Франц Кафка - Процесс

В этот момент перед ними возникла, поднявшись по маленькой лестнице с улочки, лежавшей ниже уровня площади, фрейлейн Бюрстнер. Полной уверенности в том, что это она, не было, однако сходство было велико. Но К. было даже не важно, точно ли это была фрейлейн Бюрстнер, просто до его сознания как-то вдруг дошла вся бесцельность этого его сопротивления. Не было ничего героического в том, что он сопротивлялся, в том, что создавал теперь этим господам трудности, в том, что пытался теперь в этой самозащите последний раз ощутить вкус жизни. Он пошел с ними, и что-то от той радости, которую он им этим доставил, перешло и на него самого. Они теперь соглашались с тем, что он выбирал направление движения, и он выбирал тот путь, которым шла эта фрейлейн впереди — не потому, что хотел ее догнать, и даже не потому, что хотел видеть ее как можно дольше, а просто чтобы не забыть то напоминание, которым она для него явилась. Единственное, что я могу теперь сделать, сказал он себе, и его шаги в ногу с шагами этих двоих подтвердили его мысли, — единственное, что я могу теперь сделать, это до конца сохранить спокойно анализирующий рассудок. Я всегда хотел запускать в мир двадцать рук, и к тому же с целью, которую нельзя одобрить. Это было неправильно. Так что же, теперь я покажу, что даже годичный процесс меня ничему не научил? И уйду как человек, который ничего не понял? И обо мне потом смогут сказать, что в начале процесса я хотел его закончить, а теперь, в его финале, хотел начать его сначала? Я не хочу, чтобы так говорили. Я благодарен за то, что в этот путь мне дали этих полунемых, неотзывчивых господ, и за то, что сказать все необходимые слова предоставили мне самому.

Фрейлейн тем временем свернула в какой-то переулок, но К. мог уже обойтись и без нее, он теперь целиком положился на своих конвоиров. Все трое в полном согласии взошли на освещенный лунным светом мост; эти господа теперь с готовностью повторяли каждое мелкое движение, которое делал К., и, когда он чуть повернулся к перилам, они тоже, всем фронтом, развернулись к ним. Сверкающая и дрожащая в лунном свете вода обтекала маленький островок, на котором, словно согнанные в одно место, теснились зеленые массы деревьев и кустарников. Под ними, невидимые сейчас, петляли посыпанные гравием дорожки с удобными скамейками, на которых К. просидел, вытянув ноги и раскинув руки, многие жаркие часы во многие лета.

— Да я совсем не хотел останавливаться, — сказал он своим конвоирам, смущенный их услужливостью.

Они, кажется, мягко упрекнули друг друга за спиной К. в непонимании, вызвавшем эту остановку, и затем двинулись дальше.[21]

Они прошли несколькими идущими в гору улочками, на которых кое-где стояли или прохаживались полицейские, иногда они маячили вдали, иногда оказывались совсем близко. Один, с пышными усами и рукой на эфесе сабли, как будто специально подошел поближе к этой несколько подозрительной группке. Господа замерли на месте, полицейский, казалось, уже открывал рот, но тут К. с силой потащил их дальше. Несколько раз К. осторожно оглядывался, проверяя, не идет ли полицейский за ними, и, когда угол дома закрыл их от его взгляда, К. побежал, заставляя и конвоиров бежать вместе с ним, несмотря на сильную одышку.

Так они быстро выбрались из города, к которому с этой стороны почти вплотную подступали поля. Недалеко от еще вполне городского дома была маленькая заброшенная и пустынная каменоломня. Здесь господа остановились; то ли это место с самого начала было местом их назначения, то ли они слишком выдохлись для того, чтобы бежать еще куда-то. Здесь они отпустили К., и он молча ждал, пока они снимали свои цилиндры и, оглядывая каменоломню, обтирали носовыми платками вспотевшие лбы. В лунном свете все было таким естественным и спокойным, каким не могло бы быть ни в каком ином свете.

После обмена церемонными фразами, касавшимися того, кто будет исполнителем в последующих эпизодах — господам, по-видимому, задавался порядок действий без распределения ролей, — один из них подошел к К. и снял с него сюртук, жилет и наконец рубашку. По телу К. непроизвольно пробежал озноб, и господин, успокаивая К., слегка хлопнул его по спине. Он аккуратно сложил одежду К., как складывают вещи, которые еще понадобятся, хотя, может быть, и не в самое ближайшее время. Затем, чтобы К. не стоял без движения во все-таки прохладном ночном воздухе, он взял К. под руку и немного походил с ним взад-вперед, в то время как другой господин осматривал каменоломню в поисках подходящего места; найдя его, он подал знак, и второй подвел туда К. Место было недалеко от края карьера, там лежал вырубленный из стены камень. Господа усадили К. на землю, прислонили его спиной к камню и пристроили на камне его голову. Однако несмотря на все их старания и несмотря на все то содействие, которое оказывал им К., его поза все-таки оставалась очень принужденной и неправдоподобной. Поэтому один из господ попросил другого дать ему некоторое время и предоставить ему одному уложить К., но и от этого лучше не стало. В конце концов они оставили К. в позе, которая даже не была лучшей из уже перепробованных. Затем один из господ расстегнул сюртук, вытащил из чехла, висевшего на ремне, надетом поверх жилета, длинный тонкий обоюдоострый мясницкий нож и высоко поднял его, проверяя заточку на свет. Снова начались отвратительные церемонии, первый передавал нож над телом К. второму, тот, вновь над телом К., возвращал его первому. К. теперь точно знал, что это был его долг, что этот нож, витавший над ним и переходивший из рук в руки, он должен был схватить и вонзить в себя сам. Но вместо того чтобы сделать это, он, поворачивая все еще свободную шею, оглядывался вокруг. Выдержать испытание до конца, взяв на себя всю работу этих органов, он не мог, и ответственность за это последнее его прегрешение лежала на том, кто лишил его остатка необходимых для этого сил. Взгляд К. упал на верхний этаж стоявшего вблизи каменоломни дома. Как вспыхивает в темноте свет, так распахнулись там створки одного окна, какой-то человек, слабый и тонкий на таком отдалении и возвышении, рывком наклонился далеко вперед — и еще дальше простер руки. Кто это был? Друг? Добрый человек? Он сочувствовал? Он хотел помочь? Только он один? Или все? Еще можно было помочь?[22] Еще были такие апелляции, о которых забыли? Конечно, они были. Пусть логика непоколебима, но против человека, который хочет жить, она не устоит. Где тот судья, которого он так и не увидел? Где тот высокий суд, до которого он так и не дошел? Он воздел руки и растопырил пальцы.

Но уже легли на горло К. руки одного господина, в то время как второй вонзил ему нож глубоко в сердце и дважды повернул его там. Стекленеющие глаза К. еще увидели, как эти господа, близко наклонясь к его лицу и прижавшись друг к другу щеками, наблюдали за финалом.

— Как собака! — прошептал он так, словно его позору предстояло его пережить.

Приложения

Неоконченные главы

В один из дней, перед самым концом работы, К. позвонили по телефону и предложили немедленно явиться в судебную канцелярию. Он был предупрежден о серьезных последствиях в случае неподчинения. Его неслыханные высказывания о том, что эти допросы никому не нужны, ничего не дают и ничего дать не могут, что он больше туда не пойдет, что на телефонные и письменные вызовы он и внимания обращать не будет, а посыльных будет выкидывать на улицу, — все эти высказывания запротоколированы и уже очень ему повредили. Да и почему он не хочет сотрудничать? Разве над его запутанным делом не работают, не считаясь ни с временем, ни с затратами, чтобы навести в нем порядок? Он что, собирается преднамеренно мешать этому и довести дело до насильственных мер, которых до сих пор, щадя его, к нему не применяли? Сегодняшний вызов — это последняя попытка. Он может поступать, как угодно, но пусть он учтет, что высокий суд шутить с собой никому не позволит.

Но именно на этот вечер у К. был назначен визит к Эльзе, и по этой причине он не мог явиться в суд; он был рад возможности такого оправдания своей неявки, хотя, естественно, никогда бы не прибегнул к подобному оправданию и почти наверняка не пошел бы в суд даже и в том случае, если бы не имел на этот вечер никаких иных обязательств. Чувствуя себя в своем праве, он тем не менее поинтересовался по телефону, что будет, если он не придет.

— Вас сумеют найти, — ответили ему.

— И я буду наказан за то, что не явился добровольно? — спросил К. и усмехнулся в ожидании того, что должен был услышать.

— Нет, — ответили ему.

— Превосходно, — сказал К., — но в таком случае какая же причина должна заставить меня последовать сегодняшнему приглашению?

— Обычно приглашенные стараются не навлекать на свою голову применения судебных средств принуждения, — отвечал постепенно ослабевавший и под конец совсем исчезнувший голос.