Крепкий ветер на Ямайке - Ричард Хьюз
Это был ее собственный десятый день рождения. Они проболтались целое утро в стекловидном мраке своей купальной ямы. Теперь Джон сидел голый на берегу и мастерил из прутиков плетеную ловушку. Малышня крутилась на мелком месте и радостно визжала. Эмили прохлаждалась, сидя в воде по самый подбородок, и рыбья мелюзга сотнями любопытных ртов щекотала каждый дюйм ее тела — что-то вроде невыразимо легких поцелуев.
Она вообще в последнее время чувствовала омерзение, когда к ней прикасались, но эти рыбьи касания были ей как-то особенно отвратительны. Наконец, уже не в силах так больше стоять, она выкарабкалась из воды и оделась. Рейчел и Лора были слишком малы для долгой прогулки, и, кроме того, она чувствовала, что меньше всего хочет, чтобы с ней пошел кто- то из мальчиков; так что она тихонько прокралась за спиной у Джона, причем глядела на него, зловеще нахмурившись, хотя и не имела на то никакой причины. Вскоре она, никем не видимая, уже углубилась в чащу кустарника.
Она прошла около трех миль, довольно быстро поднимаясь вдоль речного ложа и ни на что особенно не обращая внимания. Она еще никогда не забиралась так далеко. Потом ее внимание привлекла прогалина, ведущая вниз, к воде; здесь-то и был исток речки. Она в восторге затаила дыхание: вода била ключом, чистая и холодная, из трех отдельных родников, под бамбуковой сенью — как и положено начинаться реке; это была величайшая из возможных находок и личное открытие, принадлежавшее только ей одной. Она немедленно возблагодарила в душе Господа, за то, что Он в день ее рождения подумал о таком замечательном подарке, особенно когда казалось, что все складывается как-то не так, а потом начала шарить на всю длину руки в известняке, откуда били родники, среди зарослей папоротника и кресс-салата.
Услышав плеск, она оглянулась. С полдюжины чужих негритят спустились по прогалине, чтобы набрать воды, и таращились на нее в изумлении. Эмили пристально посмотрела на них. Охваченные внезапным ужасом, они побросали свои тыквы-горлянки и галопом поскакали прочь, вверх по прогалине, как зайцы. Эмили последовала за ними, не медля, но с достоинством. Прогалина сузилась до тропы, а тропа очень скоро привела в деревню.
Все тут было лоскутное, неряшливое, пронзительно голосящее. Кругом вразброс стояли маленькие одноэтажные плетеные лачуги, сверху полностью укрытые сенью огромнейших деревьев. Не наблюдалось и подобия какого-либо порядка: лачуги торчали как попало, там и сям; нигде не было никаких оград; виднелись только одна или две головы крупного рогатого скота, чудовищно истощенного и запаршивевшего; непонятно, содержался ли этот скот под крышей или же прямо на улице. А посредине деревушки красовалось какое-то неописуемое не то болото, не то мутный пруд, в котором негры плескались вместе с гусями и утками.
Эмили пялилась на негритят; они пялились на нее. Она двинулась по направлению к ним; негритята сразу рассыпались по разным лачугам и следили за ней оттуда. Воодушевленная приятным чувством внушенного ею страха, она продвинулась еще и наконец наткнулась на древнее создание, которое поведало ей: это Либерти-Хилл, тут Город Черных Людей. В старое время негры сбегают от бушас (надсмотрщиков), сюда приходят жить. Они негритята, они букрас (белых) никогда не видали… И так далее. Это было убежище, построенное беглыми рабами и все еще обитаемое.
А затем, видимо для того, чтобы чаша ее счастья была уже совсем полна, некоторые ребята, посмелее, повыползали из своих укрытий и почтительно преподнесли ей цветы — несомненно, чтобы как можно лучше показать себя пред ее бледным ликом. Сердце колотилось у нее в груди, ее распирало упоение триумфом, и, распрощавшись с ними с величайшей снисходительностью, она прошагала, как по воздуху, весь долгий путь домой, назад, к своей возлюбленной семье, к деньрожденному торту, обвитому веночком и осиянному десятью свечками, в котором — так уж выходило — шестипенсовик обязательно оказывался в ломтике у того, чей был день рождения.
3
Это была совершенно типичная жизнь английской семьи на Ямайке. Большинство таких семей задерживалось там всего на несколько лет. Креолы — семьи, более чем одно поколение которых жило в Вест-Индии, — постепенно эволюционировали, мало-помалу приобретая характерные отличительные черты. Некоторые традиционные для европейцев ментальные механизмы они утрачивали, и взамен начинали появляться очертания новых.
С одной такой семьей Бас-Торнтоны были знакомы, их совершенно развалюшное имение находилось в восточной стороне. Они пригласили Джона и Эмили провести у них пару дней, но миссис Торнтон была в нерешительности, боясь, как бы дети не набрались в гостях дурных манер. Дети там представляли собой какую-то диковатую шайку, по крайней мере по утрам они частенько бегали босиком, как негры, а это очень важная вещь в таком месте, как Ямайка, где белым людям необходимо соблюдать приличия. У них имелась гувернантка (возможно, с не совсем чистой кровью), которая нещадно колотила детей щеткой для волос. Однако климат у Фернандесов был здоровый, а кроме того, миссис Торнтон подумала, что неплохо бы детям завести какой-то круг общения за пределами собственной семьи, пусть даже и с не совсем подходящими ребятами, и в итоге она разрешила им поехать.
Они выехали после полудня назавтра после того самого дня рождения, и поездка в коляске оказалась долгой. И толстый Джон, и худенькая Эмили, оба ехали в безмолвии, одолеваемые страшной сонливостью; это был первый визит, который они когда-либо кому-либо наносили. Час за часом коляска преодолевала неровную дорогу. Наконец они достигли узкой дорожки, ведущей к Эксетеру, имению Фернандесов. Наступил вечер, солнце уже готовилось стремительно, как это всегда бывает в тропиках, закатиться. Было оно необыкновенно большое и красное, и в этом чудилось что-то странно угрожающее. Дорожка, или подъездная аллея, была великолепна: первые несколько сотен ярдов ее с обеих сторон ограждал так называемый “приморский виноград” с гроздьями плодов, представляющих собой нечто среднее между крыжовником и яблочками сорта золотой пепин, а еще там и сям виднелись красные ягоды кофейных деревьев, лишь недавно насаженных на расчищенных местах среди обгорелых пеньков, но уже снова пришедших в небрежение. Потом появились массивные каменные въездные ворота в стиле колониальной готики. Их надо было объезжать: годами никто не брал на себя труда открывать тяжелые створки. Никакого забора тут никогда и не было, так что колея просто проходила сбоку от ворот.
А за воротами — аллея величественных капустных пальм.
Никакие другие деревья на аллее, ни древний бук, ни каштан, не выглядели столь эффектно: пальмы
