Избранные произведения - Пауль Хейзе
— Говорю тебе, все в порядке.
— Так дай посмотреть, чтоб я поверила.
С этими словами девушка взяла его совсем беспомощную руку и развязала тряпки. Когда она увидела опухоль, то невольно отпрянула и вскрикнула:
— О Господи!
— Да ничего особенного, — попытался успокоить ее Антонио. — Это пройдет за сутки.
Она покачала головой:
— Да ты теперь неделю не сможешь выходить в море.
— Думаю, уже послезавтра все будет нормально.
Лаурелла взяла кувшин и промыла рану, потом положила на нее целебные листья и перевязала руку льняными бинтами, которые тоже принесла с собой.
Когда все было закончено, он сказал:
— Спасибо тебе. Послушай, если ты хочешь сделать еще что-то хорошее, то прости меня за то, что мне такое взбрело в голову, и забудь все, что я говорил и делал. Я и сам не понимаю, как это получилось. Ты же никогда мне не давала повода, в самом деле, никогда.
— Я сама прошу у тебя прощения, — проговорила девушка. — Мне нужно было вести себя по-другому и не раздражать тебя. А эта рана…
— Это была самозащита. Не извиняйся. Ты поступила правильно, и я благодарен тебе. Теперь иди спать, а еще… вот твой платок.
Он протянул девушке платок, но она продолжала стоять и, казалось, боролась с собой. Наконец сказала:
— Из-за меня ты потерял куртку, а ведь в ней были деньги за апельсины. Мне это пришло в голову только по пути домой. У нас нет таких денег, а если б и были, то принадлежали бы моей матери. Но у меня есть серебряный крест, который оставил художник. Я случайно на него наткнулась и не хочу больше хранить его. Если ты его продашь, — мама тогда сказала, что он, должно быть, стоит несколько пиастров, — то возместишь пропажу, а, если не хватит, я сама заработаю — буду прясть по ночам.
— Я ничего от тебя не возьму, — ответил Антонио и отодвинул крестик, который Лаурелла положила на стол.
— Нет, ты должен взять. Кто знает, как долго ты еще не сможешь работать. А я не хочу его больше видеть.
— Ну так выброси в море.
— Это же не подарок, он принадлежит тебе по праву.
— По праву? Нет у меня никаких прав на твои подарки. Если мы когда-нибудь случайно встретимся, то не смотри на меня, чтобы я не думал, будто ты хочешь напомнить о моей вине перед тобой. А теперь — доброй ночи, и пусть на этом все кончится.
Антонио положил ей в корзинку платок, крестик и закрыл крышку. Когда же он взглянул на Лауреллу, то испугался. По ее щекам текли слезы, но она, казалось, не обращала на них внимания.
— Матерь Божья! — воскликнул он. — Уж не больна ли ты? Ты вся дрожишь.
— Ничего, — ответила девушка. — Я хочу домой! — и повернулась к двери. Но слезы пересилили ее, она прижалась лбом к косяку и громко зарыдала. Прежде чем Антонио успел подойти, чтобы ее утешить, она неожиданно обернулась и бросилась ему на шею.
— Я не могу этого больше выносить, — воскликнула она и отчаянно прижалась к нему. — Я не могу больше слышать, как ты мне говоришь хорошие слова и просишь меня уйти с грузом на совести. Ударь меня, бей, проклинай! Или, если ты и вправду еще любишь после всего, что я тебе причинила, то возьми меня и делай что хочешь. Только не прогоняй! — Новые бурные рыдания прервали ее речь.
— Люблю ли я тебя? Пресвятая Мария! Неужели ты думаешь, что через эту рану вытекла вся кровь из моего сердца? Разве ты не слышишь, как оно бьется, будто хочет вырваться на волю, к тебе? Если ты говоришь все это, чтобы меня испытать или из сострадания, то не надо, иди, я и это забуду. Ты не должна считать себя виноватой в моих страданиях.
— Нет, — она подняла голову с его плеча и твердо посмотрела на него, — я люблю тебя и наконец признаюсь тебе. Я долго противилась своему чувству, но не могу больше заставлять себя отворачиваться, когда ты проходишь мимо. И я хочу поцеловать тебя, чтобы в другой раз, когда ты засомневаешься, ты мог бы сказать себе: «Она меня поцеловала, а Лаурелла не станет целовать никого, кроме того единственного человека, за которого хочет выйти замуж».
Она поцеловала его.
— Спокойной ночи, мой любимый! Иди спать, и пусть твоя рука заживает. Не провожай меня, потому что я не боюсь ничего и никого, кроме тебя.
Она открыла дверь и исчезла в темноте. А Антонио подошел к окну и долго смотрел на море, и ему казалось, будто звезды дрожат.
Когда священник вышел из исповедальни, где долго находилась Лаурелла, он тихонько посмеивался: «Кто бы мог подумать, что Господь Бог так быстро смягчит это удивительное сердечко? А я-то упрекал себя, что слабо грозил демону своенравия. Нам с нашей близорукостью не понять путей Господних! Благослови ее, Господи, и дай мне дожить до того дня, когда сын Лауреллы повезет меня через море на отцовской лодке! Ну и строптивая!»
1853 г.
МАРИОН
В те времена, когда во Франции царствовал Людовик Святой,[3] старый добрый город Аррас[4] был лет на шестьсот моложе, чем сегодня. А веселее он был, пожалуй, в тысячу раз, и не только по молодости, но, прежде всего, благодаря высокому искусству живших в нем поэтов. Своими песнями, мираклями,[5] небольшими рифмованными рассказами разносили они славу родного городка по всей прекрасной Франции.
Однажды ранней весной в садике за домом одного из таких замечательных поэтов[6] молоденькая женщина подвязывала виноградные лозы. Она была невысокого роста, с очаровательным личиком и той прелестной полноты, что присуща обычно спокойным и добродушным натурам. Безмятежный взгляд ее черных глаз, казалось, не ведавших горя, неторопливо скользил по саду. Зато прилежные руки не отдыхали. Как у богатых горожанок, ее белые волосы украшали нарядные ленты, но юбка была подобрана, чтобы не мешала работать, а, возможно, чтобы приоткрыть симпатичные ножки.
Когда милое создание углубилось в виноградные заросли, на пороге дома появился мужчина, вид которого резко контрастировал с обликом молодой женщины. Он был среднего роста, с живым взглядом и неправильными чертами лица. Черная накидка не скрывала более высокое левое плечо, да и одна нога была длиннее другой. Но он так свободно двигался и жестикулировал, что недостатки фигуры не бросались в глаза, а игравшая на губах едва
