Сомерсет Моэм - Карусель
Мисс Ли спокойно наблюдала за ней некоторое время.
— Какая вы эгоистка! — пробормотала она наконец ровным, спокойным голосом. — Мне как раз казалось, что вы начали испытывать чувства к супругу.
— Но я действительно испытываю к нему чувства, — с изумлением ответила миссис Кастиллион.
— А вот это вряд ли, иначе вы не захотели бы причинять ему страдания. Вы прекрасно знаете, что он вас обожает. Вы для него свет в окошке и единственное яркое пятно в жизни. Если он потеряет веру в вас, то потеряет все.
— Но признаться в своем грехе значит поступить честно…
— Разве вы не помните пословицу о том, что чистосердечное признание хорошо для души? Здесь есть большая доля правды: такое признание действительно очень хорошо влияет на душу того, кто его делает. Но вы уверены, что оно благотворно и для того, кто его выслушивает? Когда вы желаете рассказать Полу о том, что сделали, вы думаете лишь о собственном душевном спокойствии и совершенно не принимаете во внимание его состояние. Возможно, это лишь иллюзия, что вы красивая добродетельная женщина, но все в мире — иллюзия, так почему вы стараетесь разрушить именно ту, что особенно дорога Полу? Вы и так достаточно ему навредили. Когда я вижу сумасшедшего в бумажной короне, которая, по его мнению, сделана из чистого золота, у меня не хватает жестокости разубеждать его. И пусть никто не пошатнет нашу веру в фантазии, которыми мы дышим. В жизни существуют три золотых правила: никогда не греши. Если согрешил, никогда не раскаивайся. И самое главное — если раскаялся, никогда, никогда не признавайся. Неужели вы не можете хоть чем-то пожертвовать ради человека, с которым поступили так плохо?
— Но я не понимаю! — воскликнула Грейс. — Разве это жертва — держать язык за зубами? Это просто трусость. Я хочу понести наказание. Хочу начать жизнь с чистым сердцем и прямо смотреть Полу в глаза.
— Моя дорогая, ваша страсть к бахвальству неизлечима. Вы в самом деле нисколько не думаете о муже. Вы лишь испытываете сильнейшее желание устроить сцену. Вы жаждете стать мученицей и унизиться соответствующим образом. Более того, вы хотите избавиться от обременительных угрызений совести, и при этом вас совершенно не волнует, насколько серьезно пострадают другие. Если вы действительно жалеете о том, что совершили, я полагаю, наилучший способ загладить вину — впредь вести себя иначе. А если вы желаете наказания, то получите его сполна, когда будете заботиться о том, чтобы ни одно ваше слово или поступок не позволили мужу узнать эту весьма гнусную тайну.
Миссис Кастиллион опустила глаза, изучая узор на ковре. Она обдумывала слова мисс Ли.
— Я пришла к вам за советом, — беспомощно простонала она, — а теперь вообще ни в чем не уверена.
— Уж извините, — бросила ее собеседница весьма резко. — Вы явились сюда, когда уже приняли решение и хотели, чтобы я одобрила его. Но поскольку я считаю, что вы необычайно глупы и себялюбивы, то аплодировать вам не собираюсь.
В результате этой беседы миссис Кастиллион пообещала держать язык за зубами, но, покинув Олд-Куин-стрит, чтобы сесть на обратный поезд в Джейстон, она толком не могла понять, что испытывает в большей степени — облегчение или разочарование.
Миссис Кастиллион вернулась в Джейстон как раз вовремя, чтобы переодеться к ужину, и, несколько утомленная поездкой, не заметила тягостную атмосферу в доме. Она привыкла к скудоумию родственников и сидела за столом молча, желая, чтобы ужин поскорее завершился. Когда Пол и Бейнбридж вошли в гостиную, она с трудом одарила супруга приветливой улыбкой и подвинулась, чтобы освободить место на диване рядом с собой.
— Скажи, о чем ты хотел поговорить со мной прошлым вечером, — попросила она. — Ты обратился ко мне за советом, а я была слишком сердита, чтобы его дать.
Он улыбнулся, но его лицо быстро обрело привычное серьезное выражение.
— Теперь уже слишком поздно. Мне необходимо было принять решение немедленно. Но все же лучше мне рассказать тебе об этом.
— Тогда принеси мою накидку, и мы прогуляемся по террасе. Свет раздражает глаза, к тому же я ненавижу беседовать с тобой в присутствии посторонних.
Пол был только рад выполнить ее просьбу, тем более что ему казалось, будет восхитительно побродить под звездным небом этим приятным вечером. Облака, которые омрачили утро, исчезли с заходом солнца, а в воздухе чувствовалась нежная мягкость. Грейс взяла мужа под руку, и, ощутив ее потребность в поддержке, он почувствовал себя очень сильным и мужественным.
— Произошло нечто чудовищное, — начал он. — И я очень расстроился. Помнишь Фанни Бриджер, которая отправилась работать прислугой в Лондон в прошлом году? Что ж, она вернулась. И похоже, она попала в беду… — Он мгновение колебался, испытывая неловкость. — Мужчина бросил ее, и она вернулась с младенцем.
По телу жены пробежала дрожь, и он пожалел, что поступил вопреки своему предварительному решению ничего ей не говорить.
— Знаю, ты не любишь обсуждать подобные темы, но я должен что-то сделать. Она не может больше жить здесь. — Отец Фанни Бриджер был младшим егерем в поместье, и оба его сына помогали ему. — Сегодня я встретился с Бриджером и сказал ему, что его дочь нужно отослать. В моем положении я не могу потворствовать аморальности.
— Но куда ей ехать? — спросила миссис Кастиллион голосом, который больше напоминал шепот.
— Это меня не касается. Бриджеры верно служили нам много лет, и я не хочу быть с ними жестоким. Я сказал старику, что дам ему неделю на поиски жилья для дочери.
— А если он ничего не найдет?
— Если не найдет, значит, он глупый и упрямый болван. Сегодня днем он принялся придумывать оправдания. Нес всякую чушь, что сам станет заботиться о ней и что его сердце разобьется, если мы отошлем ее восвояси, и он не может этого позволить. Я подумал, не стоит рубить с плеча, и сказал ему, что если Фанни не уйдет до вторника по-хорошему, то придется уволить его и двух его сыновей.
Миссис Кастиллион резко вырвала у него руку. Она была возмущена и шокирована.
— Лучше нам отправиться к твоей матери, Пол, — заявила она, зная, кому муж обязан таким решением. — Мы должны немедленно это обсудить.
Удивившись перемене тона жены, Кастиллион последовал за ней, когда она быстро зашагала в гостиную. Сбросив накидку, Грейс обратилась к старшей миссис Кастиллион:
— Это вы посоветовали Полу выгнать Фанни Бриджер из поместья? — Ее глаза сверкали от ярости.
— Конечно, я. Она не может здесь оставаться, и я счастлива, что Пол принял волевое решение. Люди нашего положения должны во всем проявлять большую осмотрительность. Мы не можем позволить никакой порче проникнуть в святая святых.
— И что же, вы думаете, произойдет с несчастной девочкой, если мы выкинем ее на улицу? Единственный шанс для нее — остаться в семье.
Мать Пола, женщина ни в коей мере не терпеливая, сразу пришла в негодование, заметив презрительное возмущение на лице Грейс. Она выпрямилась и заговорила, поджав губы с раздражением:
— Вероятно, вы не очень разбираетесь в таких делах, моя дорогая. Вы так долго прожили в Лондоне, что, осмелюсь предположить, ваши понятия о плохом и хорошем несколько туманны. Но видите ли, я всего лишь неотесанная деревенщина и рада сообщить, что мои мысли на этот счет отличаются от ваших. Я всегда считала, что моральные устои следует поддерживать. По моему мнению, Пол и так проявил абсурдную снисходительность, когда предоставил им еще неделю. Мой отец выкинул бы их на улицу со всеми пожитками за двадцать четыре часа.
Грейс содрогнулась — ее возмутило выражение жестокого самодовольства на лице старой фанатички. Она взглянула на Пола, ужасно расстроенного, но все равно уверенного в собственной правоте. Поджав губы и не сказав больше ни слова, она отправилась к себе. Грейс чувствовала, что уже ничего нельзя сделать, и решила следующим утром навестить несчастную девушку сама. Пол, взволнованный ее отказом разговаривать с ним, хотел бы пойти за ней и объясниться, но мать, резко постучав веером по столу, остановила его.
— И не вздумай бежать за ней, Пол, — безапелляционно заявила она. — Ты ведешь себя как круглый дурак, а она просто вертит тобой как хочет. Если твоя жена не имеет понятия о морали, то у других людей оно есть, а ты должен выполнять свой долг, как бы это ни раздражало ее.
— Осмелюсь предположить, что мы могли бы найти для Фанни Бриджер какое-то жилье.
— Заявляю тебе: ты ничего подобного делать не будешь, Пол, — отрезала она. — Эта девушка развратна. Я знаю ее еще с детства, и она всегда была такая. Интересно, как у нее хватило наглости вернуться сюда? Если у тебя есть хоть какое-то представление о приличиях, ты не станешь ей помогать. Как можно, по твоему мнению, требовать от людей высокоморального поведения, если ты сам лелеешь падших? Помни, что у меня тоже есть кое-какие права в этом доме, Пол, и я не потерплю, если мои желания будут игнорироваться.
