Кнут Гамсун - Местечко Сегельфосс
– Да, уж на Теодора можно положиться! – загудела молодежь.
А когда появились на столе закуски, то оказались они самыми лучшими, какие могла раздобыть гостиница Ларсена, и публика пила шипучку со спиртом и ела бутерброды с лососиной, и со свиной грудинкой, и с малиновым вареньем; и все ведь столько наслышались об этих лакомствах, что, пока ели, нахохотались до того, что слезы катились градом.
– Только бы нам не попало за это по парику! – говорили гости, пуская самые тонкие намеки. Но выпив побольше, расхрабрились и говорили: – Только бы нас не арестовали! Юлий был занят в избушке и не слыхал никаких злых шуток, он подавал господам, какие там поместились, и для этого стола Теодор дал ему лучшие консервы, а кроме того были холодная птица и мармелад, и яйца в трех видах, и пирожки, и морошка. А по части напитков было пиво и красное вино, а к птице – корзина шампанского. Юлий великолепно изучил весь порядок по поваренной книге и разузнал у коммивояжеров.
Ах, что за праздник! Так что, когда люди вспоминали про праздник адвоката Раша, только уж самые робкие не говорили о нем с досадой и раздражением! Да уж, на Теодора можно положиться! Да и все вышло необыкновенно удачно, погода была достаточно прохладная, как раз по запасу виноградного спирта, то время года, когда кусты роняют листья. Девушки были прелесть какие хорошенькие, они цвели в последний раз перед осенью, и парни гасили факелы по мере того, как Нильс-сапожник их зажигал, потому что очень уж удобная была темнота без света. Парочка за парочкой разбредались куда вздумается, а так как было довольно прохладно, приходилось бросаться на землю и прижиматься теснее друг к другу, чтобы не зябнуть. На небе вспыхнули редкие звезды, там и тут на острове попыхивали кончики папирос.
Нильс-сапожник опять ужасно исхудал и обнищал, он ничего не заработал с весны, когда был театр, и до сегодняшнего вечера, когда его назначили зажигать факелы и прислуживать на острове. А теперь сумасшедшие люди мешают ему добросовестно исполнять свои обязанности! Он идет прямо в избушку и жалуется:
– Они гасят мне факелы, – говорит он, – я зажигаю, а они все гасят!
Чтоб успокоить его, Теодор выходит вместе с ним и расследует дело:
– Да ведь здесь почти что никого и нет? – говорит Теодор.– Зажги снова!
Тут выходит из избушки Юлий, отводит Теодора в сторонку и шепчет:
– Я подобрал ее носовой платочек!
Значит, все идет, как по маслу, и Теодор заводит граммофон и играет мазурку, чтоб вызвать беглецов на танцы на лужайке; он даже не набрасывается на пекаря, который, улучшив удобную минуту, стибрил бутылку спирта и уже вдребезги пьян.
И вот постепенно парочки возвращаются из окрестностей и, получив новое подкрепление для души, пускаются в пляс. Было невероятно весело, они хохочут, кричат, курят папиросы, ах, что за праздник, да уж, на Теодора можно положиться! Даже дамы с дальних шхер выходят из избушки, соглашаются потанцевать с парнями и готовы все послать к черту!
Когда же мало-помалу все разошлись из избушки, за неубранным столом остались только господа, только фрекен Марианна и Антон Кольдевин. Фрекен Марианна прилегла на скамейке у стены, и Антон говорит ей:
– Наконец-то мы одни!
На это Марианна ничего не ответила, а только быстро взглянула на него. Тогда он опять говорит:
– Этот вот взгляд – только вы одна и умеете бросить его по-настоящему!
– Неужели?
– Как вы думаете, увижу я в этот раз вашего отца? – спросил он.
– Вы и в самом деле не собираетесь заглянуть к нам?
– Да, благодарю вас. Но, на всякий случай, передайте вашему отцу, что мне посчастливилось с «Жар-птицей». Я распорядился правильно, и мне повезло, так и скажите.
Марианна кивнула головой. Антон придвинулся е ней и сказал:
– Мне хотелось бы идти с вами по дороге, чтоб нас захватил дождь и чтобы нам пришлось идти под одним зонтом.
– Вот так, – отозвалась она, – Так вам посчастливилось, вы заработали много денег?
– О да.
– В таком случае, не можете ли вы помочь одному здешнему человеку, уделить ему сколько-нибудь?
Это огорошило Антона:
– Одному человеку? Кому это? Я с ним знаком?
– Нет, право, не знаю. Ему нужны деньги, не знаю сколько, может быть тысяча крон.
– Гм. Да – это следовало бы сделать кому-нибудь, кто стоит ближе, чем я, ведь я даже не живу здесь. Но, разумеется. Есть у него имущество, обеспечение?
– Обеспечение? Нет, я имела в виду подарок. И анонимный подарок.
Тогда Антон улыбнулся:
– Это настолько неделовой подход, что я даже не могу в этом разобраться. Нет, для меня это уж чересчур замысловато.
– А-а, – протянула она.
– Для меня это отзывается актерством и минувшими столетиями.
– Я, во всяком случае, знаю человека, который не стал бы спрашивать об обеспечении, – сказала Марианна.
– Совершенно верно! – ответил Антон, вспыхивая.– Я тоже знаю. Но он не деловой человек, он просто ничего.
– Он – золото! – сказала Марианна, она опустила ноги и села на скамейке.
– Золото? Вот уж меньше всего! Он даже не серебро. Он вынужден рубить свой лес, чтоб как-нибудь свести концы с концами.
Марианна улыбнулась. Но Антон, ничего не замечая, продолжал:
– Золото? Нет. У него есть музыкальные инструменты, ножницы и щеточки, и много пар перчаток, и разные вещички из малахита и оникса, но золота, ценностей…
– Какого-нибудь обеспечения? – подсказала Марианна, и ее продолговатые глаза стали узкими, как ножички.
– Да, обеспечения – имеется ли у него что-нибудь такое? Имение не заложено? – спросил Антон.
– Как, разве вы не друзья? – удивленно спросила Марианна.
– Да, конечно. Но вы думаете, я не говорил ему то же самое прямо в глаза? Гораздо больше. Он человек прошлых столетий, он мечтает об искусстве и природе, о государстве и этической жизни. Я этим не занимаюсь. Я принадлежу к этому миру, действую и работаю, зарабатываю деньги и трачу деньги. Тысячу крон какому-то человеку? Разумеется, раз вы приказываете. Я только хотел сказать, что такой образ мыслей устарел и глуп. Но само собой разумеется. Тысячу крон, если вам так угодно. Завтра утром я телеграфирую, чтоб их выслали. Разве после этого я не милый? – спросил он, придвигаясь еще ближе к ее скамье.
– Хорошо, тысячу крон, – сказала она необыкновенно умильно и вкрадчиво.– Нет, отодвиньтесь, пожалуйста, немножко, вон туда, – да, так! Вот видите ли, мне не хотелось бы вмешивать в это отца или Виллаца.
– Виллаца? – воскликнул Антон.– Да у него и не найдется тысячи крон!
– Неужели?
– Какое там! Можете мне поверить!
– У него гораздо больше, чем вы думаете, у этого самого Виллаца.
– У Виллаца? Вот что! Благо ему, если у него есть! И вообще я не понимаю, чего вы носитесь с вашим Виллацем. Можно подумать, что вы жалеете его, цените его безобидность. Неужели вы не понимаете, что он только запутает вас? Послушайтесь доброго совета, Марианна. Конечно, я приехал сюда для того, чтоб сказать вам это, а вовсе не на праздник. Я приехал ради вас, и вот я здесь! Да, я придвигаюсь к вам, я хочу упасть к вашим ногам, вот, смотрите! Это не годится? А по-моему очень годится, и вы можете меня выслушать, я не хотел говорить раньше, но теперь с «Жар-птицей» вышла такая удача. Мне не пристало изливаться о своей любви и бессонных ночах и тому подобном, но я влюблен в вас с первых каникул, когда был в Сегельфоссе, и сейчас вы непременно должны меня выслушать, Марианна. Я не стану утверждать, что у меня много заслуг, нет, этого я не стану, но кое-что я могу предложить вам. Виллаца я совершенно сбрасываю со счетов, решение зависит от вас и от меня.
– Да нет же – что вы говорите? Да перестаньте же!
– Не отодвигайтесь. Я заканчиваю тем, что делаю вам сейчас предложение разумного человека: примите мою руку, я никогда не предлагал ее другой.
– Нет, – сказала Марианна.– И не будем больше об этом говорить.
– Я совершил этот длинный путь, чтоб добиться вас, чтоб завоевать вас.
– Вы с ума сошли!
– Поговорим серьезно, Марианна. Я предлагаю вам свою руку, в этом нет ничего безумного, мы знакомы с самой ранней юности, я ждал вас с тех пор и не навязывался. Виллаца я совершенно не принимаю в расчет.
– А я принимаю.
– Вздор. Вы отлично знаете, что это невозможно. Если бы еще это был тот купец – а может быть, это купец?
– Нет, это Виллац, – сказала она, вставая.– Пойдемте отсюда.
– Послушайте! – сказал он, тоже вставая; свет от лампы ударял ему прямо в лицо и мешал.– Послушайте, – эти пианисты без будущего – я не хочу говорить о нем лично, раз его здесь нет, но обо всех вообще. Для меня нет ничего нелепее, чем видеть, как женщины сходят по ним с ума. Ведь это же стыд и позор! Женщине гораздо меньше толку от музыканта, чем от конфирманта. Они ничего не умеют, умеют только играть, они не мужчины.
– Вы – болван!
Он задел лампу под потолком, они очутились в темноте. Что он затевал? Он не мог ее схватить, она сердито ворчала. Не помогала и настойчивая страстность, попытки применить насилие. Следующая минута кончилась полным его поражением, он лишил ее возможности сопротивляться, бросившись на нее и зажав ей рот поцелуями, обнял ее – и вдруг почувствовал укол, боль в бедре и разомкнул руки. Не пустила ли она в ход серебряную шпильку? У нее не было серебряной шпильки, она пустила в ход нож. Она лежала в его объятиях, она не хочет попасть ему в руки, та ли это? Но она что-то проворчала перед тем, как ударить.
