Джек Керуак - Ангелы одиночества
Но ведь все это разные формы одного и того же.
Я знаю что нехорошо прерывать рассказ такой болтовней - но я должен сбросить это со своих плеч или мне вообще конец - я просто загнусь
И хотя "просто загнуться" не значит просто загнуться, а есть лишь часть золотой бесконечности, все же приятного в этом мало.
Бедняга Эрман, он валяется совсем никакой из-за температуры, я выхожу и звоню его доктору который говорит, "Не могу ничем помочь - скажите ему чтобы пил побольше и отдыхал".
И Рафаэль кричит "Эрман ты должен показать мне как играть на пианино, показать мне музыку!"
"Как только мне станет получше"
Это печальный день - и на залитой немилосердным солнцем улице бритоголовый художник Левескье отмачивает этот свой безумный танец который пугает меня, он похож на пляшущего черта - Как только эти художники способны такое выносить? Кажется, он кричит что-то насмешливое - И мы втроем, Ирвин, Раф и я, идем вниз по сиротливой дорожке - "Пахнет дохлой кошкой", говорит Ирвин. "Пахнет прекрасным дохлым япошкой", говорит Рафаэль, опять натянув рукава на руки и вышагивая вниз по крутой дорожке - "Пахнет дохлой розой", говорю я - "Пахнет прекрасной сытной кормежкой", говорит Ирвин - "Пахнет Силой", говорит Рафаэль - "Пахнет грустью", говорю я и добавляю - "Пахнет безразличными розовыми лососями" - "Пахнет сиротливой сладогоречью", говорит Ирвин
Бедный Ирвин - я смотрю на него - Мы знакомы уже пятнадцать лет и смотрели встревоженно в глаза друг другу среди пустоты, теперь все подходит к концу - наступает тьма - и нам понадобится все наше мужество - мы повернем все то так то эдак в радостной солнечности наших мыслей. Через неделю все позабудется. Зачем умирать?
Мы грустно подходим к дому с билетом в оперу данным нам Эрманом который не может пойти, и говорим Лазарусу чтобы он приоделся к своему первому в жизни вечеру в опере - Мы завязываем ему галстук, выбираем рубашку Причесываем волосы - "А чего делать надо?" спрашивает он
"Просто врубайся в людей и в музыку - будут давать Верди, давай я расскажу тебе все о Верди!" кричит Рафаэль, и объясняет заканчивая долгими рассказами из истории Римской Империи - "Ты должен знать историю! Ты должен читать книги! Я скажу какие книги тебе надо прочесть!"
Саймон уже тут, окей, мы берем такси в оперу и высаживаем там Лазаруса и идем повидаться с МакЛиром в баре - поэт Патрик МакЛир, наш "враг", согласился встретиться с нами в баре - Мы оставляем Лазаруса среди голубей и людей, внутри сверкают огни, оперная публика, именные шкафчики раздевалок, коробки, занавеси, маски, будет опера Верди - Лазарус увидит все это сквозь громыхание грома - Бедный парень боится идти в одиночку - Он беспокоится о том что люди скажут про него - "Может ты встретишь там каких-нибудь девушек!", уговаривает его Саймон и подталкивает ко входу. "Давай же, сейчас твой шанс порадоваться жизни. Целуй их, щипай и мечтай об их любви"
"Окей", соглашается Лазарус и мы видим как он скачет к опере в своем собранном с-миру-по-нитке костюме, галстук развевается на ветру - целая новая жизнь для "симпатичного юноши" (так назвал его школьный учитель), вот так вот вприпрыжку в эти оперы смерти - оперы надежды - ждать - наблюдать - Целые жизни проведенные в мечтах об ушедшей луне.
Мы двигаемся дальше - таксист, вежливый негр, слушает с искренним интересом как Рафаэль объясняет ему все о поэзии - "Ты должен читать поэзию! Ты должен врубаться в красоту и истину! Что ты знаешь о красоте и истине? Китс это сказал, что красота есть истина и истина есть красота, ты красивый парень и должен знать такие вещи"
"А где же мне взять эти книжки - в библиотеке, наверное..."
"Точно! Или иди в магазины на Норт Бич, накупи там маленьких брошюрок стихов и почитай что измученные и голодные говорят про измученных и голодных".
"Это измученный и голодный мир", говорит он понимающе. Я в темных очках, мой рюкзак уже собран потому что в понедельник я залезу на товарняк и поеду, и я слушаю внимательно. Как хорошо. Мы пролетаем сквозь печальные улицы, разговаривая откровенно как граждане Афин, Сократ Рафаэль предлагает, Альцибиад таксист покупает. Ирвин наблюдающий Зевс. Саймон Ахиллес набивающий цену. Я Приам оплакивающий свой сожженный город и растерзанного сына и выброшенный на обочину истории. И я никакой не Тимон Афинский, а Крез рыдающий над истиной горящего катафалка.
"Окей", соглашается таксист, "Буду читать поэзию", и желает нам приятным голосом доброй ночи, отсчитывает сдачу и мы бежим в бар, к темным столикам в глубине похожим на задние комнатки в кабачках Дублина, и тут Рафаэль удивляет меня тем что нападает на МакЛира:
"МакЛир! Ты ничего не знаешь об истине и красоте! Ты пишешь стихи но ты не настоящий! Ты живешь жестокой бессердечной жизнью буржуазного предпринимателя!"
"Что?"
"Это очень плохо, это все равно как убить Октавиана сломанной скамьей! Ты подлый сенатор!"
"Зачем ты говоришь все это - "
"Потому что ты меня ненавидишь и думаешь что я дерьмо!"
"Ты чертов нью-йоркский итальяшка, Рафаэль", кричу я и улыбаюсь чтобы дать понять всем "Ну теперь-то мы знаем что Рафаэль просто дурит, так давайте не будем спорить".
Но стриженого ежиком МакЛира невозможно ни обидеть ни переспорить и он отвечает нападением, "Потому что никто из вас ничего не знает о языке кроме Джека"
Окей, ну раз я знаю кое-что о языке тогда пожалуйста не пользуйтесь им для руготни.
Рафаэль разразился обличительной демосфеновской речью с помахиванием в воздухе кончиками пальцев, но улыбка все чаще и чаще появляется у него на лице - и МакЛир тоже улыбается - они оба понимают что все это просто недоразумение возникшее из-за тайных тревог поэтов в штанах, этим-то они и отличаются от поэтов в тогах, вроде Гомера который мог декламировать глядя незрячими глазами и никто из слушателей не пытался его перебивать, редактировать или записывать. Гопники стоящие у входа в бар заинтересовались нашим гвалтом и чудным разговором про какую-то "поезию", и мы чуть было не ввязываемся в драку на выходе, но я говорю себе "Если мне придется ударить кого-то крестом защищая этот крест, да я это сделаю, но О лучше бы мне уйти отсюда и гори оно все огнем", так оно и произошло, слава Богу нам удалось спокойно выйти на улицу
Но потом Саймон огорчает меня тем что мочится прямо на улице на виду у целой толпы народу, до тех пор пока какой-то человек не подходит и не спрашивает "Зачем ты это делаешь?"
"Потому что писать хочется", говорит Саймон - и я иду вперед быстрым шагом со своим рюкзаком за плечами, они идут вслед смеясь - Заходим в кафетерий чтобы выпить кофе, но Рафаэль зачем-то разражается длинной громкой речью обращенной ко всем присутствующим, и естественно они не хотят нас обслуживать - Он говорит опять о поэзии и истине но они-то думают что все это безумная анархия (судя по нашему виду) - Я с крестом, и мой рюкзак Ирвин с бородой - Саймон со своим шизовым прикидом - Что бы ни делал Рафаэль, Саймон смотрит на него с восторгом - Он ничего больше не замечает, не видя испуганных людей, "Они должны научиться красоте", говорит Саймон сам себе решительно.
И в автобусе Рафаэль опять обращается ко всем пассажирам, Эй! Эй! теперь это большая речь о политике "Голосуйте за Стивенсона!" кричит он (непонятно почему), "голосуйте за красоту! Голосуйте за истину! Поднимайтесь на защиту своих прав!"
Когда нам пора выходить автобус останавливается, и мои пустые бутылки которые мы опустошили в нем начинают громко перекатываться по полу, водитель-негр читает нам нотацию перед тем как открыть дверь: - "И никогда больше не пейте пиво в моем автобусе... У нас обычных людей есть свои проблемы в этом мире, и такие как вы их умножают", говорит он Рафаэлю, и это не совсем так разве что именно сейчас да, но ведь никто же из пассажиров не жалуется, это просто такое представление в автобусе
"Это автобус мертвецов направляющийся к смерти!" говорит Рафаэль на улице. "И шофер этот знает об этом и ничего не хочет менять!"
Мы спешим чтобы встретиться с Коди на станции - Бедняга Коди, он случайно зашел в пристанционный буфет позвонить, с головы до ног одетый в железнодорожную форму, и тут его обступила со всех сторон и начала тормошить и гигикать толпа безумных поэтов - Коди смотрит на меня будто пытаясь сказать: "А ты не можешь их успокоить?"
"Что я могу?" говорю я. "Разве что призвать к доброте".
"Черт бы драл доброту!" кричит мир. "Нам нужен порядок!" А когда придет порядок, придут и приказы устанавливающие этот порядок - И я говорю, "Пусть в мире царит всепрощение - попытайтесь - простить - забыть - Да, молитесь на коленях о силе прощать и забывать - тогда все станет Небесами белоснежными".
Коди явно не хочется брать в поезд Рафаэля и всю эту толпу - Он говорит мне "Ты хоть причешись, тогда я скажу проводнику кто ты такой" (что я работал на железной дороге) - Так что я причесываюсь для Коди. И чтобы был порядок. Тоже. Я просто хочу протечь сквозь Господи к тебе - И лучше мне быть в руках твоих чем в руках Клеопатры... до той ночи когда это будут одни и те же руки.
