Сомерсет Моэм - Карусель
— Заявляю тебе: ты ничего подобного делать не будешь, Пол, — отрезала она. — Эта девушка развратна. Я знаю ее еще с детства, и она всегда была такая. Интересно, как у нее хватило наглости вернуться сюда? Если у тебя есть хоть какое-то представление о приличиях, ты не станешь ей помогать. Как можно, по твоему мнению, требовать от людей высокоморального поведения, если ты сам лелеешь падших? Помни, что у меня тоже есть кое-какие права в этом доме, Пол, и я не потерплю, если мои желания будут игнорироваться.
С властным видом она оглядела комнату, и выражение ее лица — поджатые тонкие губы, прищуренное маленькие проницательные глазки — говорило о том, что она помнит, как безгранична ее власть над финансами в этой семье. Пол в самом деле был сквайром, а вот деньги принадлежали ей, и она могла бы оставить Бейнбриджу все до последнего пенни, если бы только пожелала. На следующий день она пожаловала на обед в сильном душевном волнении.
— Думаю, тебе следует знать, Пол, что Грейс была в доме Бриджера. Не представляю, как ты можешь требовать от обитателей поместья проявлять хоть какое-то уважение к скромности и приличиям, если твоя жена открыто поощряет самую скандальную непристойность.
Грейс повернулась к свекрови:
— Мне стало жаль девушку, и я отправилась повидать ее. Бедняжка! Она очень страдает.
Перед ее глазами опять возник маленький домик у одного из входов в парк — прекрасное сельское местечко, поросшее плющом, крошечный садик, горящий яркими пятнами ухоженных цветов. Здесь жил Бриджер — мрачный человек средних лет, с грубыми чертами лица, загорелый из-за постоянного пребывания на солнце. Услышав ее шаги, он повернулся к ней спиной и, когда она пожелала доброго утра, ответил неохотно.
— Я пришла повидать Фанни, — сказала миссис Кастиллион. — Можно войти?
Он повернулся к ней и какое-то время молчал.
— Неужели нельзя оставить девочку в покое? — хрипло пробормотал он наконец.
Миссис Кастиллион с сомнением задержала на нем взгляд, но лишь на мгновение. Она быстро прошла мимо него и без единого слова открыла дверь в дом. Фанни сидела за столом и шила, а рядом с ней стояла колыбель. Увидев Грейс, она в тревоге вскочила, и румянец залил ее бледные щеки. Теперь под глазами этой когда-то хорошенькой девушки со свежим цветом лица, подвижной и веселой, пролегли глубокие морщины из-за вечных волнений, и это придавало ей изможденный вид. У нее впали щеки, а былая опрятность уступила место неряшливости. Она стояла перед Грейс, словно преступница, испытывая угрызения совести, и на мгновение та, смутившись, лишилась дара речи. Ее взгляд переметнулся на ребенка. Фанни, заметив это, взволнованно преградила путь к колыбели.
— Вы искали отца, госпожа? — спросила она.
— Нет, я пришла увидеться с вами. Подумала, быть может, сумею что-то сделать. Я хочу помочь вам, если вы позволите.
Девушка упрямо опустила глаза, теперь уже побледнев, белыми стали даже губы.
— Нет, госпожа, мне ничего не нужно.
Посмотрев ей в лицо, Грейс поняла, что у них есть нечто общее, ведь обе любили всей душой и обе стали очень несчастны. Ее сердце странным образом потянулось к бедной девушке, и она мучительно переживала, что не может сломать стену холодной враждебности между ними. Она не знала, как показать, что пришла не с намерением посмеяться над чужим горем, а как одно слабое существо к другому. Грейс могла бы выкрикнуть, что ее Фанни не должна стыдиться, потому что она сама пала еще ниже. Девушка стояла не шелохнувшись и ждала, пока посетительница уйдет, и губы миссис Кастиллион задрожали в беспомощной жалости.
— Нельзя ли взглянуть на малыша? — спросила она.
Без единого слова девушка сделала шаг в сторону, и миссис Кастиллион подошла к колыбели. Маленький ребенок открыл огромные голубые глаза и лениво зевнул.
— Позвольте взять его на руки, — попросила Грейс.
И вновь румянец на мгновение залил щеки Фанни, когда она, смягчившись, взяла ребенка и передала его Грейс. Грейс покачала его, нежно напевая, а потом поцеловала. И тут у нее из груди вдруг вырвался крик:
— О, как жаль, что это не мой малыш!
Она посмотрела на Фанни с печальным томлением в глазах, ставших еще более яркими от слез. И ее теплые чувства наконец растопили лед отчаяния, сковавшего девушку. Фанни, закрыв лицо руками, разрыдалась. Грейс положила ребенка в колыбель и заботливо склонилась над его юной матерью:
— Не плачьте. Осмелюсь предположить, мы сможем что-то сделать. Поговорите со мной и позвольте подумать, чем я могу помочь.
— Никто не сможет помочь, — простонала она. — Нам нужно уехать через неделю. Так сказал сквайр.
— Но я попытаюсь заставить его изменить решение, а если не получится, то позабочусь о том, чтобы вы с ребенком ни в чем не нуждались.
Фанни с безнадежным видом покачала головой:
— Отец говорит, если я уйду, он тоже уйдет. О, сквайр не может нас выгнать! Что же нам делать? Нам всем придется голодать. Отец уже не так молод, и он не найдет работу сразу, да и Джиму с Гарри тоже придется уйти.
— Вы мне не верите? Я сделаю все, что смогу. Уверена, мой супруг позволит вам остаться.
— Сквайр — непреклонный человек, — пробормотала Фанни. — Когда он решает что-то сделать, он это делает.
И теперь за обедом, глядя на Пола и его мать, Бейнбриджа и мисс Джонстон, Грейс ощутила едкую неприязнь к ним из-за их узколобой жестокости. Что могли они знать об ударах судьбы, когда их самодовольство так облегчало им жизнь?
— Фанни Бриджер не хуже кого бы то ни было, и она очень несчастна. Я рада, что навестила ее, и я пообещала сделать все, что в моих силах, чтобы помочь ей.
— Тогда я умываю руки! — с яростью воскликнула старшая миссис Кастиллион. — Но могу заявить: я шокирована и возмущена, что вам абсолютно чуждо всякое понятие о приличиях, Грейс. Думаю, вы должны иметь хоть какое-то уважение к имени мужа и не опускаться до потакания аморальной женщине.
— Я тоже думаю, что с твоей стороны было опрометчиво ходить в дом к Бриджерам, — мягко заметил Пол.
— Вы все невыносимо жестоки! В вас есть хоть крупица жалости или милосердия? Разве вы сами никогда не совершали в жизни поступка, о котором сожалеете?
Миссис Кастиллион с суровым видом повернулась к Грейс:
— Пожалуйста, не забывайте, что мисс Джонстон — одинокая женщина и не привыкла к обсуждению вопросов такого рода. Пол и так проявил чрезмерное снисхождение. Будь он еще мягче, могло бы показаться, будто он потворствует непристойному поведению. Долг людей нашего положения — следить за теми, кого Провидение передало нам на попечение. Это наш долг — наказывать их, как и награждать. Если у Пола остались хоть какое-то представление о своих обязанностях, он немедленно выгонит в шею все семейство Бриджер.
— Если он это сделает, — заявила Грейс, — я тоже уйду.
— Грейс! — воскликнул мистер Кастиллион. — Что ты имеешь в виду?
Она посмотрела на него сияющими глазами, но не ответила. Все тут были против нее, и она понимала, что бесполезно пытаться что-то предпринять до следующего дня, когда уедет мать Пола. И все же было невероятно трудно промолчать, борясь с отчаянным искушением выложить им историю ее собственного постыдного падения.
«О, эти добродетельные людишки! — думала она. — Они ни за что не успокоятся, пока не увидят, как мы жаримся в аду! Как будто нужен ад, когда каждый грех влечет за собой мучительное наказание. И они никогда не находят для нас оправданий. Они не знают, от скольких соблазнов нужно удержаться ради одного, которому ты все-таки поддашься».
9
Увы, Грейс обнаружила, что муж не намерен отступать, и хотя перепробовала все возможные средства, он оставался непреклонен. Она попеременно была нежной и настойчивой, презрительной, расстроенной и злой, но наконец из-за невозмутимого самодовольства Пола пришла в неистовую ярость. Он был человеком, который гордился педантичным исполнением каждого принятого решения, и после того как заявил, что по истечении недели Бриджеры должны уйти, никакие воззвания к здравому смыслу и чувствам не могли заставить его передумать. И хотя его бесконечно огорчало то, что он расстраивает жену, а ощущение ее холодной враждебности причиняло сильную боль, чувство долга явно указывало ему, в каком направлении действовать, а страдания, которые он при этом испытывал, только укрепляли в собственной правоте.
Пол Кастиллион был очень высокого мнения как о требованиях, которые к нему предъявляли обитатели поместья, так и о своей огромной ответственности перед ними. Он даже на мгновение не мог представить, что их личная жизнь его не касается. Напротив, будучи убежденным, что милосердное Провидение оказало ему доверие, влекущее за собой определенные последствия, он был готов отвечать за всех, кто находился на его попечении. И он воспринимал свой долг настолько серьезно, что, даже оставаясь в Лондоне, старался быть в курсе самых незначительных событий, происходящих в поместье. Для всех этих людей он был справедливым, не лишенным благородства господином, который проявлял щедрость в момент нужды и сочувствие в болезни, но взамен самонадеянно требовал от них полной свободы распоряжаться их жизнями. В данном случае произошедшее возмутительным образом противоречило его понятиям о морали. Присутствие Фанни Бриджер, казалось, несло в себе разложение, и с исключительным ханжеством, свойственным некоторым людям, он не мог думать о ней, не испытывая тошноты или отвращения. Его ужасало, что Грейс может не только защищать, но и посещать ее. Ему казалось, что праведная женщина должна испытывать лишь презрение к тем, кто пал столь низко.
