Крепкий ветер на Ямайке - Ричард Хьюз
Люди, жившие там во времена, о которых я вспоминаю, звались Бас-Торнтоны: они были не уроженцами острова, “креолами”, а семьей из Англии. У мистера Бас-Торнтона был некий бизнес в Сент-Энне, и он имел обыкновение ездить туда каждый день верхом на муле. Ноги у него были такие длинные, что на своем низкорослом скакуне выглядел он довольно смешно, а поскольку хозяин был настолько же темпераментным, насколько мул обидчивым, оба они совместно и неотступно следили за соблюдением собственного достоинства.
Рядом с жилым домом стояли развалины мельницы и сарая для выпаривания. Эти два заведения никогда не располагаются впритык друг к другу: мельница ставится на возвышении и снабжена водяным колесом, вращающим громадные вертикальные железные валы. Отсюда тростниковый сок сбегает по клиновидному лотку в помещение для выпаривания, где стоит негр и потихоньку полощет в нем травяную кисть, обмакнутую в известь, чтобы сок гранулировался. Затем сок разливается в большие медные чаны над топкой, в которой горят вязанки хвороста и тростниковый жмых. “Тут стоят несколько негров, снимая в бурлящих чанах накипь медными черпаками с длинными ручками, в то время как их товарищи сидят вокруг, поедая сахар либо пожевывая жмых в тумане от горячего пара”. То, что они вычерпывают, медленно стекает по полу с изрядной примесью разной дряни — насекомых, всяких прутиков и даже крыс — к ногам негров, а потом — в другой резервуар, чтобы из всего этого путем перегонки получился ром.
Так, во всяком случае, это делалось когда-то. Я ничего не знаю о современных методах, как и о том, существуют ли они вообще: я не бывал на острове с 1860 года, а с тех пор прошло немало времени.
Но еще задолго до того всему этому в Ферндейле пришел конец: большие медные чаны были перевернуты вверх дном, а наверху, на мельнице, три огромных вала совсем расшатались без дела. Вода уже не доставала до них: ручей бежал куда-то по своим собственным делам. Дети Бас-Торнтонов, бывало, заползали в давильню через выпускное окно, пробираясь среди опавших листьев и обломков колеса. Как-то раз они нашли там выводок дикой кошки — мать куда-то отлучилась. Котята были крошечные, и Эмили попыталась было отнести их домой в переднике, но они кусались и царапались так свирепо, прямо сквозь ее легкое платьице, что она была очень рада — хотя ее гордость и пострадала, — когда они все вырвались, кроме одного. Этот единственный, Том, вырос, но так никогда по-настоящему и не приручился. Потом от него было несколько приплодов у их старой домашней кошки Китти Кранбрук, и единственный оставшийся в живых из этого потомства, Табби, стал в своем роде знаменитостью. (А Том скоро удрал в джунгли насовсем.) Табби был преданный кот и хороший пловец, плавал он для собственного удовольствия, загребая лапами кругом плавательного бассейна вслед за детьми и время от времени испуская возбужденные вопли. Еще он занимался смертельным спортом со змеями: устраивал засаду на гремучую змею либо на черного полоза, как если бы охотился за водяной крысой, обрушивался на змею с дерева или еще откуда-нибудь и сражался с ней насмерть. Однажды он был укушен, и они все его горько оплакивали, предвкушая зрелище захватывающей смертельной агонии, но Табби только скрылся в кустах и, вероятно, чего-то поел, а через несколько дней вернулся с видом весьма самодовольным, явно готовый пожирать змей, как и прежде.
В комнате у рыжего Джона было полно крыс. Он налаживал большие ловушки-западни, ловил грызунов, а потом отдавал их Табби на расправу. Как-то раз кот был настолько нетерпелив, что схватил и уволок ловушку вместе со всем содержимым и устроил в ночи целый кошачий концерт, громыхая ею по камням и рассыпая снопы искр. Назад он вернулся через несколько дней, лоснящийся и очень довольный, но Джон так больше никогда своей ловушки и не видел.
Другой напастью в его комнате были летучие мыши, они тоже кишели там сотнями. Мистер Бас-Торнтон мог, бывало, весьма ловко сбить летучую мышь на лету одним щелчком хлыста. Но шум это производило в маленькой каморке посреди ночи адский: режущие ухо щелчки — и вот уже воздух полон всепроникающим писком множества мелких тварей.
Для английских детей все это было чем-то вроде рая — чем бы оно ни было для их родителей: особенно в те времена, когда никто не жил у себя дома такой вот совершенно дикой жизнью. Тут кто-то должен был чуть-чуть опередить свое время — назовите его, как хотите, хоть декадентом. Разнице между мальчиками и девочками неминуемо суждено было исчезнуть, к примеру, в том, что касалось ухода за собой. Длинные волосы сделали бы вечерний поиск травяных клещей и гнид нескончаемым, поэтому волосы у Эмили и Рейчел были коротко острижены и позволяли им вытворять все, что вытворяли мальчики: лазать на деревья, плавать, ловить зверьков и птиц; у каждой на платьице даже было по паре карманов.
Средоточием их жизни был, скорее, не дом, а плавательный бассейн. Каждый год, когда дожди прекращались, поперек ручья воздвигалась запруда, так что в течение всего сухого сезона они располагали довольно большим прудом для купания. Кругом стояли деревья: громадные пушащиеся хлопковые деревья, а между их лапами — кофейные деревья, и в контрасте с общей бесформенной грандиозностью растительного царства — изящные сандаловые деревца и ярко расцвеченные красные и зеленые перечные; окруженный ими пруд был почти полностью в тени. Эмили и Джон сооружали там древесные пружины — их научил Хромоногий Сэм. Надо срезать изогнутую палку и привязать к одному концу веревочку. Потом второй конец заострить, чтобы на него насадить фрукт как наживку. У самого основания с этой стороны немножко подтесать палку и в плоском месте просверлить дырку. Срезать маленький колышек, как раз такой, чтобы просунуть в рот этой дырке. Потом сделать петлю на конце веревки, согнуть палку, как натягивают тетиву лука, пока петля не проденется в дырочку, и защемить ее там колышком, так чтобы петля располагалась вдоль него развернуто. Насадить наживку и подвесить на дерево посреди веток; птица сядет на колышек, намереваясь поклевать фрукт, колышек выпадет, петля туго захлестнется вокруг птичьих лапок, и тут вы выскакиваете из воды, как розовые хищные обезьяны, и, выкликая “Ина-дина-дайна-ду” или еще какую-нибудь ахинею, решаете — то ли свернуть птице шею, то ли отпустить на волю, тем самым возбуждение и ожидание развязки еще продлевается как для ребенка, так и для птицы.
Вполне естественно, что у Эмили были всякие идеи
