Леопольд Захер-Мазох - Венера в мехах (сборник)
Владимир положил шапку на фортепиано и сел на одно из небольших коричневых кресел. Ольга прошлась раз-другой по комнате и остановилась перед ним.
– Любили ли вы когда-нибудь, Владимир? – отрывисто и резко спросила она. – О, наверно!
Губы ее презрительно передернулись.
– Нет, – возразил он с глубокою серьезностью.
Ольга молча поглядела на него.
– А в состоянии ли вы любить? – в недоумении спросила она опять. – Я думаю, что нет.
– Вы вторично ошибаетесь, – ответил Владимир, – натуры, как моя, не расточавшие свое сердце клочками, не склонные к сентиментальности и вполне созревшие, быть может, одни в состоянии истинно любить. Такая любовь непонятна юноше и несозревшей девушке; только вполне развитый мужчина способен на глубокое чувство и иногда женщина, но большая часть женщин в эту пору жизни уже успели расточить свое сердце.
– А какую женщину могли бы вы полюбить? – спрашивала Ольга.
Владимир молчал.
– Это до крайности интересует меня, – пробормотала она.
– И мне необходимо ответить вам?
– Пожалуйста.
– Итак, такую, которая во всем была бы вашей противоположностью, – сказал он сухим и подавленным голосом.
Ольга сперва побледнела как полотно, потом покраснела, и слезы заблистали на ее прекрасных глазах. Она молча опустила их.
– Ну, засмейтесь же, – сказал Владимир с холодным и вместе печальным юмором, – это должно казаться вам страшно смешно.
– Вы невежливы, – возразила Ольга голосом, прерывавшимся от слез.
– Но правдив, – прибавил он, не обращая внимания на ее волнение.
– Вы чувствуете какую-то антипатию ко мне, – твердо сказала Ольга, гордо подняв голову, – я давно это заметила.
Владимир отрывисто, охрипло, невыразимо грустно засмеялся.
– Ну, так я предпочитаю сказать вам всю правду, – с пылкой горечью воскликнул он, – я чувствую к вам более, чем к какой бы то ни было женщине на свете.
Ольга испуганно взглянула на него: сердце ее билось; кровь звенела в ушах.
– Я мог бы полюбить вас, – спокойно продолжал он, бросая на нее взгляд, исполненный мучительного самопожертвования.
– Так любите! – вскричала Ольга.
– Нет, – тихо сказал он, – для этого прежде всего необходимо уважение.
Она сделала движение.
– Прошу вас, не ошибитесь в смысле моих слов, – продолжал он, – я никак не желаю обидеть вас, а хочу только объясниться с вами. В сущности, одно природное побуждение соединяет между собою как животных, так и людей, но последние не поддаются ему без выбора. В этом случае дело идет не о нас и наших радостях, а о нашем роде и о насаждении новой жизни, так как сотворение мира безостановочно продолжается.
Инстинктивно мужчина и женщина ищут один в другом тех качеств, которых сами не имеют и которые они всего более ценят и уважают один в другом, а чем более окреп рассудок, тем он требовательнее и тем труднее становится этот выбор. Этим объясняется, почему истинная любовь, возникшая вследствие сильного естественного побуждения или магнетического инстинкта, не может быть продолжительна, если при этом нет взаимного уважения между любящими существами. Если я зашел слишком далеко, то осмейте меня.
– Я не осмеиваю вас, – мрачно ответила Ольга, – но я поняла, что вы не питаете ко мне того, что вы называете необходимым уважением.
– Да, я не имею к вам того полного уважения, которое желал бы иметь к женщине, если б я отдал ей всю свою жизнь и свою душу.
– Вы презираете меня! – с гневом воскликнула Ольга, и виски ее застучали.
– Нет, я жалею вас и принимаю в вас искреннее участие; много дал бы я для вашего спасения.
– Отчего вы презираете меня? – опять вскричала она с посиневшими и дрожащими губами. – Вы не имеете этого права, я не хочу, чтобы вы презирали меня.
– Что вам до меня, – сказал Владимир, – когда весь свет лежит у ваших ног?
– Отчего вы презираете меня? Скажите, я требую этого, – из глубины души спросила Ольга и с пылкою необузданностью поставила одну ногу на его стул; ненависть и кровожадность засверкали в ее глазах.
– Хорошо, но в таком случае выслушайте меня. Вы одарены редкой красотой, замечательным умом, мягким и нежным сердцем и способны поработить лучшего из мужчин, но довольствуетесь ли вы всеми этими преимуществами? Нет! Вы ежедневно хотите праздновать новую победу и всякую ночь отдыхать на свежих лаврах. Ваше тщеславие беспредельно, и оно, как коршун, гложет ваше сердце, но это бедное маленькое сердце не вырастает, как сердце известного титана, и потому вам предстоит один конец – отвращение от жизни, ненависть к людям и презрение к себе.
Ольга застонала, зубы ее застучали, и, запустив руки в свои волосы, она громко зарыдала. При этом кацавейка ее распахнулась, и она стояла перед Владимиром, точно Медея, с волнующейся грудью, блуждающими глазами и распущенными волосами. Владимир встал. Мучительный крик вырвался из ее груди, она подняла руки, судорожно сжимая их. Лоб его помрачился, и он пристально посмотрел на нее. Руки ее опустились, и голова поникла на грудь. В следующий момент он исчез, а она лежала на ковре и громко рыдала.
Проходят дни, недели, месяц. Владимир не показывается. Он удаляется и от ее мужа. Ольга страшно страдает. Теперь она знает, что он любит и вместе с тем презирает ее, и страсть ее разгорается от того и другого. Она пишет ему и потом уничтожает свои письма; велит оседлать себе лошадь и не едет к нему. Целые часы стоит она в кухне и смотрит в пылающий очаг. Совершенно новое, никогда не испытанное чувство овладело всем ее существом. Она постоянно думает о нем. Когда в сумерки она стоит у окна, то ежеминутно ей представляется, что она слышит топот его лошади, его шаги, его голос. Целые ночи ворочается она в своей постели и засыпает только на рассвете. Только теперь понимает она поэтов и музыку.
Стемнело. Она сидит у фортепиано и играет Лунную сонату, и вместе с ее грустными звуками медленно текут ее слезы. Муж ее тихо становится за ее стулом и привлекает ее к себе. Он ни о чем не спрашивает ее, и она молча прижимает свою голову к его груди и плачет.
Голос Ольги перешел в шепот. Она стыдливо отвернулась от меня; вся душа ее содрогалась от чистой, искренней любви.
– В рождественский вечер, – снова начала она, – Ольга возвращалась со своим мужем из Тулавы, где он отдал какие-то бумаги в доме священника, и им пришлось проезжать мимо усадьбы Владимира. Глубокий ужас овладел Ольгой, когда муж ее велел остановить лошадей у ворот.
– Войдем к нему и захватим его с собой, – сказал Мишель.
Ольга молчала.
– Ты не хочешь?
Она отрицательно помотала готовой. Муж ее вошел один и вскоре вернулся с Владимиром, который почтительно поклонился ей и потом сел к ним в сани. Все молчали дорогой. Ольга неподвижно сидела рядом с Владимиром и раз только вздрогнула, когда он нечаянно дотронулся до нее. Въезжая на двор, Владимир с странною улыбкой взглянул на знакомый ему дом. Мишель высадил Ольгу из саней, снял с нее тяжелую шубу и весело заговорил, войдя в комнаты:
– Вот будет славный рождественский вечер; пойду посмотрю, что поделывают дети.
Он вышел из залы и оставил Владимира наедине с Ольгой. Она небрежно бросилась в кресло, закурила папироску и вдруг звонко засмеялась.
– Ваша антипатия и презрение доходят до того, что вы не в состоянии бывать под одной крышей со мною, – сказала она, обращаясь к нему.
– Вы не хотите понять меня, – холодно ответил Владимир.
– Ах! – вскричала Ольга. – Вы неспособны испытывать глубокое чувство, иначе вы снисходительнее судили бы обо мне.
В этот раз он побледнел.
– Вы думаете? – заговорил он немного погодя. – Итак, выслушайте меня еще раз. Я люблю вас.
Ольга бросила свою папироску и охрипло захохотала.
– И вы первая женщина, внушившая мне любовь, – спокойно продолжал он, – я так сильно люблю вас, что страдаю от своей любви, и страдаю не от того, что вы не можете принадлежать мне, но потому, что я не смею любить вас. Сердце мое разрывается при мысли, что такая прекрасная натура соединена с таким скверным характером.
Страдание выразилось в невольном движении Ольги; она бросила ему боязливый и умоляющий взгляд.
– Не смотрите на меня так, – вскричал он, – я знаю, что причиняю вам боль, и не чувствую к вам никакого сострадания. Имели ли вы сами сострадание к молодому Богдану, которого владелец Цавале из-за вас застрелил в березовой роще у Тулавы? Пожалели ли вы Дмитрия Литвина, когда довели его до сумасшествия и самоубийства? Подумали ли вы о вашем муже и детях, ободряя обожание Завадского и графа…
– Когда же я сделала все это? – вскричала Ольга, от ужаса вспрыгнув со своего места. – Кто мог сказать вам подобные вещи?
– Весь свет это говорит, – иронически возразил Владимир.
– Итак, весь свет лжет и клевещет, – энергически сказала Ольга, с гордой самоуверенностью поднимая голову. Щеки и глаза ее горели. – Я говорю вам правду, Владимир. Я неповинна в этой крови, ни одна капля ее не попала на меня.
