Эдит Уортон - Век наивности
— О… — снова прошептала она уже совсем другим тоном.
Он все еще стоял, глядя на нее сверху, и она подвинулась, освобождая ему место на скамейке.
— Я здесь по делу, только что приехал, — пояснил Арчер и, сам не зная почему, сделал вид, будто изумлен их встречей. — Но что делаете в этой пустыне вы?
Он едва ли понимал, что говорит; ему казалось, будто он кричит ей что-то через бесконечные пустые дали, и она может снова исчезнуть, и уж тогда ему ее не догнать.
— Я? Я здесь тоже по делу, — отвечала она, повернув голову, так что они оказались лицом к лицу. Смысл слов доходил до него с трудом, он слышал только ее голос и удивлялся, что в его памяти не сохранилось ни малейшего о нем воспоминания. Он даже не помнил, что голос у нее низкий и что она чуть хрипловато произносит согласные.
— У вас другая прическа, — сказал он, чувствуя, что сердце у него бьется так сильно, словно он произнес нечто непоправимое.
— Другая? Нет, просто это лучшее, на что я способна без Настасии.
— Без Настасии? Разве она не с вами?
— Нет, я одна. Не было смысла привозить ее сюда на два дня.
— Одна в Паркер-хаусе?
Она взглянула на него с искоркой прежнего лукавства.
— Вы находите, что это опасно?
— Нет, не опасно… но…
— Но не совсем обычно? Да, наверное, это так. — Она на минутку задумалась, — Это не приходило мне в голову, потому что сейчас я сделала нечто еще более необычное. — В глазах ее мелькнула ирония. — Я только что отказалась принять назад деньги… мои собственные деньги.
Арчер вскочил и отошел на несколько шагов в сторону. Госпожа Оленская закрыла зонтик и принялась рассеянно чертить узоры на гравии. Вскоре он вернулся и остановился перед нею.
— Кто-нибудь… кто-нибудь приехал сюда говорить с вами?
— Да.
— С этим предложением? Она кивнула.
— И вы отказались — из-за поставленных условий?
— Я отказалась, — помедлив, отвечала она. Он снова сел с нею рядом.
— В чем заключались эти условия?
— О, ничего обременительного, всего лишь время от времени сидеть во главе его стола.
Снова наступило молчание. Сердце Арчера — как уже случалось с ним раньше — вдруг остановилось, словно в груди у него захлопнули дверь, и он тщетно пытался найти слова.
— Он хочет, чтобы вы вернулись, и готов заплатить любую сумму?
— Да, сумма весьма значительная. Во всяком случае, для меня.
Он снова умолк, ломая себе голову над тем, в какие слова облечь вопрос, который ему хотелось задать.
— И вы приехали сюда встретиться с ним? Изумленно посмотрев на него, она расхохоталась.
— Встретиться с ним? С моим мужем? Здесь? Это время года он всегда проводит в Каусе или в Бадене.
— Он кого-нибудь прислал?
— Да.
— С письмом?
Она покачала головой.
— Нет, просто с поручением. Он никогда не пишет. По-моему, я получила от него всего лишь одно письмо. — Воспоминание об этом письме вызвало румянец у нее на щеках, и этот румянец тотчас отразился на лице Арчера.
— Почему он никогда не пишет?
— Зачем тогда секретари?
Молодой человек покраснел еще больше. Она произнесла это слово так, как будто в нем содержалось не более смысла, чем в любом другом. На языке у него вертелся вопрос: «Значит, он послал своего секретаря?», но воспоминание о единственном письме графа Оленского к жене было слишком живо в его памяти. Он снова умолк, после чего предпринял еще одну отчаянную попытку.
— И этот человек?..
— Посланец? — все еще улыбаясь, продолжала госпожа Оленская. — Посланец, по-моему, мог бы уже уехать, но он решил подождать до сегодняшнего вечера… на случай, если… если вдруг появится какая-то возможность…
— И вы пришли сюда, чтобы обдумать эту возможность?
— Я пришла сюда подышать свежим воздухом. В гостинице невыносимая духота. Я возвращаюсь дневным поездом в Портсмут.
Они молча сидели, глядя не друг на друга, а прямо перед собою, на прохожих, идущих по дорожке. Наконец она обернулась к нему и сказала:
— А вы все такой же.
Ему хотелось ответить: «Я был таким же, пока не встретил вас снова», но вместо этого он решительно поднялся и оглядел грязный и знойный парк.
— Здесь отвратительно. Почему бы нам не пойти к заливу? Там дует прохладный ветерок. Мы могли бы съездить на пароходе в Пойнт-Арли, — сказал он и в ответ на ее нерешительный взгляд добавил: — В понедельник утром на пароходе не будет ни души. Мой поезд уходит только вечером, я возвращаюсь в Нью-Йорк. Почему бы нам не поехать? — настаивал он, глядя на нее, и вдруг у него вырвалось: — Разве мы не сделали все, что могли?
— О… — снова прошептала она, встала, раскрыла зонтик и огляделась вокруг, словно желая найти в окружающей картине доказательство того, что оставаться здесь дальше невозможно. Потом снова посмотрела ему в лицо. — Вы не должны говорить мне таких вещей.
— Я буду говорить вам все, что вы хотите, или вообще ничего. Я не раскрою рта, пока вы мне не прикажете. Кому это может повредить? Я хочу только слушать вас, — заикаясь бормотал он.
Она достала маленькие золотые часики на эмалевой цепочке.
— О, не думайте о времени, — воскликнул он, — подарите мне этот день! Я хочу увезти вас от того человека. В котором часу он придет?
— В одиннадцать, — вновь заливаясь краской, отвечала она.
— Тогда вы должны немедленно уйти.
— Вам нечего бояться — если я не уйду.
— Вам тоже — если вы уйдете. Клянусь вам, я хочу только узнать о вас, о том, что вы делали все это время. Мы не виделись сто лет — и может пройти еще сто лет, прежде чем мы увидимся снова.
Она все еще колебалась, с тревогой глядя на него.
— Почему вы не пришли за мной на берег в тот день, когда я была у бабушки? — спросила она.
— Потому что вы не оглянулись — потому что вы не знали, что я там. Я поклялся, что не подойду, если вы не обернетесь. — Он засмеялся, пораженный детской наивностью своего признания.
— Но ведь я не обернулась нарочно.
— Нарочно?
— Когда вы подъезжали, я узнала ваших пони. Поэтому я и пошла на берег.
— Чтобы уйти от меня как можно дальше?
— Чтобы уйти от вас как можно дальше, — тихо повторила она.
Он снова рассмеялся, на этот раз с мальчишеской радостью.
— Вот видите, все напрасно. А дело, которое привело меня сюда, заключалось в том, чтобы разыскать вас. Однако нам пора, иначе мы пропустим наш пароход.
— Наш пароход? — удивленно нахмурилась она, потом с улыбкой добавила: — Да, но мне надо сначала вернуться в гостиницу — я должна оставить записку…
— Хоть десять. Вы можете написать ее тут. — Он достал бумажник и вечное перо, из тех, что только начали входить в моду. — У меня есть даже конверт — теперь вы видите, что все заранее предопределено. Вот — положите бумажник на колени, а я приведу в действие перо. С ним надо уметь обращаться, подождите… — он постучал рукой с пером по спинке скамейки. — Это очень просто — все равно что сбить ртуть на термометре. А теперь попробуйте…
Она засмеялась и, склонившись над листом бумаги, начала писать. Арчер отошел на несколько шагов, невидящими сияющими глазами глядя на прохожих, которые в свою очередь удивленно наблюдали непривычное зрелище — модно одетую даму, которая писала записку у себя на коленях на скамейке в парке Коммон.
Госпожа Оленская вложила записку в конверт, написала на нем фамилию, сунула в карман и тоже встала.
Они пошли по направлению к Бикон-стрит, и возле клуба Арчер заметил обитую плюшем извозчичью карету — так называемый «гердик», на которой возили его записку в Паркер-хаус и кучер которой отдыхал от этого непосильного труда, поливая лицо водой из пожарного крана на углу.
— Я вам говорил, что все предопределено! Вот извозчик! Видите?
Оба рассмеялись, изумленные редкостной удачей — наткнуться на общественный экипаж в такой час, в самом неподходящем месте и притом в городе, где стоянки извозчиков все еще считались «иностранным новшеством».
Взглянув на часы, Арчер убедился, что до отправления парохода они еще успеют заехать в Паркер-хаус. «Гердик» загромыхал по жарким улицам и остановился у дверей гостиницы.
Арчер протянул руку за письмом.
— Прикажете отнести? — спросил он, но госпожа Оленская. покачав головой, выскочила из экипажа и исчезла за стеклянной дверью. Не было еще и половины одиннадцатого, но вдруг посланец, нетерпеливо ожидая ответа и не зная, чем себя занять, уже сидит среди путешественников, распивающих прохладительные напитки в холле, — Арчер заметил их, когда она входила в гостиницу.
Он ждал, шагая взад и вперед возле гостиницы. Юноша-сицилиец с глазами, как у Настасии, предложил почистить ему башмаки, а толстая ирландка — купить у нее персиков; двери поминутно отворялись, выпуская потных мужчин в сдвинутых на затылок соломенных шляпах, которые, проходя, окидывали его взглядом. Он подивился тому, что двери так часто отворяются и что все выходящие из них люди так похожи друг на друга и так похожи на всех остальных потных мужчин, которые в этот час беспрестанно входят и выходят сквозь двустворчатые двери гостиниц по всей стране.
