Земля людей - Антуан де Сент-Экзюпери
Но все эти идолы — идолы плотоядные. Тот, кто умирает ради того, чтобы двинуть вперед наши познания, или ради возможности излечивать болезни, тот, и умирая, служит жизни. Быть может, очень красиво умереть за территориальные приобретения, но теперешняя война уничтожает все то, чему она имеет претензию служить. Сегодня речь идет уже не о нескольких каплях крови, которые надо принести в жертву ради возрождения целой расы. С тех пор как воюют при помощи самолетов и иприта, война стала кровавой хирургией. Каждый из противников укрывается за бетонной стеной, каждый, за неимением лучшего, посылает из ночи в ночь эскадрильи, которые бомбят другого, поражая его в самое нутро, взрывая его жизненные центры, парализуя его промышленность и транспорт. Победит тот, кто сгниет последним. И оба противника гниют одновременно.
В этом мире, ставшем пустыней, мы жаждем найти товарищей; и вкус хлеба, которым делишься с товарищем, побудил нас принять войну. Но не война нужна для того, чтобы обрести теплоту, обрести чувство локтя в беге к единой цели. Война — обман. Ненависть ничего не прибавляет к азарту бега.
Зачем ненавидеть друг друга? Ведь интересы у нас общие, мы все уносимся вдаль на одной и той же планете, — мы экипаж одного корабля. Неплохо, когда различные цивилизации противостоят друг другу, способствуя образованию новой, общей цивилизации; чудовищно, когда они пожирают друг друга.
Если для нашего раскрепощения достаточно помочь нам найти общую цель, которая свяжет нас всех, то не лучше ли искать ее в том, что нас всех объединяет? Хирург, осматривающий больного, не обращает внимания на его стоны; ему безразлично, кто стонет, — он лечит человека. Есть в действиях хирурга выражение всеобщего, как есть оно и в почти божественных уравнениях физика, объемлющих и суть атома и суть небесных туманностей. Есть оно и в труде обыкновенного пастуха. Ибо стоит человеку, скромно стерегущему под звездами нескольких овец, осознать свою роль, как он ощутит себя не простым слугой, а часовым. А ведь каждый часовой несет ответственность за судьбы всей империи.
Неужели вы можете поверить, что пастух не хочет осознать свою роль? Я посетил на Мадридском фронте школу; она приютилась за невысокой каменной оградой на холмике в пятистах метрах от линии траншей. В этой школе капрал преподавал ботанику. Расправляя заскорузлыми пальцами нежные лепестки и тычинки мака, он притягивал к себе из оконной грязи бородатых людей, которые под снарядами совершали к нему паломничество. Добравшись до капрала, они садились вокруг него на манер портных и, подперев подбородок рукой, молча слушали. Они хмурили брови, сжимали зубы и мало что понимали в его объяснениях. Но им сказали: «Вы невежды, вы только-только вылезли из своих берлог, надо нагнать человечество!» И, тяжело ступая, они торопились его нагнать.
Мы будем счастливы только тогда, когда осознаем свою хотя бы и самую скромную роль. Только тогда мы сможем жить и умирать в мире. Ибо то, что придает смысл жизни, придает смысл и смерти.
Смерть так тиха, когда она естественна, когда старый провансальский крестьянин в конце своего царствования передает на хранение сыновьям своих коз, свои оливковые деревья, дабы и они в свою очередь передали их сыновьям своих сыновей. В крестьянском роду умирают лишь наполовину. Жизнь каждого крестьянина лопается, когда приходит час, как стручок, выбрасывающий зерна.
Я однажды столкнулся с тремя крестьянами у смертного одра их матери. Конечно, это было больно. Вторично обрывалась пуповина. Вторично развязывался узел, которым одно поколение связано с другим. Трое сыновей внезапно ощутили свое одиночество, незнание жизни, обнаружили, что нет больше семейного стола, вокруг которого так хорошо собраться в праздник, нет больше притягательного полюса, объединявшего их всех. А мне в этом разрыве пуповины открывалось и другое — что жизнь может быть дана вторично. В свою очередь, эти сыновья возглавят род, станут центрами притяжения и патриархами, и так будет до того часа, когда и они передадут бразды правления малышам, играющим сейчас во дворе.
Я смотрел на мать, на эту старую крестьянку со спокойным и суровым лицом, на ее сжатые губы, на это лицо, ставшее каменной маской. И я узнавал в нем лица сыновей. Их лица были отлиты по этой маске. Ее тело послужило формой для отливки этих тел — этих прекрасных образцов мужественности. Но теперь она лежала, подобно треснувшей оболочке, из которой извлекли плод. В свою очередь, сыновья и дочери создадут из своей плоти детенышей человека. На этой ферме не умирали. Мать умерла, да здравствует мать![9]
Да, как горестна и вместе с тем проста картина жизни крестьянских поколений, шагающих от превращения к превращению, к неведомой истине, усеивая свой путь седовласыми покойниками!
Вот почему мне казалось в тот вечер, что похоронный звон в деревне проникнут не отчаянием, а сдержанным ласковым ликованием. Колокол, славивший одним и тем же звоном похороны и крещения, еще раз возвещал о смене поколений. И чувство глубокого умиротворения проникало в сердца всех, кто слышал, как славословят обручение старой крестьянки с землей.
Медленно развиваясь наподобие дерева, жизнь передавалась из поколения в поколение, и не только жизнь, но и сознание. Какая удивительная эволюция! Из расплавленной лавы, из звездного вещества, из чудом возникшей живой клетки появились мы, л!оди, и мало-помалу достигли в своем развитии того, что можем писать кантаты и взвешивать далекие светила.
Мать передала сыновьям не только жизнь: она научила их языку, она доверила им груз знаний, медленно накопленный в течение веков, духовное наследство, полученное ею самой на хранение от предков, — небольшой надел традиций, понятий и мифов, все то, что отделяет Ньютона или Шекспира от дикого пещерного человека.
Возникающее в нас ощущение голода, того голода, который гнал под обстрелом солдат на занятия по ботанике, голода, гнавшего Мермоза к воздушным просторам Южной Атлантики, а других к поэзии, показывает, что процесс сотворения человека далеко не закончился, — мы должны еще познать самих себя и вселенную. Надо перекинуть мостки через ночь. Этого не хотят знать лишь те, чья мудрость заключается в равнодушии, которое они называют эгоизмом; но эту мудрость опровергает сама жизнь! Товарищи, товарищи мои, призываю вас в свидетели, скажите: когда мы чувствовали себя счастливыми?
4
И вот на последней странице этой книги
