Франц Кафка - Америка
Повсюду: на стульях и на скамеечках, на столах и под ними, даже на полу, составленная в угол, громоздилась немытая посуда квартирантов. Там были кружки с остатками молока и кофе, на иных тарелках виднелись остатки масла, из большой опрокинутой жестянки высыпалось печенье. Из всего этого вполне можно было организовать завтрак для Брунельды, и, если не говорить ей о его происхождении, она будет до смерти довольна. Карл как раз размышлял об этом — а взгляд на часы показал, что ждут они уже полчаса, и Брунельда наверняка бушует и науськивает на них Деламарша, — когда Женщина между приступами кашля, не сводя глаз с Карла, воскликнула:
— Сидеть здесь вы можете, но завтрака не получите. Зато часа через два получите ужин.
— Робинсон, — сказал Карл, — давай сами себе организуем завтрак.
— Как? — взвизгнула женщина, наклонив голову.
— Пожалуйста, будьте благоразумны, — сказал Карл, — почему вы не хотите дать нам завтрак? Мы прождали уже полчаса, этого вполне достаточно. Вам же за все платят, и наверняка гораздо больше, чем остальные квартиранты. Конечно, завтракаем мы поздно, и вам это в тягость, но мы — ваши жильцы, у нас свои привычки, и вы обязаны мало-мальски с ними считаться. Сегодня из-за болезни дочери вам, естественно, особенно трудно, но в таком случае мы готовы составить себе завтрак из остатков, раз уже по-другому не получается и вы не даете нам еды получше.
Женщина, однако, не собиралась пускаться в дружелюбные объяснения, для этих квартирантов даже остатки общего завтрака казались ей слишком роскошными, но, с другой стороны, она была уже по горло сыта назойливостью обоих слуг, поэтому схватила миску и ткнула ею в грудь Робинсона, который, жалобно скривив лицо, лишь через секунду сообразил, что должен держать ее, пока женщина собирает для них съестное. Она с величайшей поспешностью навалила в миску всякой всячины, но в общем это походило скорее на груду грязной посуды, чем на завтрак. Пока женщина выталкивала их из кухни и они, пригнувшись, словно ожидая ругани или тычков, торопливо шли к двери. Карл забрал миску из рук Робинсона, не слишком-то надеясь на своего бестолкового товарища.
Отойдя подальше от двери квартирной хозяйки. Карл с миской в руках уселся на пол, чтобы кое-как привести все в порядок; молоко он слил в один кувшинчик, сгреб на одну тарелку остатки масла, а затем тщательно обтер ножи и вилки, обрезал подкушенные булочки и таким образом придал всему более или менее приличный вид. Робинсон считал эти старания бесполезными и уверял, что завтраки, бывало, выглядели и похуже, но Карл не слушал его, только радовался, что Робинсон со своими грязными пальцами не лез помогать. Чтобы он не мешал, Карл сказал, что это, конечно, из ряда вон выходящий случай, дал ему несколько галет и кувшинчик с толстым осадком шоколада.
Когда они подошли к своей квартире и Робинсон, не раздумывая, взялся за дверную ручку, Карл удержал его, так как было неясно, можно ли им войти.
— Ну конечно, — сказал Робинсон, — сейчас он ее всего лишь причесывает.
И действительно, во все еще не проветренной и занавешенной комнате, широко расставив ноги, сидела в кресле Брунельда, а Деламарш, низко склонившись над нею, расчесывал ее короткие, похоже, очень спутанные волосы. Брунельда опять надела просторное платье, на сей раз бледно-розовое, оно, пожалуй, было немного короче вчерашнего — во всяком случае, белые, грубой вязки чулки виднелись чуть не до колен. Причесывание затянулось, и от нетерпения Брунельда толстым красным языком поминутно облизывала губы, а иногда с криком «Ой, Деламарш!» вырывалась от француза, а тот, подняв гребень вверх, спокойно ждал, когда Брунельда вернет голову в прежнее положение.
— Долго же вы валандались, — сказала Брунельда как бы в пространство, а затем обратилась к Карлу: — Будь порасторопнее, если хочешь, чтоб тобой остались довольны. Не бери пример с ленивого и прожорливого Робинсона. Вы-то небось уже где-нибудь позавтракали; предупреждаю: впредь я этого не потерплю.
Это было ужасно несправедливо, Робинсон даже покачал головой и зашевелил губами, правда беззвучно. Карл же понял, что на хозяев можно произвести впечатление только работой. Поэтому он вытащил из угла низенький японский столик, накрыл его салфеткой и расставил принесенное. Тот, кто видел, из чего получился завтрак, вполне мог быть им доволен, но вообще, как поневоле признался себе Карл, тут было к чему придраться.
По счастью, Брунельда была голодна. Она благосклонно кивнула Карлу, пока тот все подготавливал, и частенько ему мешала, не вовремя выхватывая какой-нибудь приглянувшийся ей кусочек мягкой, жирной рукой, которая, поди, сразу все и раздавливала.
— Он постарался, — сказала она, причмокнув губами, и усадила Деламарша, оставившего покуда гребень в ее волосах, в кресло рядом с собой. Деламарш при виде еды тоже повеселел; оба они были очень голодны, руки их так и мелькали над столиком. Карл понял: чтобы их угомонить, нужно попросту приносить как можно больше; и, вспомнив, что на полу в кухне осталось еще много съедобных остатков, он сказал:
— На первый раз я не знал, как все приготовить, но в другой раз сделаю это гораздо лучше.
Уже, говоря это, он сообразил, к кому обращается, слишком он увлекся. Довольная Брунельда кивнула Деламаршу и в награду протянула Карлу горсть галет.
Отъезд Брунельды
Однажды утром Карл вывез из парадной инвалидную коляску, в которой сидела Брунельда. Было уже не так рано, как он надеялся. Они договорились уехать ночью, чтобы не привлекать на улицах особого внимания, днем это было неизбежно, как бы скромно Брунельда ни куталась в большой серый плед. Но спуск по лестнице занял чрезвычайно много времени, несмотря на энергичное содействие студента, который, как выяснилось, был куда слабее Карла. Брунельда держалась храбро, почти не вздыхала и всеми возможными способами старалась облегчить своим носильщикам работу. Все равно приходилось на каждой пятой ступеньке останавливаться, давая отдохнуть себе и ей. Утро было прохладное, по коридорам, как в погребе, тянуло холодом, но Карл и студент взмокли от пота и во время передышек утирали лицо краями Брунельдиного пледа, которые она им, кстати, любезно протягивала. Вот так они и спускались вниз целых два часа, а там еще с вечера стояла коляска. Усадить Брунельду в коляску тоже потребовало изрядных усилий, но в целом все прошло успешно, так как везти коляску, благодаря высоким колесам, будет наверняка нетрудно, и оставалось только опасение, что она рассыплется под тяжестью Брунельды. Однако пришлось рискнуть — не тащить же с собой запасную коляску, раздобыть и везти которую полушутя вызвался студент. Теперь пора было прощаться со студентом, и они попрощались даже весьма сердечно. Все неурядицы между студентом и Брунельдой, казалось, остались в прошлом, он даже извинился за давнюю обиду, нанесенную ей во время болезни, но Брунельда сказала, что все давным-давно забыто и улажено. В конце концов она попросила студента в знак дружбы принять от нее на память доллар, который она с трудом отыскала в складках своих бесчисленных юбок. При всей известной скупости Брунельды этот подарок был весьма значителен, студент действительно очень обрадовался и подбросил монету высоко в воздух. Правда, затем ему пришлось искать ее на земле вместе с Карлом, в конце концов Карл-то и нашел ее под коляской. Карл со студентом расстались очень просто, они обменялись рукопожатием и заверили друг друга, что, вероятно, когда-нибудь встретятся и что к тому времени по крайней мере один из них (студент твердил, что Карл, а Карл — что студент) совершит нечто выдающееся, для чего, увы, пока не настала пора. Затем Карл бодро взялся за ручку коляски и вывез ее из парадной. Студент глядел им вслед, пока они не исчезли из виду, и махал платком. Карл часто оборачивался, прощально кивая; Брунельда тоже охотно обернулась бы, но подобные движения были для нее слишком утомительны. Чтобы все-таки дать ей возможность попрощаться напоследок, в конце улицы Карл развернул коляску так, чтобы и Брунельда увидела студента, который ради такого случая замахал платком особенно усердно.
После этого Карл сказал, что теперь им останавливаться недосуг, путь долгий, и выехали они гораздо позже, чем намеревались. Действительно, тут и там уже виднелись экипажи и — хотя и очень редко — спешащие на работу люди. Своим замечанием Карл ни на что не намекал, но мнительная Брунельда истолковала все превратно и с головой накрылась серым пледом. Карл возражать не стал; правда, накрытая серым пледом коляска весьма бросалась в глаза, однако же привлекала неизмеримо меньше внимания, нежели ненакрытая Брунельда. Двигался Карл очень осторожно; прежде чем завернуть за угол, осматривал следующую улицу, останавливал, если нужно, коляску, проходил несколько шагов вперед, порой, во избежание неприятной встречи, на некоторое время пережидал опасность, а то и выбирал совсем другую улицу. Даже и в таком случае он ни разу не сделал значительного крюка, так как предварительно разведал все возможные маршруты. Конечно, возникали и препятствия, которые хоть и вызывали опасения, но были непредсказуемы. Так, например, на одной из улиц, которая шла немного в гору, что позволяло видеть далеко вперед, и была совершенно пустынна — это преимущество Карл старался использовать для увеличения скорости, — из темной подворотни внезапно выступил полицейский и спросил, что это он везет в столь тщательно укрытой коляске. Но, строго посмотрев на Карла, он поневоле улыбнулся, когда приподнял плед и увидел раскрасневшееся, перепуганное лицо Брунельды.
