Френсис Фицджеральд - Больше чем просто дом (сборник)
— Но я уже привыкла жить в Европе. Для чего же я тогда училась по-французски? Мама, да у нас дома и знакомых-то не осталось!
— Ничего, заведем. Всегда заводили.
— Но ты же знаешь, что там все по-другому! Там все такие задаваки! Девушке негде знакомиться с подходящими молодыми людьми, даже если такие и есть вообще. Все так и следят за каждым твоим шагом.
— Здесь то же самое, — заявила ее мать. — Этот мистер Викер только что остановил меня в вестибюле; он видел, как ты вернулась с Джоном, и стал мне указывать, чтобы ты, мол, не ходила в бар, потому что ты еще слишком молодая. Я сказала ему, что ты пьешь только лимонад, а он — не в том дело, из-за таких сцен, как нынче, у него постояльцы съезжают.
— Вот ведь вредина!
— Словом, пора бы нам домой.
Последнее слово, лишенное для Фифи всякого смысла, отдалось тоскою в ее ушах. Она обняла мать за талию, внезапно поняв, что это она, а не мать — ведь мать поддерживали четкие представления о прошлом — окончательно заблудилась в этом мире. На диване похрапывал ее брат, уже вступивший в мир слабых, мир тех, кто прислоняется друг к другу, — и этого дурно пахнущего, текучего мира ему хватало. А Фифи все смотрела в незнакомые небеса, зная, что может пронзить их, отыскать свой собственный путь сквозь завесу зависти и испорченности. Впервые за все время она подумала всерьез о том, не выйти ли за Боровки прямо сейчас.
— Хочешь сходить вниз, поговорить с мальчиками? — предложила ей мать. — Их там все еще много, и все спрашивают, где же ты.
Но фурии уже начали охоту на Фифи — на ее ребяческую сговорчивость и ее неискушенность, даже на ее красоту: они поставили себе задачу сокрушить все это и втоптать в первую попавшуюся грязь. К тому моменту, когда она, тряхнув головой и насупившись, шагнула к себе в спальню, они уже успели отобрать у нее нечто навсегда.
II
На следующее утро миссис Шварц явилась в кабинет к мистеру Викеру, дабы сообщить, что из ее номера похитили двести американских долларов. Деньги она, прежде чем лечь спать, оставила на шифоньере, а когда проснулась, их там уже не было. Дверь в их номер с вечера была заперта на засов, утром же он оказался отодвинут; при этом ни сын ее, ни дочь не проснулись. По счастью, драгоценности она взяла с собой в постель в замшевом мешочке.
Мистер Викер решил, что действовать нужно деликатно. В отеле проживало немалое число гостей, находившихся в стесненных обстоятельствах и склонных к безрассудным действиям, однако спешить не следовало. В Америке у человека либо есть деньги, либо их нет; в Европе случается, что будущему наследнику нечем заплатить за стрижку, пока не отправится к праотцам его пятый кузен, но вероятность такая не исключена, и оскорблять его негоже. Открыв служебный экземпляр «Альманаха де Гота», мистер Викер обнаружил, что Станислас Карл Иосиф Боровки надежно подвешен к самой дальней веточке фамильного древа, которое древностью своей превосходит корону святого Стефана. В то утро, в костюме для верховой езды, щеголеватостью напоминающем гусарскую форму, граф отправился на прогулку с безупречной мисс Говард. С другой стороны, кого именно ограбили, сомневаться не приходилось, и негодование мистера Викера постепенно начало сосредотачиваться на Фифи и ее семействе, которые могли бы избавить его от всех этих хлопот, съехав из отеля некоторое время тому назад. Кстати, не исключено, что этот полоумный сыночек, Джон, сам умыкнул деньги.
Но как бы там ни было, Шварцы собрались домой. Три года они прожили в отелях — в Париже, Флоренции, Сан-Рафаэле, Комо, Виши, Ла-Боле, Люцерне, Баден-Бадене и Биаррице. Повсюду имелись школы — всякий раз новые, — и дети прекрасно говорили по-французски и с грехом пополам — по-итальянски. Фифи из четырнадцатилетней девочки с крупноватыми чертами лица выросла в красавицу; Джон вырос в нечто беспутное и потерянное. Оба играли в бридж, Фифи где-то выучилась бить чечетку. Миссис Шварц считала, что все это как-то не так, но почему именно — не знала. И вот, через два дня после дня рождения Фифи, она объявила, что они складывают чемоданы, отправляются в Париж, дабы прикупить одежды осеннего сезона, а потом — домой.
В тот же день Фифи зашла в бар за своим фонографом, который стоял там с самого дня рождения. Усевшись на высокую табуретку и попивая имбирное пиво, она разговорилась с барменом.
— Мама хочет увезти меня обратно в Америку, только я не поеду.
— А что же вы будете делать?
— Ну, у меня есть немного своих денег, а потом я выйду замуж.
Она хмуро отхлебнула имбирного напитка.
— Я слышал, у вас украли какие-то деньги, — заметил бармен. — Как это случилось?
— Ну, граф Боровки считает, что кто-то рано утром забрался в наш номер и спрятался между двумя дверями, нашими и от соседнего номера. А потом, когда мы все уснули, забрал деньги и вышел.
— Ха!
Фифи вздохнула:
— В общем, боюсь, больше вы меня в баре не увидите.
— Мы будем скучать по вас, мисс Шварц.
Мистер Викер засунул голову в дверь, высунул обратно, а потом медленно вошел.
— Добрый день, — холодно произнесла Фифи.
— А-а, это вы, юная леди! — Он с напускной строгостью погрозил ей пальцем. — А известно ли вам, что я беседовал с вашей матушкой по поводу того, что вам не стоит приходить в бар? Для вашего же блага.
— Я всего лишь пью имбирное пиво, — заявила она с возмущением.
— Но никому же не видно, что вы там пьете. Это может быть виски или еще бог знает что. Другие гости жалуются.
Она гневно уставилась на него, ибо картинка совсем не совпадала с той, которая сложилась у нее в голове: Фифи — звезда гостиничного общества, Фифи в умопомрачительных нарядах стоит, блистательная и недостижимая, в окружении восхищенных мужчин. Внезапно угодливое и при этом враждебное лицо мистера Викера возмутило ее до глубины души.
— Мы съезжаем немедленно! — выкрикнула она. — Я в жизни не встречала этаких ханжей: вечно всех критикуют и рассказывают о них всякие ужасы, а сами при этом занимаются невесть чем. Здорово бы было, если бы в вашем отеле случился пожар и он сгорел бы дотла вместе со всеми этими крысами!
Она хлопнула стаканом по столу, схватила ящик с фонографом и шумно удалилась.
В вестибюле носильщик кинулся ей на помощь, однако она качнула головой и стремительно зашагала через салон, где и столкнулась с графом Боровки.
— Зла у меня не хватает! — вскричала она. — В жизни не видела такого сборища старых крыс! Я только что выложила мистеру Викеру, что я о них думаю.
— Неужели кто-то посмел обойтись с тобой непочтительно?
— Да это все неважно. Мы уезжаем.
— Уезжаете? — Он заметно вздрогнул. — Когда?
— Прямо сейчас. Я не хочу, но мама говорит, что так надо.
— Я должен поговорить с тобой серьезно, — произнес он. — Я только что звонил тебе в номер. Вот, я принес тебе подарок — как жених.
Она тут же повеселела, потому что он протянул ей изумительный портсигар из слоновой кости с позолотой; на нем были выгравированы ее инициалы.
— Какая прелесть!
— А теперь послушай. После того, что ты сейчас сказала, нам еще важнее немедленно переговорить. Я только что получил очередное письмо от матери. Они выбрали мне в Будапеште невесту — прелестную девушку, красивую, богатую, моего круга; она счастлива была бы такой партии, вот только я люблю тебя. Вот уж никогда бы раньше не подумал, что потеряю голову из-за американки.
— А почему бы и нет? — тут же возмутилась Фифи. — Здесь девушку считают красивой, если у нее есть хоть одна привлекательная черта. И если у здешней девушки неплохие глаза или волосы, у нее обязательно либо ноги колесом, либо зубы кривые.
— В тебе же нет ни единого недостатка.
— Есть, — скромно созналась Фифи. — Нос у меня великоват. По мне ведь видно, что я еврейка?
Боровки, не без налета нетерпения, продолжил свою речь:
— Словом, меня принуждают вступить в брак. С этим связаны вопросы наследования.
— И еще лоб у меня слишком высокий, — отрешенно добавила Фифи. — Такой высокий, что на нем даже морщины какие-то. У меня когда-то был знакомый, ужасно забавный мальчик, так он называл меня «высоколобой».
— А потому самый разумный выход, — гнул свое Боровки, — нам с тобой обвенчаться незамедлительно. Скажу тебе прямо: в этих краях есть и другие американки, которые ни минуты бы не колебались.
— Мама меня убьет, — заметила Фифи.
— Об этом я тоже подумал, — ответил он настойчиво. — А ты ей ничего не говори. Если сегодня вечером доехать до границы, обвенчаться можно будет завтра утром. А потом мы вернемся, и ты покажешь маме золотые коронки, нарисованные на твоем багаже. Лично я полагаю, что она будет просто счастлива. Ты только подумай — дочка пристроена, да еще и получила титул, равного которому нет во всей Европе. Мне представляется, что она об этом уже и сама подумала и, наверное, говорит про себя: «И почему эти молодые люди не возьмут дело в свои руки и не избавят меня от этого хлопотливого и дорогостоящего дела — свадьбы?» Мне кажется, ей понравится, что мы такие крепкие орешки.
