Редьярд Киплинг - Собрание сочинений. Том 1. Ким: Роман. Три солдата: Рассказы
Он повернулся лицом цвета пожелтевшей слоновой кости, спокойным и невозмутимым, к манившим его горам. Тень его легла на поле далеко впереди него.
Глава тринадцатая
Кто жаждет видеть моря громадно дерзкие валы,Что, громоздясь, ревя, в пучину мачты погружают,Бег облаков в пассатах и вод сафирных красоту,Нежданно налетевший вихрь из-за утесов мрачныхО, в каждом чуде ново море и вечно тож всегда Для тех, чьей владеет душойО так же, не иначе, любит и так же стремится к горам своим горец
«Кто идет в горы, тот идет к своей родной матери».
Они прошли по Селивакским холмам и полутропическому Дупу, оставили позади Муссури и пошли на север, вдоль узких горных дорог. День за днем они углублялись в жавшиеся друг к другу горы, и день за днем Ким замечал, как к ламе возвращались силы. Среди террас Доона он опирался на плечо юноши и охотно пользовался остановками при дороге. На больших склонах Муссури он подобрался, как старая охотничья собака на памятном ей берегу, и там, где, казалось, должен был бы упасть от истощения, он запахивался в свою длинную одежду, забирал в легкие двойной глоток чудесного воздуха и шел, как может ходить только горец. Ким, родившийся и выросший на равнине, обливался потом и задыхался в изумлении.
— Это моя страна, — говорил лама, — но в сравнении с Сучденом эта местность ровнее рисового поля, — и уверенными, размашистыми движениями бедер шел вперед. На крутых спусках, где приходилось проходить три тысячи футов за три часа, он далеко уходил от Кима, у которого болела спина от усилий удержаться, а большой палец был почти перерезан травяным шнурком от сандалий. Он шел неутомимо под ложившейся пятнами тенью больших лесов из деодоров; среди дубов, оперенных папоротниками, берез, остролистов, рододендронов и сосен, направляясь к голым склонам гор, покрытым скользкой, выжженной солнцем травой, и снова возвращался в прохладу лесов, пока дуб не уступил место бамбуку и пальмам долин.
В сумерки, оглядываясь на громадные хребты позади и на еле видную, узкую линию пройденной дороги, он строил, с удивительной широтой взгляда горца, планы переходов на следующий день; или, остановившись на верху какого-нибудь высокого горного ущелья, выходившего в Спиги или Кулу, протягивал с страстным стремлением руки к глубоким снегам на горизонте. На заре эти снега горели красным цветом над чисто-голубым, когда Кедарнам и Бадринат — цари этой пустыни — принимали первые лучи солнца. Весь день они лежали под лучами солнца, словно растопленное серебро, а вечером снова надевали свои драгоценные уборы. Сначала дыхание гор было умеренно. Ветры, дувшие навстречу путешественникам, были приятны им, когда они только что успели вскарабкаться на какой-нибудь гигантский отрог. Но через несколько дней на высоте девяти-десяти тысяч футов эти ветры стали щипаться, и Ким любезно предоставил жителям одного селения возможность приобрести заслугу, дав ему одежду, сделанную из одеяла. Лама кротко удивлялся, что кому-нибудь могут не нравиться режущие, как ножом, ветры, которые скинули несколько лет с его плеч.
— Это только предгорья, чела. Холодно будет только тогда, когда мы дойдем до настоящих гор.
— Воздух и вода хороши, и люди довольно набожны, но пища очень плоха, — ворчал Ким, — и идем мы, словно безумные или англичане. А по ночам подмораживает.
— Может быть, немного, но ровно настолько, что доставляет радость старым костям, когда появляется солнце. Нам нельзя наслаждаться мягкими постелями и обильной пищей.
— Мы могли бы по крайней мере держаться дороги.
У Кима, как у жителя равнин, была особая любовь к проторенным дорожкам, не более шести футов в ширину, извивавшимся среди гор. Лама же, как тибетец, не мог удержаться от коротких дорог через вершины и расщелины склонов, усеянных песком. Он объяснял своему хромавшему ученику, что человек, родившийся в горах, может заранее предугадать направление горной дороги и что низко лежащие облака могут быть препятствием для чужестранца, но не составляют никакого затруднения для вдумчивого человека. Таким образом, после того, что называлось бы в цивилизованных странах большой прогулкой в горах, они, задыхаясь, взбирались на вершину, обходили обвалы и выходили лесом на дорогу под углом в сорок пять градусов. Вдоль их пути лежали селения горцев — глиняные и земляные хижины, иногда деревянные, грубо вырубленные топором, лепившиеся, словно гнезда ласточек, на крутых склонах, толпившиеся на крошечных площадках на половине спуска в три тысячи футов, втиснутые между утесами, служившими центрами всех ветров, или ради пастбищ ютящиеся на площадке, которая зимой бывает покрыта снегом глубиной в десять футов. А жители — бледные, грязные, в шерстяных одеждах, с короткими голыми ногами и почти эскимосскими лицами — выходили толпами и поклонялись ламе. Жители равнин, добрые и кроткие, обращались с ламой как святейшим из святых. А горцы поклонялись ему как человеку, имевшему сношение со всеми дьяволами. Их религией был доведенный до ничтожества буддизм, омраченный поклонением природе, фантастичным, как их пейзажи, обработанный, как их крошечные, шедшие террасами, поля. Но они считали великим авторитетом большую шляпу, щелкающие четки и редкие китайские тексты и уважали человека под этой шляпой.
— Мы видели, как ты спускался по черным склонам Эуа, — сказал один горец, подавая им однажды вечером сыр, кислое молоко и черствый, как камень, хлеб. — Мы нечасто употребляем этот путь, только летом, тогда, когда телящиеся коровы заходят туда. Между камнями бывает такой сильный ветер, что валит людей на землю в самый тихий день. Но что значит дьявол Эуа для таких людей, как ты!
Ким, у которого болела каждая косточка, кружилась голова от заглядывания вниз, болели ноги, большие пальцы которых сводила судорога от неудобного положения при спусках во всякие расщелины, испытывал в такие минуты радость при воспоминании о дневном переходе — такую радость, какую может испытывать ученик школы св. Ксаверия, выигравший приз на состязании в беге, когда слышит похвалы, расточаемые его друзьями. Горы согнали с него жир от еды и сладостей. Сухой воздух, который он с усилием вдыхал на вершине ущелий, помогал развитию и укреплению его грудной клетки, а усиленная ходьба развивала крепкие мускулы на икрах ног и на бедрах.
Они часто размышляли о Колесе Жизни, особенно с тех пор, как лама сказал, что они освободились от его видимых искушений. За исключением серого орла и иногда видимого вдали медведя, рывшего землю и выкапывавшего корни на склоне горы, кровожадного пестрого леопарда, пожиравшего козу в тихой долине, на заре, и, временами, какой-нибудь ярко раскрашенной птицы, путешественники были совершенно одни с ветрами и травой, певшей от порывов ветра. Женщины, жившие в дымных хижинах, по крышам которых проходили лама и Ким, спускаясь с гор, жены нескольких мужей, страдавшие зобом, были некрасивы и грязны. Мужчины были дровосеками или фермерами, кроткие и невероятно простые. Но для того чтобы путешественники не чувствовали недостатка в обмене мыслями, судьба посылала им благовоспитанного врача из Дакки, который то догонял, то обгонял их. Он платил за пищу мазями для излечения зобов и советами, восстанавливающими мир между мужчинами и женщинами. По-видимому, он так же хорошо знал горы, как горные наречия, и уличал ламу в незнании страны, идущей к Ладаку и Тибету. Он говорил, что в каждую данную минуту можно вернуться на равнины. А для тех, кто любит горы, эта дорога занимательна. Все эти сведения сообщались не сразу, но при вечерних встречах на каменных полах хижин, когда доктор, освободившись от пациентов, курил, лама нюхал табак, а Ким наблюдал за крошечными коровами, пасущимися на крышах домов, или, устремив свой взор на глубокие синие пропасти между цепями гор, вкладывал всю свою душу в их созерцание. Кроме того, бывали отдельные беседы в темных лесах, когда доктор искал травы, а Ким как начинающий врач сопровождал его.
— Видите, мистер О'Хара, я не знаю, черт возьми, что буду делать с нашими друзьями-спортсменами. Но, если вы будете так любезны и не станете терять из виду моего зонтика, который представляет собой отличный знак для указания пути, я буду чувствовать себя гораздо лучше.
Ким взглянул на горные вершины.
— Это не моя страна, хаким. Я думаю, легче найти вошь в шкуре медведя.
— О, в этом и состоит преимущество Хурри, что ему некуда торопиться. Я знаю точно, что не так давно они были в Лехе. Они говорили, что пришли из Кара-Корума со своими головами, рогами и со всем остальным. Я боюсь, не отослали ли они все свои письма и вещи, которые могут их скомпрометировать, из Леха на русскую территорию? Конечно, они пройдут как можно дальше на восток, чтобы показать, что они никогда не бывали в западных государствах. Вы не знаете гор? — Он стал чертить палкой на земле. — Взгляните! Они должны были прийти через Сринагар Абботабад. Это прямая дорога вниз по реке у Бунги и Астора. Но они натворили что-то на западе. Поэтому, — он провел черту слева направо, — они идут, идут от Леха (ах, как там холодно!) вниз на Инду до Ханлэ и потом, видите, в Бушар и долину Чини. Это удостоверено методом исключения, а также расспросами людей, которых я лечу так успешно. Наши друзья играют уже давно и производят впечатление. Поэтому они известны уже на большом пространстве. Увидите, что я поймаю их где-нибудь в долине Чини. Пожалуйста, посматривайте на зонтик.
