Оноре Бальзак - Шуаны, или Бретань в 1799 году
Нашим путешественникам пришлось преодолевать на этих извилистых дорогах много и других препятствий. Земляные укрепления, окружающие каждый клочок пашни, имеют вход шириной около десяти футов, и вход этот запирается с помощью сооружения, называемого на западе Франции околицей. Околица — это бревно или толстая слега, просверленная на одном конце; отверстие насажено на неотесанный чурбан, который служит осью; на конце слеги, выступающем за ось, подвешен довольно тяжелый камень для противовеса, что позволяет даже ребенку без труда отворять этот оригинальный полевой шлагбаум, другой конец которого упирается в выемку, сделанную в земляной стене. Иногда крестьяне, вместо того чтобы воспользоваться в качестве противовеса камнем, берут для околицы ствол дерева с толстым комлем. Словом, детали такого затвора изменяются в зависимости от изобретательности владельца поля. Нередко околица состоит только из одной слеги, и оба конца ее с помощью глины вмазаны в земляной вал. Иногда же она похожа на квадратные ворота, сделанные из палок, разделенных одинаковыми промежутками и напоминающих перекладины лестницы, положенной набок. Ворота эти отворяют так же, как обычную околицу, и они откатываются в сторону на колесике из цельного дерева. Все эти изгороди, все эти околицы придают местности вид исполинской шахматной доски, где каждое поле образует совершенно изолированную клетку, замкнутую, как крепость, и, как она, защищенную валами. Входы, которые легко оборонять, всегда представляют для нападающих опаснейшее препятствие. В самом деле, бретонский крестьянин, оставляя землю под паром, думает, что он повышает ее плодородие, давая разрастись на ней огромным кустам дрока, и так ухаживает за ними, что в короткий срок эти кусты достигают человеческого роста. Такой предрассудок, вполне достойный людей, складывающих навоз на самом высоком месте своего двора, приводит к тому, что у них пятая часть всей пахотной земли покрыта густыми зарослями дрока, где можно скрыть множество засад. И, наконец, у этих любителей сидра, пожалуй, нет ни одного поля, где не росло бы несколько старых яблонь, опускающих до самой земли свои тяжелые ветви, губительные для всех злаков, что всходят в их тени. А если вы вспомните, как невелики тут крестьянские поля, какие густые, высокие деревья поднимаются вокруг них на земляных насыпях, захватывая своими алчными корнями четвертую часть каждого участка, вы будете иметь представление о сельском хозяйстве и характере местности, по которой в эту ночь проезжала мадмуазель де Верней.
Трудно сказать, что побудило крестьян соорудить эти грозные ограды — эти неисчислимые препятствия, делающие край непроходимым, а войну армий — немыслимой; быть может, причиной тому было желание избежать споров из-за земли, а может быть — весьма удобный для лености обычай держать скот взаперти, для того чтобы не стеречь его на пастбище. Но, как бы то ни было, если шаг за шагом изучить эту местность, станет понятной неизбежность неудачи регулярных войск в борьбе с мятежниками, ибо здесь пятьсот человек могут сопротивляться войскам целого королевства. В этом и был весь секрет военной тактики шуанов. И мадмуазель де Верней поняла, почему Республика вынуждена была подавлять мятеж скорее методами полиции или дипломатии, чем бесплодным применением военной силы. Действительно, что можно было сделать против людей, достаточно сообразительных, чтобы отказаться от захвата городов, но обеспечивающих себе господство в полях, окруженных неразрушимыми укреплениями? Как не вступить с врагом в переговоры, если вся сила этих ослепленных крестьян была в искусном и предприимчивом вожде?.. Мари восхитилась прозорливостью министра, разгадавшего из своего кабинета тайну умиротворения мятежного края. Ей казалось, что она поняла, какими соображениями руководствуются люди, столь могучие, что одним взглядом они охватывают все государство, люди, чьи действия, преступные в глазах толпы, являются лишь игрой исполинской мысли. Эти грозные души словно обладают некоей долей могущества рока или судьбы, даром предвидения, явные признаки которого внезапно возносят их высоко: только что толпа их искала в своих недрах, поднимает глаза и видит, что они уже парят над нею. Такие мысли как будто оправдывали и даже облагораживали мстительные замыслы мадмуазель де Верней, а внутренняя работа души и возникшие надежды усиливали ее энергию, помогали ей переносить непривычное и утомительное путешествие. В конце каждого наследственного клочка земли Налей-Жбан предлагал обеим всадницам спешиться и помогал им взобраться по крутому подъему, а когда полевая стежка обрывалась, им приходилось снова садиться на ослов и ехать проселочными дорогами, где загустевшая грязь уже указывала на приближение зимы. Сочетание больших деревьев, высоких земляных валов и глубоких выемок дороги поддерживало в ложбинах сырость, которая то и дело окутывала троих наших путников ледяной пеленой. Изнемогая от усталости, они на рассвете добрались до лесов Маринье. По широкой лесной тропе двигаться стало легче: свод, образованный ветвями, и толстые стволы деревьев защищали от немилости небес, а многочисленные препятствия, которые раньше приходилось преодолевать, теперь исчезли.
Не успели они проехать лесом и одного лье, как услышали вдали смутный рокот голосов и звон колокольчика, но в серебристых его звуках не было той прерывистой монотонности, которая говорит о движении стада. Налей-Жбан очень внимательно прислушивался к этой мелодии. Вдруг порыв ветра донес до него несколько слов церковного песнопения, и, видимо, этот напев сильно подействовал на него: не слушая возражений мадмуазель де Верней, он повернул усталых ослов на тропинку, уводившую их в сторону от дороги на Сен-Джемс. Новый и мрачный пейзаж еще более усилил опасения мадмуазель де Верней. По обеим сторонам тропинки громоздились друг на друга гранитные скалы причудливых очертаний. Из расселин каменных глыб, словно толстые змеи, выползали корни вековых буков, отыскивая вдалеке питательные соки. Путь, казалось, шел между двумя рядами подземных гротов, знаменитых своими сталактитами. Огромные каменные фестоны, на которых темная зелень остролиста и папоротника сочеталась с зеленоватыми и белесыми пятнами мхов, скрывали пропасти и входы в глубокие пещеры. Но лишь только путники проехали по узкой тропинке несколько шагов, перед мадмуазель де Верней открылось удивительнейшее зрелище, и она поняла тогда причину упрямства Налей-Жбана.
Над полукруглой котловиной, точно грубые ступени, высились амфитеатром гранитные уступы гор, и на них поднимались друг над другом стройные черные ели и пожелтевшие каштаны; место это напоминало исполинский цирк, где зимнее солнце скорее разливало бледные краски, чем свет своих лучей, где осень повсюду раскинула рыжие ковры сухих листьев. В центре этой залы, строителем которой как будто был всемирный потоп, возвышались три огромных друидических камня — обширный алтарь, над которым была водружена древняя церковная хоругвь. Человек сто коленопреклоненных мужчин, обнажив головы, молились в этой горной ограде, где ректор с двумя викариями служил мессу. Бедное облачение священника, слабый его голос, звучавший в широком пространстве, как тихий ропот, люди, исполненные веры, объединенные одним и тем же чувством и простертые перед алтарем, лишенным всякой роскоши, грубый, ничем не убранный крест, дикая мощь храма, время, место — все придавало этой сцене характер простоты, отличавшей первые века христианства. Мадмуазель де Верней застыла в восхищении. Эта месса в глубине лесов, культ божества, возвращенный гонением к своему первоисточнику, поэзия древних времен, смело возрожденная на лоне странной, причудливой природы, эти шуаны, вооруженные и безоружные, жестокие и молящиеся, воины и дети — все это так не походило ни на одно зрелище, которое она когда-либо видела воочию или в воображении! Она хорошо помнила, как в детстве ее приводила в восторг пышность богослужения римской церкви, столь привлекательная для чувств, но до сих пор она еще не знала бога, бога без прикрас: крест на алтаре, алтарь на земле; вместо резной каменной листвы, увенчивающей готические арки соборов, — осенняя листва высоких деревьев, поддерживающих небосвод; вместо множества красочных бликов, отбрасываемых цветными стеклами витражей, — первые красноватые лучи солнца, тусклыми отблесками скользящие по алтарю, священникам и молящимся; сборище людей здесь было только фактом, а не системой, это была молитва, а не религия. Но человеческие страсти, на мгновение подавленные и не нарушавшие гармонии таинственной картины, вскоре ожили и бурно выступили на сцену.
Когда появилась мадмуазель де Верней, кончалось чтение Евангелия. В священнике она с некоторым страхом узнала аббата Гюдена и поспешила спрятаться от него за огромным обломком гранитной скалы. Она быстро повлекла за собою Франсину. Но напрасно пыталась она увести Налей-Жбана с того места, которое он избрал для своего участия в церемонии этого богослужения. Мари надеялась избежать опасности, заметив, что характер местности позволит ей незаметно уйти раньше всех. Сквозь широкую трещину в граните она увидела, как аббат Гюден взобрался на каменную глыбу, заменившую ему церковную кафедру, и начал проповедь:
