій алмазъ, — возразилъ горецъ, снова запахивая полы плаща: — это такъ же вѣрно, какъ то, что отъ луны два дня пути до земли и что мой поясъ сдѣланъ изъ буйволовой кожи.
Лицо Кеннибола омрачилось, выраженіе изумленія смѣнилось на немъ суровостью. Онъ потупилъ глаза въ землю, произнеся съ грозной торжественностью:
— Гульдонъ Стайнеръ, уроженецъ деревни Шоль-Се въ Кольскихъ горахъ, твой отецъ, Медпратъ Стайнеръ безупречно дожилъ до ста двухъ лѣтъ, потому что убить нечаянно королевскую лань или лося не составляетъ еще преступленія. Гульдонъ Стайнеръ, твоей сѣдой головѣ добрыхъ пятьдесятъ семь лѣтъ, возрастъ считающійся молодежью только у однѣхъ совъ. Старый товарищъ, мнѣ хотѣлось бы, чтобы алмазы этой пряжки превратились въ просяныя зерна, если ты добылъ ихъ не такимъ же законнымъ путемъ, какимъ королевскій фазанъ получаетъ свинцовую пулю мушкета.
Произнося это странное увѣщаніе, голосъ начальника горцевъ звучалъ въ одно и тоже время угрозой и трогательнымъ убѣжденіемъ.
— Какъ вѣрно то, что вашъ начальникъ Кенниболъ самый отважный охотникъ Кольскихъ горъ, — отвѣчалъ Гульдонъ безъ малѣйшаго замѣшательства: — и что эти алмазы неподдѣльные камни, такъ же вѣрно и то, что я законно владѣю ими.
— Полно, такъ ли? — возразилъ Кенниболъ тономъ, выражавшимъ и довѣріе, и сомнѣніе.
— Клянусь Богомъ и моимъ святымъ патрономъ, дѣло было такъ, — отвѣчалъ Гульдонъ: — однажды вечеромъ — недѣлю тому назадъ — едва успѣлъ я указать дорогу къ Дронтгеймскому Спладгесту землякамъ, которые несли трупъ офицера, найденный на Урхтальскомъ берегу, — какой-то молодчикъ, подойдя къ моей лодкѣ, закричалъ мнѣ: «въ Мункгольмъ!» Я, начальникъ, не обратилъ было вниманія: какой птицѣ охота летать вокругъ клѣтки? Осанка у молодаго человѣка была гордая, величественная, сопровождалъ его слуга съ двумя лошадьми, и вотъ не обращая на меня вниманія, онъ прыгнулъ ко мнѣ въ лодку. Дѣлать нечего, я взялъ мои весла, то есть весла моего брата, и отчалилъ. Когда мы пріѣхали, молодой человѣкъ, поговоривъ съ сержантомъ, должно быть начальникомъ крѣпости, бросилъ мнѣ — Бога беру во свидѣтели — вмѣсто платы алмазную пряжку, которую я тебѣ показывалъ и которая досталась бы моему брату Георгу, а не мнѣ, если въ ту минуту, когда нанялъ меня путешественникъ, не кончилъ день моей работы за Георга. Вотъ тебѣ и весь сказъ, Кенниболъ.
— Тѣмъ лучше для тебя.
Мало по малу отъ природы мрачныя и суровыя черты лица охотника прояснились и смягчившимся голосомъ онъ спросилъ Гульдона:
— А точно ли ты увѣренъ, старый товарищъ, что это тотъ самый молодчикъ, который идетъ за нами въ отрядѣ Норбита.
— Увѣренъ ли! Да я изъ цѣлой тысячи узнаю лицо моего благодѣтеля; и въ добавокъ тотъ же плащъ, то же черное перо…
— Вѣрю, вѣрю, Гульдонъ.
— И, ясное дѣло, что онъ хотѣлъ видѣться съ знаменитымъ узникомъ, потому что, если бы тутъ не было какой-нибудь тайны, развѣ сталъ бы онъ такъ щедро награждать перевозчика? Онъ и теперь не спроста присталъ къ намъ…
— И то правда.
— Мнѣ даже сдается, начальникъ, что графъ-то, котораго мы хотимъ освободить, больше довѣряетъ этому молодому незнакомцу, чѣмъ господину Гаккету, который, правду сказать, только и умѣетъ, что мяукать дикой кошкой.
Кенниболъ выразительно кивнулъ головой.
— Я того же мнѣнія, товарищъ, и въ этомъ дѣлѣ скорѣе послушаюсь этого незнакомца, чѣмъ Гаккета. Клянусь святымъ Сильвестромъ и Олаемъ, товарищъ Гульдонъ, если нами предводительствуетъ теперь исландскій демонъ, то этимъ мы болѣе обязаны незнакомцу, чѣмъ болтливой сорокѣ Гаккету.
— Ты такъ думаешь, начальникъ?.. — спросилъ Гульдонъ.
Кенниболъ хотѣлъ было отвѣтить, какъ вдругъ Норбитъ хлопнулъ его по плечу.
— Кенниболъ, намъ измѣнили! Гормонъ Воестремъ только что прибылъ съ юга и говоритъ, что весь полкъ стрѣлковъ выступилъ противъ насъ. Шлезвигскіе уланы уже въ Спарбо, три отряда датскихъ драгунъ поджидаютъ лошадей въ Левичѣ. Вся дорога точно позеленѣла отъ ихъ зеленыхъ мундировъ. Поспѣшимъ занять Сконгенъ, не останавливаясь на ночлегъ. Тамъ по крайней мѣрѣ, мы можемъ защищаться. Гормонъ къ тому же увѣряетъ, что видѣлъ блескъ мушкетовъ въ кустарникахъ ущелья Чернаго Столба.
Молодой начальникъ былъ блѣденъ и взволнованъ, однако взглядъ и тонъ его голоса выражали мужественную рѣшимость.
— Быть не можетъ, — вскричалъ Кенниболъ.
— Къ несчастію это такъ, — отвѣтилъ Норбитъ.
— Но господинъ Гаккетъ…
— Измѣнникъ или трусъ, повѣрь мнѣ, товарищъ Кенниболъ… Ну, гдѣ этотъ Гаккетъ?..
Въ эту минуту старый Джонасъ подошелъ къ двумъ начальникамъ. По глубокому унынію, выражавшемуся въ чертахъ его лица, легко можно было видѣть, что ему извѣстна уже роковая новость.
Взгляды старыхъ товарищей Джонаса и Кеннибола встрѣтились и оба какъ бы по молчаливому согласію покачали головой.
— Ну что, Джонасъ? — спросилъ Норбитъ.
Старый начальникъ Фа-рерскихъ рудокоповъ, медленно потеръ рукою морщинистый лобъ, и тихо отвѣтилъ на вопросительный взглядъ стараго предводителя Кольскихъ горцевъ:
— Да, къ несчастію все это слишкомъ справедливо, Гормонъ Воестремъ самъ видѣлъ ихъ.
— Въ такомъ случаѣ, что же дѣлать? — спросилъ Кенниболъ.
— Что дѣлать? — повторилъ Джонасъ.
— Полагаю, товарищъ Джонасъ, что намъ благоразумнѣе остановиться.
— А еще благоразумнѣе, братъ Кенниболъ, отступить.
— Остановиться! Отступить! — вскричалъ Норбитъ: — Напротивъ, надо идти впередъ!
Оба старика холодно и удивленно взглянули на молодаго человѣка.
— Идти впередъ! — повторилъ Кенниболъ: — А Мункгольмскіе стрѣлки?
— А Шлезвигскіе уланы! — подхватилъ Джонасъ.
— А Датскіе драгуны! — напомнилъ Кенниболъ.
Норбитъ топнулъ ногой.
— А Королевская опека! А моя мать, умирающая отъ голода и холода!
— Чортъ возьми эту Королевскую опеку! — вскричалъ рудокопъ Джонасъ съ невольной дрожью.
— Что намъ за дѣло до нея! — возразилъ горецъ Кенниболъ.
Джонасъ взялъ Кеннибола за руку.
— Эхъ товарищъ! Ты охотникъ и не знаешь какъ сладка эта опека нашего добраго государя Христіана IV. Да избавитъ насъ отъ нее святой король Олай!
— Ищи этой защиты у своей сабли! — мрачно замѣтилъ Норбитъ.
— Ты за смѣлымъ словцомъ въ карманъ не полѣзешь, товарищъ Норбитъ, — сказалъ Кенниболъ, — а подумай только, что будетъ, если мы двинемся дальше и всѣ зеленые мундиры…
— А ты думаешь насъ лучше встрѣтятъ въ горахъ? Какъ лисицъ, бѣгущихъ отъ волковъ! Бунтъ и имена наши уже извѣстны, по моему умирать такъ умирать, лучше пуля мушкета, чѣмъ петля висѣлицы!
Джонасъ одобрительно кивнулъ головой.
— Чортъ возьми! Братьямъ нашимъ опека! Самимъ намъ висѣлица! Мнѣ кажется, Норбитъ правъ.
— Дай руку, храбрый товарищъ! — вскричалъ Кенниболъ, обращаясь къ Норбиту, — Опасность грозитъ намъ и спереди и съ тылу. Лучше прямо броситься въ пропасть, чѣмъ упасть въ нее навзничь.
— Такъ идемъ же! — вскричалъ старый Джонасъ, стукнувъ эфесомъ своей сабли.
Норбитъ съ живостью пожалъ имъ руки.
— Послушайте, братья! Будьте отважны какъ я, я же поучусь у васъ благоразумію. Пойдемте прямо на Сконгенъ; гарнизонъ его слабый, мы живо справимся съ нимъ. Теперь же, дѣлать нечего, пройдемъ ущелья Чернаго Столба, но только въ величайшей тишинѣ. Ихъ необходимо пройти, даже если непріятель засѣлъ тамъ въ засаду.
— Я думаю, что стрѣлки не дошли еще до Ордельскаго места передъ Сконгеномъ… Но все равно: теперь ни гу-гу!
— Тише! — повторилъ Кенниболъ.
— Теперь, Джонасъ, — шепнулъ Норбитъ, — вернемся къ нашимъ отрядамъ. Завтра, Богъ дастъ, мы будемъ въ Дронтгеймѣ, не смотря на всѣхъ стрѣлковъ, улановъ, драгуновъ и зеленые мундиры южанъ.
Начальники разошлись. Вскорѣ приказаніе: тише! пронеслось по рядамъ и вся банда мятежниковъ, за минуту предъ тѣмъ столь шустрая, теперь въ пустотѣ, утопавшей въ темнотѣ ночнаго сумрака, превратилась въ толпу нѣмыхъ призраковъ, которые безшумно блуждаютъ по извилистымъ тропинкамъ кладбища.
Между тѣмъ, дорога постепенно становилась все уже, какъ бы углубляясь въ скалистой оградѣ, которая все круче и круче уходила къ небесамъ. Въ ту минуту, когда красноватая луна выплыла изъ за тучъ, клубившихся вокругъ нея съ фантастической подвижностью, Кенниболъ шепнулъ Гульдону Стайнеру.
— Надо идти какъ можно тише, теперь мы вступаемъ въ ущелья Чернаго Столба.
Въ самомъ дѣлѣ слышался уже шумъ потока, который промежъ горъ слѣдуетъ за всѣми извилинами дороги, а на дорогѣ высилась огромная продолговатая гранитная пирамида Чернаго Столба, рисовавшаяся на сѣромъ фонѣ неба и снѣговомъ покровѣ окружающихъ горъ. На западѣ въ туманной дали виднѣлся на горизонтѣ Спарбскій лѣсъ и длинный амфитеатръ скалъ, шедшихъ уступами подобно лѣстницѣ гигантовъ.
