Уильям Голдинг - Ритуалы плавания
Да, опять-таки кстати, — я нанял к себе в услужение Филлипса, потому что, сколько я ни звал и ни кричал, но Виллера так и не дозвался. Теперь его повсюду ищут.
Искали. Только что узнал от Саммерса. Виллер исчез. Упал за борт. Подумать только, Виллер! Был и нету — как сон, с его венчиком седых волос, сияющей лысиной и благостной улыбкой, с его доскональной осведомленностью о всем, что творится на судне, с его маковым снадобьем, с его готовностью добыть для джентльмена чего тот ни пожелает во всем необъятном мире, при условии что джентльмен раскошелится! Это Виллер-то, у которого с головы до пят одни глаза и уши, как метко выразился капитан! Мне будет недоставать его — вряд ли можно надеяться, что Филлипс окажется столь же услужлив. Да вот только недавно самому пришлось стаскивать сапоги, хорошо еще Саммерс как раз зашел ко мне в каюту, помог по доброте душевной. Вторая смерть за каких-то несколько дней!
— Одно благо, — сказал я со значением Саммерсу, — уж в этой смерти меня упрекнуть никак нельзя, ведь нельзя?
Он запыхался и не мог ответить. Посидел немного на корточках, потом распрямился и молча смотрел, как я надеваю расшитые домашние туфли.
— Жизнь — штука бесформенная, Саммерс. И напрасно литература навязывает ей форму!
— Не могу с вами согласиться, сэр, ибо на борту случается не только смерть, но и рождение новой жизни. Пэт Круглобокль…
— Круглобокль? Мне казалось, ее зовут Крутобокль?
— Называйте как хотите, это дела не меняет. Главное, она разрешилась от бремени девочкой, которую нарекут в честь нашего корабля.
— Бедная крошка! Зато теперь понятно, кто давеча так жалобно мычал — точь-в-точь как Бесси, когда сломала ногу!
— Угадали, сэр. Пойду взгляну, как они там управляются.
На сем он откланялся, и чистые страницы в моем дневнике так и остались незаполненными. Новости, скорее новости! Да какие ж новости? Представьте, есть кое-что, достойное упоминания в моей летописи, но касающееся уже не Колли, а капитана. Правда, сюжетец этот несколько запоздал — ему место в акте четвертом, а то и в третьем. Теперь же ему придется колченого поспевать вслед за драмой, подобно сатировской пьеске, замыкающей античную трилогию. Это не столько dйnouement,[55] сколько пояснение, проливающее тусклый свет на первопричину происшедшего. Помните — органическая неприязнь капитана Андерсона ко всей священнической братии? Конечно помните. Ну-с, не исключено, что мы с вами теперь действительно знаем все.
Но тсс! — как пишут в таких случаях. Пойду-ка сперва запру на засов дверь. Ну вот, можно приступать… Проболтался все тот же Деверель. В последнее время он стал пить сверх всякой меры — по сравнению с его обычной нормой, ибо он и раньше умеренностью не отличался. Судя по всему, капитан Андерсон — побаиваясь не только меня с моим дневником, но и других пассажиров, которые теперь все, за исключением железной мисс Грэнхем, убеждены, что с «бедным Колли» обошлись дурно, — Андерсон, повторюсь, учинил этим двоим, Камбершаму и Деверелю, страшный разнос за ту роль, которую они сыграли в злосчастной истории с Колли. Камбершаму хоть бы что, его ничем не проймешь. Деверель — иное дело, но и он, по законам морской службы, не вправе требовать сатисфакции, как велит ему честь джентльмена. Он впал в хандру и пьет горькую. Вчера вечером, изрядно накачавшись, он явился ко мне уже затемно и заплетающимся языком, спотыкаясь на каждом слове, поведал мне по секрету небесполезные для моего журнала, как он выразился, штрихи к портрету капитана. Однако он был не настолько пьян, чтобы вовсе не сознавать опасности. И вот представьте себе картину: мы оба, при свете свечи, сидим бок о бок у меня на койке и Деверель злобно нашептывает мне в ухо, а голова моя склонилась почти что к его губам. Если верить его рассказу, жило-было, да и сейчас живет, некое благородное семейство — возможно, хотя вряд ли, отдаленно знакомое Вашей светлости, — земли которого граничат с владениями Деверелей. Благородные господа, как сказал бы Саммерс, воспользовавшись привилегиями своего высокого положения, пренебрегли вытекающими из него обязанностями. У отца нынешнего молодого лорда жила на содержании некая особа прелестного нрава, замечательной красоты, не большой сообразительности и, как выяснилось, незаурядных способностей к произведению на свет потомства. Пользоваться привилегиями своего положения бывает порой весьма накладно. Лорд Л. (ну чем вам не Ричардсон?[56]) ощутил потребность добыть как-нибудь состояние, притом безотлагательно. Состояние найти удалось, но ее — состояния — семейство, обуянное поистине веслеянской[57] праведностью, требовало немедленно изгнать прелестную особу, которая только тем и провинилась, что священником в приходской церкви так и не были произнесены над нею заветные слова. Назревала катастрофа. Почуяв, что судьба ее в опасности, прелестная особа накалилась до того, что уже нет-нет да мелькали искры, — состояние лорда повисло на волоске! И тут, шептал мне на ухо Деверель, вмешалось само Провидение: священник одного из трех приходов, отписанных в приданое невесте, убился на охоте. Наставник молодого лорда, малый, надо сказать, недалекий, нежданно-негаданно получил в свое распоряжение одним разом и приход, и прелестную особу — вместе, как выразился Деверель, с окаянным грузом у нее в трюме. Лорду досталось его состояние, особе на сносях — законный муж, а преподобному Андерсону бенефиций, благоверная и наследничек gratis.[58] В положенный срок мальчонку определили по морскому ведомству, и тут уж его настоящему папеньке достаточно было раз-другой проявить интерес к его судьбе, чтобы повышение по службе было ему обеспечено. Старый лорд отошел теперь в лучший мир, а молодому любить своего братца-бастарда вроде бы не резон.
И все это при неверном свете свечи, под сердитые выкрики во сне мистера Преттимена, доносящиеся из-за одной переборки, и под смачный храп и пердеж мистера Брокльбанка из-за другой. И крик с палубы у нас над головой: «Восемь склянок! Полный порядок!»
Вот тут-то, в час ночного колдовства, Деверель в порыве хмельной фамильярности положил мне руку на плечо и как на духу открыл причину своих откровений. Оказалось, история эта и была той самой штукой, которой он давно уже намеревался со мной поделиться. В Сиднейской ли бухте, на мысе ли Доброй Надежды, буде мы бросим там якорь, Деверель решительно настроен — хмель, засевший в нем, настроен, во всяком случае, решительно — подать рапорт об отставке, вызвать капитана на дуэль и застрелить мерзавца! «Да я, — сказал он, грозно возвысив голос и потрясая воздетой вверх правой рукой, — да я с одного выстрела сшибу ворону с церковного шпиля!» Расчувствовавшись — то притискивая меня к себе, то хлопая по плечу и называя меня Эдмунд, дружище, — он объявил мне, что, когда придет срок, я выступлю его секундантом; ну, а ежели — ежели злая судьба распорядится так, что его подстрелят первым, я без утайки изложу в моем знаменитом журнале все, о чем он мне поведал.
Чего мне стоило доставить его до его каюты и не перебудить весь корабль! Однако это новость так новость! Значит, вот почему некий капитан на дух не выносит священников, хотя, по здравому рассуждению, у него куда больше резонов на дух не выносить иных лордов! И все же сомнений быть не может. Андерсон стал жертвой несправедливости со стороны — лорда ли? — священника? — самой жизни? Боже правый! Вот еще докука — искать оправданий для Андерсона!
И до Девереля мне стало вдруг мало дела. Я обманывался в нем, не по заслугам превозносил его. Он, пожалуй, являет собой пример упадка знатного рода, его низшую ступень, тогда как Саммерс — пример зарождения и подъема новой достойной фамилии. Я, верно, растерял последние остатки разума: в какой-то момент меня посетила дикая мысль, что, если бы мне самому довелось стать жертвой подобного «благородства» со стороны какого-нибудь лорда, я, пожалуй, заделался бы якобинцем! Это я-то? Я, Эдмунд Тальбот?
И тут я весьма кстати припомнил мой собственный, вчерне состряпанный план свести вместе Зенобию и Роберта Джеймса Колли, только чтобы самому не попасть, паче чаяния, в щекотливое положение. Моя затея была совершенно того же свойства, что и пресловутая штука Девереля, и оттого я стал себе вдвойне противен. Перед моим мысленным взором снова встал наш с ним ночной разговор — и то, как мы шептались, и то, как он, должно быть, ни секунды не сомневался, что я из того же теста, что и его «благородное семейство», — и тогда от жгучего стыда меня бросило в жар. Как-то все это кончится?..
Все-таки одна новая жизнь не может уравновесить две смерти кряду. Среди нас воцарилось общее уныние, ибо, что ни говорите, похоронный обряд в открытом море, как ни фривольно я его живописал, на веселый лад не настраивает. Да и загадочное исчезновение Виллера произвело на пассажиров тягостное впечатление.
