Джон Голсуорси - Через реку
— Конечно! — пылко поддержал Дорнфорд. — Но какое нужно — не знаю. Вы очень верите в неё?
Эдриен кивнул:
— Безгранично.
— Для меня встреча с ней имела колоссальное значение, — тихо сказал Дорнфорд, — но для Динни, боюсь, никакого.
— Надо подождать, — возразил Эдриен. — Терпение — добродетель или по крайней мере было ею, пока мир не взлетел во время войны на воздух, так и не опустившись обратно на землю.
— Но ведь мне под сорок.
— А Динни двадцать восемь с лишком.
— Меняется ли положение в связи с тем, что вы мне сейчас рассказали?
— Насчёт Сиама? По-моему, да, и очень сильно.
— Благодарю.
Они крепко пожали друг другу руки и расстались. Эдриен повернул к северу. Он неторопливо шёл и раздумывал о балансе, который предполагает неограниченную ответственность каждого из любящих. Никакой резервный капитал, никакое страхование не обеспечивает и не гарантирует устойчивость этой пожизненной ценности. Любовь рождает человека на свет; с любовью он имеет дело почти до конца своих дней, занося её то в свой актив, то в свой пассив; когда же он умирает, плоды его любви, а если их нет — члены приходского совета, хоронят его и забывают. В переполненном людьми Лондоне нет никого, над кем не тяготела бы эта могучая, самовластная и неутолимая сила, с которой ни один мужчина, ни одна женщина не стали бы связываться по доброй воле. В активе — «удачная партия», «счастливый брак», «идеальная пара», «союз на всю жизнь»; в пассиве — «несходство характеров», «мимолётное увлечение», «недоразумение», «трагическая ошибка». Во всех других областях своей жизнедеятельности человек может застраховаться, изменить планы, предусмотреть разные возможности, парировать любые случайности (кроме самой неприятной из всех — смерти); в любви он бессилен. Любовь приходит к нему из тьмы и уходит во тьму. Она постоянно с ним и постоянно бежит от него. Она произвольно делает запись то на одной, то на другой стороне баланса, а человеку остаётся одно — подводить итог и покорно ждать следующей записи. Она смеётся над диктаторами, парламентами, судьями, епископами, полицией и даже благими намерениями. Она сводит с ума радостью и горем, предаётся разврату, зачинает, крадёт, убивает; она самоотверженна, верна, переменчива. Она не знает ни стыда, ни власти над собой; она строит домашний очаг и сметает его; она то безучастно проходит мимо, то сливает два сердца в одно до самой смерти. Эдриен шёл по Чэринг-кросс-род и пытался представить себе Лондон, Манчестер, Глазго без любви. Легко сказать! Не будь её, ни один из проходящих мимо сограждан не дышал бы пробензиненным воздухом ночи, ни один унылый кирпич не ложился бы на другой, ни один автобус не пролетал бы с гудением мимо, ни один уличный певец не завывал бы под не освещённым ни единым лучом небом. Любовь — всеобщий первоисточник. И Эдриен, который, роясь в древних костях, искал первоисточник человечества, который знал, что только останки любви нельзя ни откопать, ни классифицировать, ни поместить под стекло, думал о том, подойдут ли друг другу Дорнфорд и Динни…
А Дорнфорд, возвращаясь в Харкурт Билдингс, был ещё глубже погружён в размышления о себе и о Динни. Ему под сорок! Он должен осуществить своё непреодолимое желание. Теперь или никогда! Он должен жениться, иметь детей, иначе он опустится до уровня обыкновенного карьериста. Одна Динни способна придать вкус и смысл его жизни, похожей сейчас на недопечённый хлеб. Она стала для него… Чем только она для него не стала! И, проходя под узкими порталами Мидл-Темпл Лейн, он спросил учёного собрата, как и он, направлявшегося домой, чтоб отбыть ко сну:
— Кто будет победителем дерби, Стабз?
— А бог его знает! — ответил учёный собрат, размышлявший о том, зачем он в последний раз пошёл с козырей, хотя делать это не следовало…
А на Маунт-стрит сэр Лоренс, надев свой чёрный шёлковый халат и войдя в спальню жены, чтобы пожелать ей доброй ночи, увидел, что леди Монт в чепце с лентами, который так её молодил, полулежит в кровати, и присел на край:
— Ну что, Эм?
— У Динни будет двое мальчиков и одна дочка.
— Чёрт его знает, что будет! Цыплят по осени считают.
— Вот увидишь. Поцелуй меня покрепче.
Сэр Лоренс наклонился и выполнил просьбу жены.
— Когда они поженятся, — продолжала леди Монт, закрывая глаза, — она ещё долго будет замужней только наполовину.
— Лучше быть ею наполовину вначале, чем вовсе не быть в конце. Но с чего ты взяла, что она пойдёт за него?
— Сердцем чувствую. В решительную минуту женщина не допустит, чтобы её обошли…
— Инстинкт продолжения рода? Гм!..
— Хоть бы он попал в беду и сломал себе ногу…
— Намекни ему.
— У него здоровая печень.
— Ты-то откуда знаешь?
— Белки глаз у него голубые. Смуглые мужчины часто страдают печенью.
Сэр Лоренс поднялся.
— Мне нужно одно, — сказал он, — чтобы Динни научилась интересоваться собой. Тогда она выйдет замуж. А в конце концов это её личное дело.
— Кровати — у Хэрриджа, — изрекла леди Монт.
Сэр Лоренс приподнял бровь. Эм неисправима!
XXXVII
Та, что не интересовалась собой и тем самым вызывала интерес к себе в стольких людях, получила в среду утром три письма. Первое, которое она распечатала, гласило:
«Динни, родная,
Я сделала попытку расплатиться, но Тони не согласился и вылетел от меня, как ракета, так что я опять стала совершенно свободной. Если что-нибудь узнаешь о нём, сообщи.
Дорнфорд с каждым днём выглядит всё более интересным. Разговариваем мы с ним только о тебе, за что мой оклад повышен до трёхсот фунтов.
Привет тебе и всем нашим.
Клер».Второе вскрытое ею письмо гласило:
«Дорогая Динни,
Я всё-таки решил остаться. В понедельник прибывают матки. Вчера заезжал Масхем, был очень деликатен: ни слова о процессе. Пытаюсь заняться птицеводством. Вы меня страшно обяжете, если узнаете, кто уплатил издержки, — это не выходит у меня из головы.
С бесконечной признательностью за Вашу неизменную доброту.
Всегда Ваш
Тони Крум».Третье прочитанное ею письмо гласило:
«Дорогая моя Динни,
Ничего не вышло. Он или не платил или прикинулся простачком, но прикинулся очень умело. Мне всё-таки не верится, что это притворство. Если ты действительно хочешь докопаться до истины, спроси у него прямо. По-моему, тебе он не солжёт ни в чем, даже в пустяке. Не скрою, он мне нравится. На мой, дядюшкин, взгляд, он — как незыблемый золотой стандарт.
Неизменно преданный тебе
Эдриен».Так! Она ощутила смутное раздражение, и это чувство, сперва показавшееся ей мимолётным, не прошло. Её настроение, как погода, снова стало холодным и вялым. Она написала сестре, изложив ей письмо Тони Крума и прибавив, что он о ней не упомянул. Она написала Тони Круму, не упомянув о Клер, не ответив на его вопрос относительно уплаты издержек и рассуждая исключительно о птицеводстве — теме безопасной и ни к чему не обязывающей. Она написала Эдриену:
«Чувствую, что мне пора подтянуться, иначе акционеры не получат дивидендов. Погода у нас холодная, пасмурная; моё единственное утешение маленький Кат, который уже умеет ходить и начал узнавать меня».
Затем, словно вступив в сговор с дирекцией Эскотского ипподрома, барометр встал на «ясно», и Динни неожиданно написала Дорнфорду. Она писала о свиньях и свинарниках, о правительстве и фермах. Заключила она следующим образом:
«Мы все страшно обеспокоены, не зная, кто уплатил судебные издержки по процессу моей сестры. Чувствовать себя обязанной неизвестному лицу крайне тягостно. Нельзя ли как-нибудь выяснить, кто это?»
Она довольно долго раздумывала, как подписать своё первое письмо к нему, и наконец подписалась:
«Преданная вам
Динни Черрел».Ответ прибыл незамедлительно.
«Дорогая Динни,
Я был счастлив получить письмо от Вас. Прежде всего отвечаю на Ваш вопрос. Постараюсь по мере сил вытянуть из адвокатов всю подноготную, но раз они не сказали Вам то, наверняка не скажут и мне. Тем не менее попробую. Впрочем, если Ваша сестра или Крум проявят настойчивость, они, вероятно, сознаются. Теперь перехожу к свиньям…»
Затем следовала различная информация и жалобы на то, что за сельское хозяйство ещё не взялись как следует.
«Если бы правительство поняло, что мы можем производить у себя в стране все потребные нам яйца, свинину и картофель, почти все овощи, значительную часть фруктов и молочные продукты в количестве, далеко превышающем наше теперешнее производство, что путём постепенного ограничения ввоза мы в состоянии побудить и даже просто принудить наших фермеров работать на внутренний рынок, то за десять лет мы возродили бы жизнеспособное и прибыльное сельское хозяйство, избежав удорожания жизни и сэкономив колоссальные деньги на импорте. Видите, насколько я прогрессивен в политике! Вопрос о пшенице и говядине не должен сбивать нас с толку. Да, пшеница и говядина из доминионов, но всё остальное (кроме южных фруктов и овощей) — отечественное. Вот моё кредо. Надеюсь, Ваш отец его разделяет? Клер что-то нервничает, и я спрашиваю себя, не пора ли ей подыскать работу, требующую большего расхода энергии? Если подвернётся что-нибудь подходящее, я посоветую ей перейти. Узнайте, пожалуйста, у Вашей матушки, не помешаю ли я, если приеду провести у вас конец последней недели этого месяца? Она была так любезна, что просила предупреждать её всякий раз, когда я объезжаю свой избирательный округ. На днях я вторично побывал на „Кавалькаде“. Вещь хорошая, но мне не хватало там Вас. Не могу даже выразить, как мне Вас не хватает!
