Редьярд Киплинг - Собрание сочинений. Том 1. Ким: Роман. Три солдата: Рассказы
— Игра, по праву, называется Большой! Я был четыре дня поваренком в Кветте, служа жене человека, у которого украл книгу. И это была часть Большой Игры! С юга — Бог знает откуда — пришел марат и вел Большую Игру с опасностью для своей жизни. Теперь я пойду, я пойду далеко, далеко на север, играя в ту же Большую Игру. Действительно, она, как волан, летит по всему Индостану. А моим участием в ней и моей радостью, — он улыбнулся во тьме, — я обязан ламе. А также Махбубу Али, Крейтону-сахибу, но в особенности Служителю Божию. Он прав — великий, удивительный мир, а я Ким Ким, Ким — один, одно лицо среди всего этого. Но я увижу этих чужестранцев с их ватерпасами и цепями…
— Каков был результат ночной болтовни? — спросил лама после молитвы.
— Пришел какой-то бродячий торговец снадобьями — блюдолиз у сахибы. Его я уничтожил аргументами и молитвами доказав, что наши амулеты имеют больше значения, чем его подкрашенные воды.
— Увы! Мои заговоры! Неужели добродетельная женщина продолжает настаивать на новом амулете?
— Очень упорно!
— Придется написать, иначе она оглушит меня своим шумом. — Он стал рыться в складках одежды, отыскивая футляр с письменными принадлежностями.
— В равнинах всегда много людей, — сказал Ким. — Насколько я слышал, в горах их меньше.
— О, горы! И снег в горах. — Лама оторвал крошечный кусочек бумаги для амулета. — Ну что ты можешь знать о горах?
— Они очень близко. — Ким распахнул дверь и взглянул на длинную, спокойную линию Гималаев, освещенную золотистыми лучами утреннего солнца. — Я ступал на них ногой только в платье сахиба.
Лама печально втянул в себя воздух.
— Если мы пойдем на север, — Ким предложил вопрос восходившему солнцу, — то нельзя будет избегнуть полуденной жары, если идти по более низким горам… Готов амулет, Служитель Божий?
— Я написал имена семи глупых дьяволов, ни один из которых не стоит песчинки в глазу. Вот как глупые женщины сбивают нас с Пути!
Хурри Чендер вышел из-за голубятни, чистя зубы, как подобает ритуалу. Мясистый, с толстыми бедрами, с бычьей шеей, низким голосом он совершенно не производил впечатления «боязливого человека». Ким сделал ему почти незаметный знак, что дело идет хорошо, и, покончив с утренним туалетом, Хурри в цветистых выражениях пришел засвидетельствовать свое почтение ламе. Лама и Ким поели, конечно, отдельно от других, а затем старая госпожа, более или менее скрываясь за окном, вернулась к животрепещущему вопросу о коликах младенца. Медицинские познания ламы ограничивались, конечно, сочувствием. Он верил, что испражнения вороной лошади, смешанные с серой и зашитые в змеиную кожу, являются хорошим противохолерным средством. Но символика интересовала его гораздо больше, чем наука. Хурри отнесся к взгляду ламы так благоговейно, с такой очаровательной вежливостью, что лама назвал его любезным врачом. Хурри ответил, что он только неопытный новичок в этих тайнах, но по крайней мере, — и он благодарит богов за это — он знал, когда находится в присутствии знатока. Он сам учился в пышных залах Калькутты у сахибов, которые не жалеют расходов, но всегда готов признать, что есть мудрость, кроме земной мудрости, — наука размышлений о высоком. Ким с завистью смотрел на него. Знакомый ему Хурри-бабу — вкрадчивый, многоречивый и нервный — исчез, исчез и нахальный вчерашний продавец снадобий. Остался утонченный, вежливый, внимательный, скромный ученый, испытавший многое, в том числе и горе, прислушивавшийся к мудрым словам, вылетавшим из уст ламы. Старуха поведала Киму, что эти ученые разговоры выше ее понимания. Она любила амулеты со множеством чернильных знаков — их можно вымыть в воде, проглотить и покончить дело. Иначе, какая польза в богах? Она любила мужчин и женщин и говорила о них: о князьках, которых знала в прошлом, о своей молодости и красоте, об опустошениях, производимых леопардами, и об эксцентричностях азиатской любви, о податях, аренде, похоронных церемониях, о своем зяте (легко понятными намеками), об уходе за детьми и об отсутствии приличий в настоящее время. И Ким, настолько же заинтересованный мирской жизнью, как и она, готовящаяся покинуть мир, сидел на корточках, прикрыв ноги краем платья, и жадно прислушивался к ее словам, в то время как лама разбивал одну за другой теории излечения тела, предлагаемые Хурри.
В полдень Хурри привязал свой окованный медью ящик с лекарствами, взял в одну руку парадные кожаные сапоги, в другую — яркий, синий с белым зонтик и отправился на север к Дуну, где, как он говорил, его присутствия требовали мелкие князьки тех мест.
— Мы пойдем вечерком, когда станет прохладно, чела, — сказал лама. — Этот доктор, ученый, знаток лекарств и благовоспитанный, уверяет, что жители в предгорьях набожные, великодушные люди, нуждающиеся в учителе. Очень скоро, по словам хакима, мы выйдем на свежий воздух и ощутим запах сосен.
— Вы идете в горы? И по дороге в Кулу? О трижды счастливые! — пронзительно крикнула старуха. — Если бы не домашние заботы, я взяла бы паланкин… но это было бы бесстыдство, пострадала бы моя репутация. О, я знаю эту дорогу — каждый переход этой дороги. Вы везде встретите милосердие, пригожим, красивым людям в нем не отказывают. Я отдам распоряжения насчет провизии. Не нужен ли слуга, чтобы проводить вас? Нет… Ну так, по крайней мере, я приготовлю вам хорошую пищу.
— Что за женщина эта сахиба! — сказал седобородый слуга, когда в кухне поднялась суматоха. — Никогда она не забывала друга. Всю свою жизнь не забывала и недруга. А ее стряпня — ух! — Он потер свой тощий живот.
Тут были и пироги, и сладости, и холодная курица, обильно набитая рисом и черносливом, — всего было так много, что Ким оказался нагруженным, как мул.
— Я стара и бесполезна, — сказала старуха. — Никто меня не любит, и никто не уважает. Но мало кто может сравниться со мной, когда я призову богов и займусь моими кухонными горшками. Служитель Божий и ученик, приходите. Комната всегда приготовлена, радушный прием… Смотри, чтобы женщины не ходили слишком открыто за твоим учеником. Я знаю женщин Кулу. Берегись, чела, чтобы он не сбежал, когда почует воздух своих гор… Эй! Не держи мешок с рисом вверх ногами… Благослови всех домашних, Служитель Божий, и прости твоей слуге содеянные ею глупости.
Она вытерла свои старые, красные глаза кончиком покрывала и издала гортанные, кудахтающие звуки.
— Женщины болтают, — проговорил наконец лама, — но это уж женская болезнь. Я дал ей амулет. Она привязана к Колесу Жизни и вся предана здешней жизни, а тем не менее, чела, она добродетельна, добра, гостеприимна, сердце у нее хорошее. Кто скажет, что это не вменится ей в заслугу?
— Только не я, Служитель Божий, — сказал Ким, поправляя щедрый запас провизии на плечах. — В уме, закрыв глаза, я пробовал представить себе такую женщину вполне освобожденной от Колеса, ничего не желающей, ничего не делающей, так сказать, монахиней.
— И… О дьяволенок! — Лама чуть не расхохотался вслух.
— Не могу представить себе этой картины.
— И я также. Но перед ней миллионы миллионов жизней. Может быть, в каждой из них она приобретет немного мудрости.
— А не позабудет она на этом пути, как делать тушеное мясо с шафраном?
— Твои мысли направлены на недостойные предметы. Но у нее есть искусство. Когда мы придем к отрогам гор, я стану еще сильнее. Хаким верно сказал мне сегодня утром, что ветерок со снегом сбавляет двадцать лет жизни человека. Мы пойдем на некоторое время в горы — высокие горы — под шум потоков тающего снега и шум деревьев. Хаким сказал, что мы можем, когда захотим, вернуться на равнину, потому что мы пойдем только вдоль предгорий. Хаким полон знаний, но нисколько не горд. Я говорил ему, пока ты разговаривал с сахибой, о странном головокружении, которое бывает временами у меня ночью, и он сказал, что это происходит от сильной жары и может пройти от свежего воздуха. Поразмыслив, я удивился, что не подумал о таком простом средстве.
— Ты рассказал ему о своих поисках? — несколько ревниво сказал Ким. Он предпочитал сам увлечь ламу, а не с помощью Хурри.
— Конечно. Я рассказал ему мое видение, и как мне вменится в заслугу, что я дал тебе возможность научиться мудрости.
— Ты не говорил ему, что я сахиб?
— К чему? Я много раз говорил тебе, что мы только две души, ищущие спасения… Он сказал, и он прав, что Река Исцеления прорвется именно так, как я видел во сне, — у моих ног, если это будет нужно. Видишь, найдя Путь, который должен освободить меня от Колеса, зачем я буду беспокоиться о пути на земных полях, которые только иллюзия? Это было бы бессмысленно. У меня есть сновидения, повторяющиеся каждую ночь, есть Джтака и ты, Всеобщий Друг. В твоем гороскопе было написано, что Красный Бык на зеленом поле — я не забыл — приведет тебя к почестям. Кто, как не я, видел исполнение этого пророчества? Я даже был орудием исполнения. Ты найдешь мне мою Реку, став, в свою очередь, орудием. Поиски приведут к желанному концу.
