Илья Штемлер - Архив
От реки пахло плесенью, сырой, морозной, предваряющей скорый ледостав. Утром лужи остужала льдистая корка.
Колесников зиму не любил, возникали проблемы с теплой одеждой. Бр-р-р… Подняв молнию куртки, он достал из кармана вельветовую кепку, упрятал под нее свои вихры и пошел вдоль парапета. Несколько раз он еще обернулся на светящиеся окна третьего этажа. Добрался до львов, что слепо пялились в черную воду реки, тронул ладонью холодный камень хвоста, попрощался и свернул на Речной проспект.
Несколько раз он останавливался у автомата, набирал домашний телефон Чемодановой, и каждый раз ему отвечали, что ее нет.
Куда же она могла подеваться?! И вообще, как он ее проглядел? Он не думал о том, что она избегала общения, вернее гнал это от себя, продолжая звонить… Решил, надо взять себя в руки, позвонить из дома. Хорошо бы тетка где-нибудь задержалась, а то будет потом переспрашивать каждую фразу – кому звонил, зачем? Разве поговоришь в такой обстановке? Колесников давно мечтал поставить в своей комнате второй аппарат, да сдерживался. Сам аппарат он бы еще раздобыл, хотя бы списанный, у мастеров, незадорого, но боялся, что тетка станет подслушивать разговоры, мало ему и без того скандалов.
Колесников вступил на площадку своего этажа и, припав к двери, приложил ухо. Обычно, если у тетки собирались гости, все слышалось сквозь дверь. На этот раз тихо. Может, у тетки «банный» день, а он запамятовал. Тетка работала кем-то в бане, через два дня на третий. Работала она там всего неделю, и Колесников еще не успел уяснить график.
Настроение поднялось, он даже замурлыкал под нос какой-то мотивчик. Но едва открыл дверь, как увидел в тусклом абрисе кухни теткин силуэт. Та сидела у стола и что-то писала, случай сам по себе довольно редкий.
– Пришел? Наконец-то… Что вам там сегодня, карантин устроили? – буркнула она, не поднимая глаз от бумаги.
– Собрание было, – нехотя ответил Колесников, вешая куртку на гвоздь.
– Сними туфли, я пол мыла, – объявила тетка.
Колесников удивился. Не иначе как хочет кого-то заманить в гости. Скидывая кроссовки, Колесников тоскливо взглянул на телефон. Продел ноги в шлепанцы и прошел на кухню. С утра в его кастрюле оставались пельмени. Он полез в холодильник, кастрюля была на месте. Тут же мерзла непочатая бутылка водки, наверняка кого-то ждут.
– Холодильником не хлопай, голова болит, – упредила тетка и, помолчав, спросила: – Как лучше написать? Тазиком или шайкой?
Колесников пожал плечами, бросил вопросительный взгляд на тетку. Широкоплечая, в трикотажном тренировочном костюме, тетка Кира сидела словно ученица за уроками. Окрашенные в лимонный цвет волосы крутыми кольцами прятали глаза, нависали над плоским лбом, коконом обвивали кулак, что подпирал упругую щеку. А губы, пухлые, с четким красивым рисунком и капризно опущенными уголками, еще больше довершали сходство тетки с ученицей.
– Можно тазиком, можно и шайкой. Смотря в каком случае, – ответил Колесников.
Тетка поведала, что администратор бани ее невзлюбил и накатал докладную, что она якобы ударила «моющуюся» по спине из хулиганских побуждений. И тетка сейчас составляла объяснительную записку. В отделение напустили свежего пара, при котором не то что человека, собственного пупка не видно. Да, произошло столкновение, в результате которого «моющаяся» поскользнулась и расквасила себе нос. «Чем я ее задела? Такая толстая, тросами не своротишь. А тут упала и орет: «Убили!» Чем же я ее так? Тазиком, шайкой? Такая корова!»
– Тогда корытом, – посоветовал Колесников. – Мол, корыто тяжелое, в руках не удержалось.
– Верно! – обрадовалась тетка. – Верно. Не удержалось в руках. Сама поскользнулась и задела эту халду. – И она шустро побежала ручкой по бумаге.
– Мне никто не звонил? – спросил Колесников.
– Звонил. Брусницын, твой приятель. Спрашивал.
Просил позвонить.
Вот с кем Колесников не хотел сейчас разговаривать.
– Ну а больше никто?
– Кому ты нужен? Не мешай.
Колесников и сам знал, что звонить ему некому. Правда, в последнее время зачастила Тая, все задавала какие-то чепуховые вопросы по хранилищу. Он понимал, не вопросы интересовали Таю… И все же она молодец, как повернула собрание, смелая барышня, но Тая постоянно чем-то его смешила.
Спичек, как всегда, у плиты не оказалось, тетка вечно их куда-то засовывала, но у Колесникова, в спорных случаях, была своя заначка, на крыше пенала, под самым потолком, куда тетка не дотягивалась… Он зажег газ, достал из холодильника кастрюлю.
– Вижу, сегодня грядет большой праздник, – буркнул он. – Гостей ждете, мадам?
– И тебе поднесу, не спрячешься, трезвенник.
– Куда же я от вас спрячусь? – не без горечи вздохнул Колесников. – Только не очень густо для серьезной компании.
– Михаил придет, – пояснила тетка. – Он пустым не приходит.
Михаил был тот самый колченогий железнодорожник, из-за которого как-то в квартиру ввалились дознаватели из милиции.
– Пятнадцать суток оттрубил Михаил. Надо отметить, – тетка перестала писать, в нерешительности водя пером над бумагой. – Как правильно? Корыто или карыто?
– Корыто, – подсказал Колесников. – А за что его, милягу кривоногого.
– В морду дал кому-то. Чуть срок не влепили, за хулиганство, еле отмазался, – тетка взглянула на племянника из-под нависших куделей.
– Корыто, корыто, – повторил Колесников.
– Да знаю, – огрызнулась тетка. – Тебя хотела проверить, – и принялась дописывать объяснительную.
Несколько минут они молчали, занятые своим делом. Колесников не то чтобы любил пельмени, он привык к ним, как привыкают к воде, зачастую не обращая внимания на вкус. Жаль только – горчица кончилась.
Отцедив через дуршлаг, Колесников перекинул пельмени в тарелку, намереваясь уйти к себе в комнату.
– Оставайся тут, – произнесла тетка и отодвинула бумагу.
Колесников привык есть в своей комнате. Но в тоне тетки он уловил беспокойство. Да и вся она сегодня казалась какой-то непривычной.
Колесников сел, отрезал хлеб, придвинул тарелку. Пельмени скользили, увертывались от вилки, словно живые.
– Я, наверно, замуж выйду, – проговорила тетка.
Очередная пельменина выскочила из тарелки и шмякнулась чуть ли не посреди стола. Но тетка промолчала, даже засмеялась. Зубы у нее были красивые, ровные, один к одному. Единственно схожее, что она имела со своей сестрой, покойной матерью Колесникова. Вообще, тетка вся удалась в отца, второго мужа бабушки Аделаиды. Колесников помнил того человека, шумного и озабоченного старика, хоть тот и умер, когда Колесникову было лет семь.
Приподнявшись, Колесников ухватил пельменину пальцами и вернул в тарелку.
– Поздравляю! – прогундел он. – Новость, прямо скажу… ошеломляющая.
– Не бойся. Я к нему перееду жить. Выписываться не стану, а так. Разонравится – вернусь, – прервала тетка. – У него квартирка очень даже. Не то что наша конюшня.
«Конюшня. Сама и сделала», – подумал Колесников, но промолчал, потрясенный новостью. Неужели и вправду ему замаячила другая жизнь? Он почувствовал, как набухли веки, и судорожно сжал скулы, чтобы унять неуместные слезы. Плакса, укорял он себя.
– Да ты чего, Женька, чего? Вот те на, – еще больше растравляла тетка. – Вот дурачок. Выложишь свои книги, никто тебя не попрекнет.
– Да ладно, – Колесников уже справился с собой. – Была у нас семья. Бабушка, твой отец. Моя мама, я… Жили не так уж чтобы хорошо, но как-то… А теперь я радуюсь, что остаюсь один…
– Сам виноват, – тихо и печально проговорила тетка. – Женился бы, привел жену. Жили бы сейчас одни… А то все я да я. Знаешь мой характер. Такая уж уродилась, сама другой раз жалею… Ладно, разъедемся и станем не-разлей-вода, посмотришь. Еще позовешь назад тетю Киру.
Колесников усмехнулся.
– Да! Забыла сказать, – вспомнила тетка. – Звонили с почты, спрашивали тебя. У них там завал с телеграммами. Кто-то заболел, разносить некому.
– Ну их! – отмахнулся Колесников. – Устал.
– А то пойди, выручи… Я пока на стол соберу. Михаил придет, сядем как люди, отметим.
Может, и впрямь сбегать, подумал Колесников, час-полтора похожу, платят, правда, не жирно, да главный доход от получателей – кто полтинником одаривал, а другой и рубль кинет… Колесников посмотрел на часы. Начало девятого, к десяти он обернется.
– Ладно, схожу, – решил он и поднялся. – Чай с вами попью. Если кто позвонит, не забудь, передай.
Воротился Колесников домой, как и рассчитывал, к десяти. То, что в квартире стоит дым коромыслом, он понял уже на площадке. Звуки, обычно повергающие его в уныние, на этот раз манили и возбуждали, еще бы – такая новость!
Михаил сидел босой, в брюках, в сетчатой майке, сквозь которую просвечивала сизая птица с письмом в клюве. Колесников не первый раз видел эту наколку и всегда удивлялся – на письме значился домашний адрес Михаила. «Это старый, – объяснял каждому Михаил. – Кольнул сдуру, на тот случай, если сам объяснить не смогу». Тем самым он не раз вводил в заблуждение молодцов из вытрезвителя, гоняя их по ложному следу.
