Френсис Фицджеральд - Больше чем просто дом (сборник)
Мать сидела с подругой в сторонке и думала про Фифи, и про ее брата, и про других своих дочерей, уже выданных замуж, — они, по ее представлениям, были даже красивее Фифи. Миссис Шварц была дамой без претензий: она давно вжилась в свою роль еврейки и, не делая над собой никаких усилий, пропускала мимо ушей то, что говорили о ней по всему залу. Сходное равнодушие проявляли и молодые люди — а их тут было несколько дюжин. Они целыми днями таскались за Фифи по прогулочным пароходам, ночным клубам, озерам, автомобилям, чайным и фуникулерам, они окликали: «Эй, Фифи, взгляни-ка!», и красовались перед ней, и говорили: «Поцелуй меня, Фифи», и даже: «Поцелуй меня снова, Фифи», и пользовались ее добротой, и стремились с ней обручиться.
Впрочем, большинство из них были еще слишком молоды, поскольку этот городок по совершенно непонятной причине считается местом, где хорошо получать образование.
Фифи не склонна была критиковать других и не замечала, что ее саму критикуют. Сегодня, к примеру, галерка в огромной, сверкающей хрусталем подковообразной зале шушукалась насчет приема по случаю ее дня рождения и ворчала по поводу того, как Фифи обставила свое появление. Стол был накрыт в последней из целой анфилады столовых, но в каждую можно было попасть из центрального вестибюля. Фифи же, громко шурша и шелестя своим черным платьем, вошла через первую столовую в сопровождении целого взвода молодых людей всех мыслимых народностей и вероисповеданий и чуть ли не бегом, отчего ее дивные бедра пришли в раскачку, а дивная головка запрокинулась, промчалась с ними по всем помещениям; старики же при этом давились рыбьими костями, у старух отвисали щеки, и когда процессия исчезала, в кильватере ее раздавался рев возмущения.
Зря они так на нее обижались. Праздник вообще не задался, потому что Фифи вообразила себе, будто обязана развлекать решительно всех и выступать во многих лицах, а потому она обращалась сразу ко всему столу, обрывала любые зарождавшиеся разговоры, даже если собеседники сидели совсем далеко от нее. В итоге никому не удалось повеселиться, так что зря гости гостиницы так уж сильно досадовали на нее за то, что она молода и бесконечно счастлива.
Потом, уже в салоне, многие оказавшиеся не у дел кавалеры, напустив на себя вид, что это так, временно, отчалили к другим столикам. Среди них был молодой граф Станислас Боровки: дивные блестящие карие глаза, словно у оленьего чучела, черные волосы уже оттенены белыми прядями, будто клавиатура рояля. Он подошел к столику, где сидело знатное семейство, некие Тейлоры, и присел, чуть заметно вздохнув, что вызвало у них улыбку.
— Какой кошмар, верно? — осведомились у него.
Белокурая мисс Говард, путешествовавшая с Тейлорами, была почти так же хороша собой, как и Фифи, однако облачения ее были куда более продуманными. Она старательно избегала знакомства с мисс Шварц, хотя несколько молодых людей ухлестывали за обеими. Тейлоры были продвинувшимися по службе дипломатами и сейчас направлялись в Лондон после участия в конференции Лиги Наций в Женеве. В этом году они намеревались представить мисс Говард ко двору. Были они крайне европеизированными американцами; собственно, они достигли той черты, где человек уже, по сути, не принадлежит ни к какой нации; уж всяко ни к одной из великих держав, разве что к какому-нибудь государству балканского типа, население которого состоит из точно таких же, как он. Тейлоры считали, что Фифи — это позор нации, как новая полоса на флаге.
Тут из-за их столика поднялась высокая англичанка с длинным сигаретным мундштуком и полупарализованной болонкой, сообщила Тейлорам, что у нее назначена встреча в баре, и двинулась прочь, унося свою обездвиженную болонку и заставив на миг, пока проходила мимо, замереть ребячливую трескотню, которая доносилась от столика Фифи.
Ближе к полуночи мистер Викер, помощник управляющего, заглянул в бар, где фонограф Фифи изрыгал средь грохота и дыма новейшие немецкие танго. Мистер Викер с его маленьким личиком, которое удобно было быстро совать во все места, и в последнее время он каждый вечер заходил бросить взгляд на бар. Впрочем, им двигало не восхищение Фифи; он пытался выяснить, почему дела в «Отель де труа монд» идут этим летом так скверно.
Можно было, конечно, списать все на постоянное падение котировок на американской бирже. Гостиниц было много, все заманивали к себе постояльцев, в результате те стали разборчивы, требовательны, скоры на жалобу, так что мистеру Викеру пришлось в последнее время разобрать немало деликатных ситуаций. Одно многочисленное семейство съехало из-за того, что по ночам им мешал фонограф, принадлежавший леди Капс-Кар. Кроме того, в отеле, похоже, орудовал вор: поступали жалобы на пропажу записных книжек, портсигаров, часов и колец. Иногда постояльцы говорили с мистером Викером так, будто не прочь были обыскать его собственные карманы. Некоторые номера люкс пустовали — а это уж совсем никуда не годилось.
Взгляд его хмуро скользнул по графу Боровки, который играл с Фифи в бильярд. Граф Боровки вот уже три недели не платил по счету. Он сказал мистеру Викеру, что ожидает приезда матери, которая все уладит. А потом была еще эта Фифи, вокруг нее вечно толпились всякие беспардонные личности — студенты, живущие на родительские подачки, которые постоянно заказывали напитки и никогда за них не платили. Леди Капс-Кар, напротив, относилась к разряду grande cliente;[55] в день на нее и ее свиту уходило до трех бутылок виски, а ее отец, проживающий в Лондоне, щепетильно расплачивался за каждую каплю. Мистер Викер решил нынче же вечером предъявить Боровки ультиматум по поводу его счета, после чего двинулся восвояси. Весь его визит продлился около десяти секунд.
Граф Боровки положил кий и подошел поближе к Фифи, что-то ей шепча. Она схватила его за руку и оттащила в темный угол рядом с фонографом.
— О, американка моей мечты, — сказал он. — Нужно обязательно заказать в Будапеште твой портрет — такой, какова ты сегодня. Мы повесим его рядом с портретами моих предков в моем замке в Трансильвании.
Казалось бы, нормальная молодая американка, посмотревшая среднестатистическое количество фильмов, должна бы была уловить знакомую интонацию в настойчивых ухаживаниях графа Боровки. Однако «Отель де труа монд» был переполнен людьми, которые на самом деле были богаты и обладали титулами, равно как и людьми, которые занимались вышиванием или нюхали кокаин за закрытой дверью и одновременно предъявляли претензии на европейские троны, а заодно и на дюжину мелкотравчатых немецких герцогств; Фифи же вообще была не склонна сомневаться в людях, которые воздавали должное ее красоте. Да и вообще в этот вечер ее уже ничто не могло удивить, даже поспешное предложение сочетаться узами брака прямо на этой неделе.
— Мама хочет, чтобы я еще год не выходила замуж. Я же только обещала с тобой обручиться.
— Зато моя мама хочет, чтобы я женился. А она крепкий орешек, как принято говорить у вас в Америке; все время давит на меня, чтобы я взял в жены герцогиню такую-то или графиню сякую-то.
А тем временем у леди Капс-Кар произошла на другом конце зала неожиданная встреча. Высокий сутулый англичанин в запыленной дорожной одежде едва открыл двери бара, а леди Капс-Кар уже выкрикнула: «Бопс!» — и кинулась ему на шею.
— Бопс, ничего себе!
— Капс, старушка. Привет, Рейф… — Эти слова были обращены к ее спутнику. — Вот уж не ждал тебя здесь встретить, Капс.
— Бопс! Бопс!
Их восклицания и смех заполнили всю залу, и бармен прошептал на ухо любопытствующему американцу, что новоприбывший — это маркиз Кинкэллоу.
Бопс растянулся на нескольких стульях и на софе и подозвал бармена. Объявил, что приехал из самого Парижа без единой остановки, а завтра утром двинется дальше, в Милан, на встречу со своей единственной любовью. Вид у него был такой, что лучше бы ему ни с кем не встречаться.
— Ах, Бопс, как я была слепа! — патетически возгласила леди Капс-Кар. — И так день за днем, день за днем. Я прилетела сюда из Канн, рассчитывая побыть всего денек, но встретила Рейфа и еще кое-каких знакомых американцев и задержалась на две недели, а теперь мой билет на Мальту уже недействителен. Останься, спаси меня! Ах, Бопс! Бопс! Бопс!
Маркиз Кинкэллоу усталым взором обводил бар.
— А это кто там? — спросил он. — Вон та хорошенькая еврейка? И что это с ней за ферт?
— Американка, — бросила наследница сотен пэров. — А этот тип — какой-то мошенник, однако, похоже, тертый калач; близкий друг Шенци из Вены. Я вчера до пяти утра проиграла с ним здесь в баре в «девятку», и он задолжал мне тысячу швейцарских франков.
— Нужно бы перекинуться словечком с этой куклой, — сказал Бопс через двадцать минут. — Устрой мне это, Рейф, будь другом.
