Земля людей - Антуан де Сент-Экзюпери
Быть может, именно поэтому мир вокруг нас и начинает сейчас трещать по всем швам. Каждый исповедует какое-то учение, обещающее ему душевную полноту. У всех нас под противоречивыми словами скрываются те же стремления. Нас разделяют методы — плод рассуждений, — а не цели: они у всех одни и те же.
Поэтому нечего и удивляться. Для того, кто однажды в Барселоне, в подвале анархистов, узнав их способность жертвовать собой, их взаимопомощь, их суровую справедливость, почувствовал, как пробудилось в нем то неведомое, что раньше дремало, — нет и не будет иной правды, кроме правды анархистов. Тот же, кому однажды выпало стоять на страже, охраняя маленьких, перепуганных насмерть, коленопреклоненных монахинь в каком-либо из монастырей Испании, — тот так и умрет за церковь.
Если бы вы сказали Мермозу, когда он нырнул к чилийским склонам Анд, всем сердцем ощущая победу, что все это зря, что письма какого-нибудь купца вряд ли стоят того, чтобы он рисковал жизнью, Мермоз высмеял бы вас. Истина в том, что при перелете через Анды в нем рождался человек.
Если вы хотите убедить человека, приемлющего войну, в том, что война — это ужас, не называйте его варваром, постарайтесь понять его, прежде чем судить.
Поразмыслите, например, над случаем с одним офицером с юга. Во время Рифской[7] войны офицер этот командовал укрепленным пунктом, вклинившимся между двумя возвышенностями, занятыми повстанцами. Однажды вечером он вел переговоры с парламентерами с западных гор. Как водится, пили чай. Внезапно началась перестрелка: племена с восточного массива атаковали пост. Капитан хотел было выставить парламентеров, чтобы иметь возможность принять участие в бою, но они сказали ему: «Сегодня мы твои гости. Бог не позволяет нам оставить тебя…» Они присоединились к его людям, спасли пост, затем возвратились в свое орлиное гнездо.
Но накануне того дня, когда они в свою очередь решили напасть на пост, они отправили к капитану посланцев.
— В ту ночь мы тебе помогли…
— Правильно…
— Мы израсходовали триста патронов…
— Правильно.
— По справедливости, ты должен нам их отдать.
И капитан, преисполненный великодушия, не может воспользоваться преимуществом, которым он обязан их благородству. Он возвращает им патроны, которые они используют против него.
Истина человека — это то, что делает его человеком. Когда человек, познавший такое благородство в отношениях между людьми, такую честность в игре, такое взаимное уважение во всех случаях — на жизнь и на смерть, — сравнивает это величие с убогим благодушием демагога, который выразил бы свое братское отношение к тем же арабам похлопыванием по плечу, одновременно польстив им и унизив их, — такой человек, если вы будете спорить с ним, почувствует к вам только презрительную жалость. И он будет прав.
Но и вы будете правы в своей ненависти к войне.
Чтобы понять человека и его нужды, чтобы познать, в чем его сущность, не надо противопоставлять друг другу очевидность ваших истин. Да, вы правы. Вы все правы. Приемами логики можно доказать все. Прав даже тот, кто сваливает вину за все несчастья в мире на горбатых. Стоит объявить войну горбатым — и мы тотчас научимся ненавидеть их. Мы будем карать горбатых за их преступления. А горбатые, разумеется, тоже совершают преступления.
Чтобы попытаться выявить, в чем сущность человека, нужно на мгновение отвлечься от раздоров, ибо, упорствуя, каждая из сторон выдвигает целый коран незыблемых истин, порождающих фанатизм. Можно поделить людей на правых и левых, на горбатых и не горбатых, на фашистов и демократов, и под такое деление не подкопаешься. Но истина, как вам известно, вносит в мир простоту, а не хаос. Истина — это язык, выявляющий всеобщие закономерности. Ньютон вовсе не «открыл» — как решают ребус — закон, долго остававшийся неизвестным, Ньютон совершил творческий акт. Он создал такой язык, с помощью которого человек может рассказать и о падении яблока на лужайку и о восходе солнца. Истина — это вовсе не то, что можно убедительно доказать, это то, что делает все проще и понятнее.
Зачем спорить об идеологиях? Если их положения и доказуемы, то в то же время все они противостоят друг другу. Идеологические споры убивают надежду на спасение человека. А между тем повсюду вокруг пас люди жаждут одного и того же.
Мы хотим освобожденья. Тот, кто работает киркой, хочет видеть смысл в работе киркой. Каторжник работает киркой — и эта работа унижает каторжника; разведчик недр тоже работает киркой, — и эта работа приподымает геолога. Каторга отнюдь не там, где работают киркой. Ее ужасы не материального порядка. Каторга — там, где работа киркой лишена всякого смысла, где работа не связывает того, кто трудится, со всеми людьми.
И мы хотим бежать с каторги.
Есть в Европе двести миллионов человек, чье существование лишено смысла и которые хотели бы пробудиться к жизни. Промышленность порвала их связи с жизнью многих поколений крестьян и заперла в огромных гетто, напоминающих сортировочные станции, забитые составами закопченных вагонов. Население рабочих поселков хочет, чтобы его пробудили.
Есть и другие — люди, погрязшие в рутине разных профессий, люди, которым недоступны радости изобретателя, радости веры, радости ученого. Кое-кому думалось, что достаточно одеть их, накормить, удовлетворить все их насущные потребности, чтобы возвысить их душу. И вот мало-помалу из них создали мещан, описанных Куртелином[8], сельских политиков, техников, лишенных внутренней жизни. Им дают неплохое образование, но это не культура. Тот, кто думает, что культура — набор вызубренных формул, невысокого о ней мнения. Посредственный ученик специального класса лицея знает больше о природе и ее законах, чем Декарт и Паскаль. Однако разве такой ученик способен мыслить, как они?
Все люди — одни более, другие менее смутно — ощущают потребность родиться заново. Но существуют обманчивые решения этой проблемы. Конечно, можно воодушевить людей, надев на них военную форму. Они будут петь военные гимны и делиться хлебом со своими товарищами по оружью. Они обретут то, чего ищут, — они ощутят, что приобщились к чему-то всечеловеческому. По за этот хлеб им придется умереть.
Можно вновь вытащить на свет деревянных идолов и воскресить старые мифы, которые — хорошо ли,
