Джон Стейнбек - Неведомому Богу. Луна зашла

— На вас уже покушались?

Корелл дотронулся до повязки пальцами.

— Вы об этом? Нет! Это на меня камень свалился в горах сегодня утром.

— Вы уверены, что его не бросили в вас нарочно?

— То есть как? — спросил Корелл. — Да нет, здешний народ тихий. Они уж лет сто не воевали. Наверное, успели забыть, что такое война.

— Вы среди них жили, — сказал полковник. — Вам лучше знать, — он подошел к Кореллу вплотную. — Но если у вас все сойдет благополучно, значит, здешний народ какой-то особенный. Мне и раньше приходилось бывать в оккупированных странах. Двадцать лет тому назад я был в Бельгии и Франции. — Он еле заметно мотнул головой, словно стараясь прояснить мысли, и сказал грубо: — Вы хорошо поработали. Мы вам многим обязаны. Я отметил вашу работу в своем рапорте.

— Благодарю вас, сэр, — сказал Корелл. — Я сделал все, что мог.

Лансер сказал чуть усталым голосом:

— Так вот, сэр, как же нам теперь быть? Может, вы захотите перебраться назад в столицу? Если вы торопитесь, мы отправим вас на угольной барже, а нет, — так на миноносце.

Корелл сказал:

— Но я не собираюсь уезжать. Я останусь здесь.

Лансер минуту подумал, потом сказал:

— Вы же знаете, людей у меня немного. Я не смогу дать вам надежную охрану.

— Мне не надо никакой охраны. Я же вам говорю: здешний народ совсем не злобный.

Лансер посмотрел на его повязку. Хантер поднял голову от доски и сказал:

— Советую вам ходить в каске, — и снова опустил глаза на чертеж.

Корелл подался всем телом вперед.

— Мне надо с вами поговорить, полковник. Я думаю, что моя помощь будет не лишней в организации гражданской власти.

Лансер повернулся на каблуках, подошел к окну, посмотрел на улицу, потом снова повернулся и спокойно спросил:

— Что вы имеете в виду?

— Вам нужно установить здесь такую власть, на которую можно положиться. Мне думалось так: может быть, мэр Оурден уйдет и… если его пост займу я, тогда военные и гражданские власти сработаются как нельзя лучше.

Глаза у Лансера расширились и заблестели. Он подошел к Кореллу вплотную и резко сказал:

— Вы писали об этом в своем рапорте?

Корелл сказал:

— Д-да, конечно… Я дал анализ положения…

Лансер перебил его:

— Вы говорили с кем-нибудь из здешних жителей после нашего прихода, кроме мэра Оурдена?

— Нет. Дело в том, что они еще не отделались от испуга. Здесь ничего подобного не ждали, — он хмыкнул. — Да, сэр, совсем не ждали.

Но Лансер продолжал допытываться.

— Значит, вы не знаете что здесь обо всем этом думают?

— Они еще не отделались от испуга, — сказал Корелл. — Ходят, точно во сне.

— И как здесь относятся к вам, вы тоже не знаете? — спросил Лансер.

— У меня в городе много друзей. Я здесь всех знаю.

— А сегодня утром у вас в магазине были покупатели?

— Торговля сейчас, конечно, не бойкая, — ответил Корелл.

— Никто ничего не покупает.

Напряжение сразу оставило Лансера. Он подошел к стулу, сел и закинул ногу на ногу. Потом спокойно сказал:

— Область, в которой вы работаете, очень трудна и требует мужества. Такая работа заслуживает достойной награды.

— Благодарю вас, сэр.

— Придет время, когда вы почувствуете их ненависть, — сказал полковник.

— Я этого не боюсь, сэр. Я имею дело с врагом.

Лансер долго колебался, прежде чем заговорить, потом негромко сказал:

— Вы не заслужите даже нашего уважения.

Корелл взволнованно вскочил со стула.

— Это противоречит словам Предводителя! — сказал он. — Предводитель говорил, что все области нашей работы одинаково почетны.

Лансер очень спокойно продолжал:

— Надеюсь, что Предводителю лучше знать. Надеюсь, что он умеет читать мысли солдат. — И добавил почти сочувственно: — Вы заслужили достойную награду. — Минуту он сидел молча, потом, видимо, овладел собой и сказал: — Теперь давайте поговорим начистоту. Я отвечаю здесь за все. Мне вменяется в обязанность вывозить отсюда уголь. Для этого я должен следить за порядком и дисциплиной, следовательно, мне надо знать здешние настроения. Возможность беспорядков надо предвидеть заранее. Вы меня понимаете?

— Я узнаю все, что вам требуется, сэр. Я буду очень полезен на посту мэра, — сказал Корелл.

Лансер покачал головой.

— У меня нет никаких инструкций на этот счет. Я должен полагаться на свою оценку положения. Боюсь, что теперь вы ничего не будете знать о здешних делах. Боюсь, что с вами перестанут разговаривать, к вам не подойдет ни один человек, кроме тех, которым за это будут платить. Боюсь, что без охраны вы будете подвергаться серьезной опасности. Вы меня очень обрадуете, если согласитесь уехать обратно в столицу. Там вас ждет достойная награда за вашу прекрасную работу.

— Но мое место здесь, сэр, — сказал Корелл. — Я заслужил его. Я так и написал в рапорте.

Лансер продолжал, словно не слышал Корелла:

— Мэр Оурден больше, чем мэр, — сказал он. — Оурден — это народ. Он знает, что его люди делают, что они думают. Ему не надо об этом спрашивать, потому что он сам думает так, как они. Я буду приглядываться к Оурдену и по нему судить обо всех. Он должен остаться на своем посту. Такова моя оценка положения.

Корелл сказал:

— Я не заслужил, сэр, чтобы меня отослали отсюда.

— Да, вы заслуживаете большего, — медленно проговорил Лансер. — Но теперь, когда наша работа принимает более широкие масштабы, вы будете только помехой. Если вас еще не ненавидят, то будут ненавидеть. При малейшем столкновении вас убьют первым. Я советую вам уехать.

Корелл сухо сказал:

— Все-таки вы разрешите мне дождаться ответа на мой рапорт в столицу?

— Да, конечно. Но я рекомендую вам уехать ради вашей же безопасности. Скажем прямо, мистер Корелл: вы здесь не нужны. Но… будут другие кампании, другие страны. Может быть, вас пошлют в большой город, поручат более ответственную работу. Я дам очень высокую оценку вашей деятельности здесь.

У Корелла разгорелись глаза.

— Благодарю вас, сэр, — сказал он. — Я работал, не жалея сил. Может быть, вы правы. Но все-таки разрешите мне дождаться ответа из столицы.

Голос Лансера звучал сдавленно. Его глаза стали как две щелочки. Он сказал хрипло:

— Не забывайте про каску, сидите дома, никуда не ходите по ночам и, самое главное, не пейте. Не доверяйте никому — ни одному мужчине, ни одной женщине. Вы меня понимаете?

Корелл с жалостью посмотрел на полковника:

— По-моему вы заблуждаетесь. У меня небольшой домик. В служанках я держу славную крестьянскую девушку. Думаю, что она даже привязана ко мне. Здешний народ простой, миролюбивый. Я его хорошо знаю.

Лансер сказал:

— Миролюбивых народов нет. Когда вы это постигнете? Дружелюбных народов тоже нет. Неужели вы сами этого не понимаете? Мы заняли их страну… вы совершили то, что они называют предательством, и подготовили наш приход. — Он покраснел и заговорил громче: — Неужели вы не понимаете, что мы воюем с этим народом?

Корелл сказал не без самодовольства:

— Мы победили его.

Полковник встал и беспомощно развел руками, а Хантер поднял голову и выставил локоть, защищая свою доску от толчка. Хантер сказал:

— Осторожнее, сэр. Я обвожу тушью. Мне бы не хотелось начинать работу заново.

Лансер посмотрел на него и сказал:

— Простите, — и снова заговорил, словно обращаясь к школьникам. Он сказал: — Поражение — момент преходящий. Поражение не может быть длительным состоянием. В свое время нас победили, а теперь мы наступаем. Потерпеть поражение — это еще ничего не значит. Неужели вы не понимаете? Вам известно, о чем они шепчутся у себя за закрытыми дверями?

Корелл спросил:

— А вам?

— Нет, но я догадываюсь.

Тогда Корелл сказал язвительным тоном:

— Вы боитесь, полковник? Неужели тот, кто провел оккупацию этой страны, может чего-то бояться?

Лансер тяжело опустился на стул и сказал:

— Может быть, все дело в этом. — И снова заговорил с отвращением: — Мне надоели люди, которые никогда не были на войне, а знают о ней все. — Он подпер подбородок рукой и сказал: — Я помню одну старушку в Брюсселе — доброе лицо, седые волосы, крохотная — каких-нибудь четырех футов с небольшим. Тонкие старческие руки с темными, почти черными венами. Помню ее черную шаль и седые волосы с голубоватым отливом. Она часто пела дрожащим нежным голосом наши народные песни. Всегда раздобывала нам папиросы и девственниц. — Он отнял руку от подбородка и выпрямился, словно поймав себя на том, что засыпает. — Никто не знал, что сын этой старушки был в числе казненных, — сказал он. — А когда мы, наконец, расстреляли ее, за ней уже числилось двенадцать человек, убитых длинной черной булавкой для шляпы. Эта булавка до сих пор хранится у меня дома. Эмалевая головка с птицей, а птица красно-синяя.