Эрвин Штриттматтер - Чудодей
«Матеус Мюллер» встал на голову на мешках с мукой. Впервые с тех пор, как он ушел из дому, у него была такая огромная радость, не связанная с любовью к девушке. Хозяин смотрел на подмастерья, стоявшего на голове. Станислаус свалился с мешка, лицо у него было красное и вымазанное мукой. Перед ним стоял хозяин в сапогах и в желтой форме. Глаза его сверкали и бегали, плечи дергались, словно втискиваясь в новую оболочку.
— Мне бы надо с тобой поговорить. — Мастер пытался просунуть под ремень большие пальцы рук. Ремень был ему тесен. — Мы все тут теперь за работу, хлеб и мир. Никто не смеет говорить ничего другого.
— Нет, — сказал Станислаус, и это можно было толковать как угодно. Этому он научился у Густава. Хозяин похлопал рукой по стропилам. Казалось, он радуется, что стропила на месте и он может похлопать по ним рукой.
— Ты вот на голове стоишь, спортом занимаешься, греха в этом нет, но нам нужен военный спорт.
— Что?
— Не то чтобы я к чему-то принуждал своих людей, но тебе следует над этим подумать. — Хозяин похлопал Станислауса по плечу и прошептал: — И не проводи столько времени с Густавом. Я хочу тебя предостеречь! — И он стал спускаться по лестнице, не сгибая спины. Сапоги его скрипели. Они были из совсем новой кожи.
— Фюрер знает души своих подданных. Ведь такая нежная, как туман, душа быстро портится от карточной игры! — сказал Густав.
Станислаусу не следовало больше ходить домой к Густаву. И Станислаус послушался. Он не хотел из-за себя подвергать Густава опасности. В пекарне редко дело доходило до откровенных разговоров, ведь там был еще и Хельмут.
— Как ты смотришь на военный спорт, Хельмут?
— Я считаю, он должен быть моторизован.
Однажды из пыльного угла пекарни выползла ссора. Они говорили о звездах.
— По мне, лучше Земля, — сказал Густав. — Ты вот все читаешь и читаешь, а истины все равно не знаешь.
Станислаус поднял голову:
— А кто под солнцем знает, что такое истина?
Густав ощетинился — точь-в-точь крапива.
— Ты, если посмотреть диалектически, как все обыватели, ничего не читаешь политического!
Обыватель? Этого только не хватало!
— А кто ж в этом мире прочел все книги?
— Хо-хо!
Ссора знай себе шипела: шш-шш! Шш! Где прикажете Станислаусу в деревне взять коммунистические книги? Густав сбросил с себя шлепанцы и ударил ими друг о дружку.
— Ты бы еще погромче орал, дурья башка!
Станислаус вспылил:
— Ты считаешь себя непогрешимым как какой-нибудь бог!
— Может, коммунисты возами должны были развозить по деревням свои книжки? Для всяких там навозников?
— Это ты меня навозником назвал?
Больше они друг с другом не разговаривали. Так проходили дни, но наконец Густав не смог больше выносить мучную тишину, стрекотание сверчка, разговоры Хельмута о мотоциклах. Он сидел на приступочке у печи и пел:
В стороне лесистойтишина живет.По тропинке мшистойтишина бредет.И в гнезде высокоптица не поет…
У Станислауса комок подступил к горлу, но упрямство было сильнее.
— Навозникам этого не понять.
Тогда Густав поднес ко рту пустое ведро и рявкнул:
— Привет королю звезд от непогрешимого бога!
Привет прозвучал как из могилы. Потом опять слышно было, как оседает мучная пыль.
…И вновь пришло письмо от племянниц Станислауса. Они благодарили за прекрасные открытки для их альбома! Их отца за государственный счет послали на грязевой курорт. Станислаус показал письмо Густаву. Густав прочел его в углу над плевательницей.
— Тоже один из непогрешимых!
И тут Станислаус сдался. Он закричал:
— Теперь ты дашь мне книгу об этих ваших или нет?
Густав небрежно сунул письмо себе под шляпу:
— Ты в каком веке живешь? Мои книги давно отданы или сожжены!
Станислаусу не надо было долго думать, чтобы понять, что человек вроде Густава может сделать с книгами, вредными для народа, вероятно, они спрятаны в какой-нибудь недействующей трубе у него на чердаке.
— Как ты можешь подозревать, что я хитрее гестапо!
Густав выбивал мешки из-под муки. Он стоял в мучном облаке, точь-в-точь спустившийся на землю ангел в шляпе. И ангел вновь подал голос:
— Спустись сам в мой подвал! И если там, под картошкой, ты обнаружишь маленький ящичек, как это частенько случается, то я хотел бы быть оттуда как можно дальше, а тебе скажу, что ты вполне можешь взять из ящичка, что сочтешь нужным. Но ты бери там, где нечего взять!
Станислаус нарочно проделал дырку в своей рабочей рубахе. Он ждал приглашения Густава. Густав дырку на рубахе не замечал. Станислаус сделал дырку побольше. Густав и ее не заметил.
— Ну ты подумал о военном спорте? — спросил хозяин. Глаза его сверкали. Он порвал припорошенную мукой паутину. — Только не считай, что я кого-то принуждаю.
— Я думал об этом.
— И что?
— Они там строем ходят.
— Это само собой.
— Неохота мне.
— Ты с Густавом говорил об этом?
— Я с Густавом не разговариваю.
— О радикальных книжках?
— Нет!
Станислаус зарылся в тесто для солдатского хлеба. Руки хозяина схватились за скалку. Они просто жить не могли, не хватая что-то, не ощупывая. Скалка покатилась по квашне. Небольшой грохот.
— И что ж делать будем?
Нельзя было понять, к кому обращался хозяин, к скалке, к Станислаусу или к самому себе.
Солнце стремительно промчалось сквозь лето. Настала осень. И однажды, когда на улице было так же серо, как в мучном амбаре, Густав не вышел на работу.
Около полудня в пекарню присеменила его жена. Она заглядывала в каждый уголок, прислушивалась и, как всегда, бойко молотила языком.
— Я должна передать, что он не в санатории. Что он уехал за свой счет, без проводников, это я тоже должна передать. И вам даже в голову не должно прийти забирать картошку у меня из подвала, это я должна вам сообщить отдельно. А от себя я скажу: я рада. Этот вечный страх! Вы должны меня понять, а картофельный ящик я сожгла.
Фрау Гернгут засеменила на кухню и там поговорила с хозяином. Хозяин задрожал. Его глаза и руки просто не знали, на чем остановиться.
В душе у Станислауса воцарилась тишина. Он почувствовал себя одиноким. Этот Густав с его мыслями и разговорами занимал Станислауса гораздо больше, чем он мог себе признаться. От него веяло суровой отеческой заботой.
Вместо Густава пришел новый подмастерье. Он был горбатый и смахивал на гнома. Голос его звучал словно из погреба. И он все время был начеку, чтобы его кто не обидел. Жестокие люди сделали его чувствительным и хитрым.
— Каким ты видишь мир, Эмиль?
— Я-то его вижу, да он меня не замечает. А человеку надо хоть немножко счастья наскрести.
— Счастья?
— Я попрошу у мастера кормовой муки, откормлю свинью.
— А потом?
— Об этом я не могу говорить.
Станислаус мерз. Неужели опять пора в путь?
— Ты думаешь о Густаве, — сказала хозяйка.
— Да, думаю.
— Бедняга Густав!
Так он впервые обратил внимание на хозяйку, которая была как серая сова — всегда шла позади своего кашля.
— Кхе, кхе, у меня был сын. Он учился и вечно возился с книгами вроде тебя. Он умер. В дороге, в стогу сена. Кхе, кхе, зачем ему это нужно было? Когда его привезли, у него в волосах еще было сено. Так что ты не иди по стопам Густава, кхе, кхе!
Первый снег лежал на оконных карнизах, легкий, но безжалостный.
Станислаус посмотрел на хозяйку: эта серая совушка превратилась в умоляющую мать. И он обещал ей остаться.
Зимние ночи заставали в каморке одинокого, замкнутого человека. Он писал. Писал со страстью, исписывая листок за листком. Это опять был роман. Герой романа, подмастерье, напоминал некоего Станислауса Бюднера, ведал те же печали, те же радости и блуждал то в мучной, то в звездной пыли.
Герою нужна была невеста. Станислаус создал ее из букв и слов. Его тоска только тихонько жужжала над ухом. Когда он посмотрел на невесту героя, то счел, что она похожа на ту девушку из парка с глухим голосом. Тогда он рассердился, взял себя за ворот рубашки и встряхнул как следует.
— Хуже уж некуда, а?
Через неделю он порвал все написанное. Превратил роман в клочки, в снежные хлопья и выкинул в окно своей комнаты. Насмехаясь над собой, он кричал парящим в воздухе клочкам:
— Вот как его труды выходят в свет!
Теперь он хотел учиться, не больше и не меньше. В какой-то газете он нашел объявление на всю страницу: «Путь открыт каждому! Почему вы не учитесь?»
Да, а почему он, собственно, не учился? Теперь он будет учиться. Заочное обучение! Он читал напечатанные благодарственные письма от людей, получивших высшее образование по «методу Ментора», в результате самостоятельных занятий. Канд. мед. наук, канд. вет. наук, канд. фил. наук. Он хотел учиться на канд. поэт. наук.
