Гюстав Флобер - Бувар и Пекюше
Жефруа тайком обращался за советами к своему другу Прюно, и тот отыскивал ему в литературе требуемые доказательства. Разгорелась учёная война, и Пекюше, подстёгиваемый самолюбием, заделался трансценденталистом, мифологом
Он сравнивал богоматерь с Изидой, евхаристию с хаома персов, Вакха с Моисеем, Ноев ковчег с кораблем Кситура; по его мнению, такие черты сходства доказывают тождество всех религий.
Но не может быть нескольких религий, поскольку есть только один бог. Исчерпав все доводы, человек в сутане восклицал:
— Это тайна!
Что означает это слово? Недостаточность знаний? Отлично! Но если оно означает нечто, в самом определении которого заключено противоречие, то это уже бессмыслица. И теперь Пекюше не оставлял в покое аббата; он настигал его в саду, поджидал возле исповедальни, следовал за ним в ризницу.
Священник придумывал всевозможные уловки, чтобы спастись от него.
Однажды, когда он отправился в Сасето, чтобы причастить кого-то, Пекюше вышел на дорогу, рассчитывая, что аббату не удастся уклониться от разговора.
Это произошло вечером, в конце августа. Алое небо потемнело, набежала огромная туча, ровная внизу, с нагромождением завитков в верхних слоях.
Сначала Пекюше поговорил о вещах безразличных, потом, ввернув как бы ненароком слово «мученик», спросил:
— Сколько их было, по-вашему?
— Миллионов двадцать по крайней мере.
— Ориген говорит, что меньше.
— Ну, знаете ли, Оригену доверяться нельзя.
Пронесся резкий порыв ветра, склонивший траву в оврагах и оба ряда вязов, тянувшиеся до самого горизонта.
Пекюше продолжал:
— К мученикам причислено много галльских епископов, убитых в стычках с варварами, а это уже к делу не относится.
— Уж не собираетесь ли вы защищать императоров?
Пекюше считал, что их оклеветали.
— История фиванского легиона — выдумка. Я не признаю также Симфоросу и её семь сыновей, Фелицитату и её семь дочерей, семь анкирских девственниц, приговорённых к изнасилованию несмотря на свой семидесятилетний возраст, и одиннадцать тысяч дев святой Урсулы, из коих одну называют именем, принятым за число Undecemilla, не признаю и десять мучеников из Александрии.
— Позвольте… Позвольте… Ведь их упоминают писатели, вполне достойные доверия.
Упало несколько капель дождя. Кюре раскрыл зонтик, и они оказались под его защитой. Пекюше осмелился заметить, что католики создали куда больше мучеников среди евреев, мусульман, протестантов и вольнодумцев, чем в древности римляне.
Священник воскликнул:
— Но ведь только за время от Нерона до Цезаря Гальбы насчитывают десять гонений!
— Ну, а избиение альбигойцев? А Варфоломеевская ночь? А отмена Нантского эдикта?
— Все это, конечно, прискорбные крайности, однако не станете же вы равнять этих пострадавших со святым Стефаном, святым Лаврентием, Киприаном, Поликарпом и множеством миссионеров?
— Простите! Я напомню вам Ипатию, Иеронима Пражского, Яна Гуса, Бруно, Ванини, Ана Дюбура!
Дождь усиливался, и его струи низвергались с такою силою, что отскакивали от земли в виде маленьких белых ракет. Пекюше и Жефруа медленно шли, прижавшись друг к другу, и кюре говорил:
— После чудовищных пыток их бросали в котлы!
— Такие пытки применяла инквизиция и тоже сжигала свои жертвы.
— Знатных женщин помещали в лупанарии.
— А вы думаете, что драгуны Людовика XV вели себя безупречно?
— Примите во внимание, что христиане никогда не злоумышляли против государства!
— Да и гугеноты не злоумышляли!
Ветер гнал, рассеивал дождевые струи. Они барабанили по листьям, текли по краям дороги, а небо, принявшее грязноватый оттенок, сливалось с оголенными, сжатыми полями. Укрыться было негде. Только вдали виднелась пастушья хижина.
Тоненькое пальто Пекюше промокло до нитки. Струйки воды текли у него по спине, забирались в сапоги, в уши, в глаза, несмотря на козырёк Аморосова картуза; кюре одной рукой поддерживал полу своей сутаны, открывая ноги, а с треуголки текли ему на плечи потоки воды, словно из воронки соборного желоба.
Им пришлось остановиться; повернувшись спиной к ветру, они стояли друг против друга, живот к животу, держа четырьмя руками вырывавшийся у них зонтик.
Жефруа по-прежнему защищал католиков.
— Разве они распинали ваших протестантов, как был распят святой Симеон, разве они бросали человека на съедение зверям, как то случилось со святым Игнатием, который был растерзан двумя тиграми?
— А разве пустяк, по-вашему, множество женщин, разлучённых с мужьями, младенцев, отнятых у матерей? А изгнание бедняков, которым приходилось бродить по снежным равнинам, окружённым пропастями! Ими забивали тюрьмы, а когда они умирали, над ними ещё и глумились.
Аббат усмехнулся:
— Позвольте этому не поверить! Зато наши мученики не вызывают сомнений. Святую Бландину раздели донага, обмотали сетью и бросили разъярённому быку. Святая Юлия погибла под ударами. Святому Тараку, святому Пробу и святому Андронику молотом раздробили зубы, разорвали бока железными гребнями, вонзили в руки раскалённые гвозди, содрали с головы кожу.
— Преувеличиваете, — сказал Пекюше. — В те времена смерть мучеников служила поводом для риторики!
— То есть как для риторики?
— Конечно. А я ссылаюсь на историю. В Ирландии католики вспарывали животы беременным женщинам, чтобы завладеть младенцами!
— Вздор!
— И бросить их на съедение свиньям.
— Перестаньте!
— В Бельгии их закапывали живьём!
— Басни!
— Известны их имена!
— И всё же, — возразил священник, в негодовании тряся зонтом, — их нельзя считать мучениками. Нет мучеников вне церкви.
— Позвольте. Если заслуга мученика зависит от вероучения, которое он отстаивает, то почему мученичество доказывает превосходство этого вероучения?
Дождь стихал; до самой деревни они не проронили больше ни слова.
Но на пороге церковного дома аббат сказал:
— Мне вас жаль! Искренне жаль!
Пекюше рассказал Бувару о стычке, а часом позже, сидя возле пылающего камина, они читали Кюре Мелье. Его тяжеловесные опровержения возмутили Пекюше; потом, подумав, что он, пожалуй, недооценил героев, он перелистал страницы житий, посвящённые наиболее прославленным мученикам.
Как ревела чернь, когда они выходили на арену! Если же львы и ягуары оказывались чересчур смирными, мученики жестами и криками поощряли их. Обливаясь кровью, страстотерпцы улыбались, обратив взор к небесам; святая Перепетуя стала заплетать косы, чтобы не выдавать своих страданий. Пекюше задумался. Окно было распахнуто, ночь тиха, на небе сияло множество звёзд. В душе христианских мучеников, вероятно, происходило нечто такое, о чем мы уже не имеем представления, — ликование, божественный восторг. Пекюше, сосредоточенно размышлявший над этим, в конце концов сказал, что понимает их, что и он поступил бы так же.
— Ты?
— Разумеется.
— Шутки в сторону! Веришь ты или нет?
— Не знаю.
Он зажёг свечу. Потом сказал, обратив взор на распятие, висевшее в алькове:
— Сколько несчастных искало у него помощи!
И, помолчав, добавил:
— Его извратили. Виноват в этом Рим, политика Ватикана.
А Бувара церковь восхищала своим великолепием, ему хотелось бы в средние века быть кардиналом.
— Согласись, пурпур был бы мне к лицу.
Картуз Пекюше, положенный поближе к огню, ещё не просох. Расправляя его, Пекюше нащупал в подкладке какой-то предмет — из картуза выпал образок святого Иосифа. Они растерялись; случай казался им совершенно необъяснимым.
Госпожа де Ноар стала расспрашивать Пекюше, не чувствует ли он своего рода облегчения, радости, и своими вопросами выдала себя. Однажды, пока он играл на бильярде, она зашила ему в картуз образок.
Несомненно, она была в него влюблена; они могли бы пожениться; она была вдова, но он не догадывался о её любви, которая, быть может, составила бы счастье его жизни.
Хотя он был более предрасположен к вере, чем Бувар, она всё же препоручила его святому Иосифу, великому пособнику в делах обращения неверующих.
Никто лучше её не знал всевозможных молитв и милостей, которыми они вознаграждаются, действия реликвий, силы святых источников. Цепочка её часов была когда-то положена на оковы апостола Петра.
Среди её брелоков блистала золотая жемчужина — копия с той, в которой хранится слеза Христова в алуанской церкви; на мизинце она носила кольцо, в котором были волосы арского священника; она собирала для больных целебные травы, поэтому комната её напоминала не то ризницу, не то аптеку.
Целыми днями она писала письма, навещала бедных, расторгала незаконные сожительства, распространяла фотографии храма Сердца Христова. Некто посулил прислать ей «тесто мучеников» — смесь из воска пасхальных свечей и человеческого праха, вырытого в катакомбах; снадобье это применяется в безнадёжных случаях в виде пилюль или мушек. Она обещала дать его Пекюше.
