Элиза Ожешко - Нерадостная идиллия
Так они, держась за руки, вышли на людные и оживленные улицы города. Здесь им сразу преградила дорогу ватага мальчишек во главе с тем самым Франком, который так ловко таскал сыры с мужицких возов.
— Владек! Владек! — кричали мальчишки уже издали. — Пойдем на базар! У мужиков с возов сыплется на дорогу и брюква и морковка… Такие вкусные!..
И в самом деле, почти у каждого из них в руке была сырая морковка или брюква.
Увидев Марцысю, Франек воскликнул:
— А это что за панна?
— Это Марцыся, — серьезно пояснил Владек и тут же изо всей силы ударил кулаком одного из мальчишек, который, подскочив к девочке, хотел ущипнуть ее за руку.
Быть бы драке, если бы в эту минуту по мостовой не проезжал нагруженный доверху и запряженный почтовыми лошадьми фургон; мальчики погнались за ним и, уцепившись сзади, проехали часть пути, потом спрыгнули на мостовую.
Владек и Марцыся направились к рынку. Там они не нашли уже ни брюквы, ни моркови, но зато Владек поднял с земли и бережно спрятал за пазуху грязный и затоптанный окурок папиросы. Марцыся забыла про голод, с жадностью разглядывая людей, дома, витрины. Вдруг Владек дернул ее за руку и зашагал быстрее. Девочка спешила за ним со всей быстротой, на какую были способны ее маленькие ножки. Догнав пожилого, хорошо одетого господина, который шел по тротуару, они замедлили шаг, и Владек тихим голосом забубнил:
— Вельможный пан, милостивый благодетель! Пожалей бедных, беспризорных сирот! Подай грошик на кусок хлеба! Подай милостыньку нищим, голодным!
Мужчина и не оглянулся. Владек, заслонив лицо рукой, чтобы не увидели прохожие, показал ему язык, потом снова заныл:
— Вельможный пан, благодетель добросердечный! Мы бедные, несчастные сиротки! Будь милостив…
На этот раз прохожий полез в карман и, почти не оборачиваясь, бросил медяк в протянутую детскую руку. Владек показал монету Марцысе.
— Видишь! — сказал он шепотом. — Вот уже есть одна булка… для меня. Коли хочешь и себе булку, проси так, как я.
И потянул ее в сторону, где проходила какая-то пани с добродушным, приветливым выражением лица.
Часа через два дети уже сидели в глубине какого-то двора, ворота которого выходили в тихий грязный тупичок. Они сидели прямо на земле, покрытой толстым слоем мусора, в углу между двумя облупленными стенами, на которых выступали черные пятна сырости, под окнами с железными решетками — должно быть, это были окна какого-нибудь склада. Оба уплетали булки, и Владек учил Марцысю различать монеты.
— Вот смотри, — говорил он, показывая ей на ладони несколько медяков, — это три гроша, а это — два, а это — грош… Ты хорошенько приглядись, чтобы знать потом, сколько тебе подали и сколько заплатить за булку или за что другое… Вот та пани у костела дала тебе пятак. Она всем милостыню подает: добрая. Я, как только ее увижу, сейчас бегу к ней… Я тут уже всех знаю: знаю, кто подаст, а кто — нет. И по лицу сразу могу угадать… Когда вижу, что этот не раскошелится, так и не прошу у него… И ты так делай.
— Да я не умею, — возразила Марцыся.
— Ничего, сумеешь! Научишься. И я раньше не умел, а теперь — сама видишь…
— А тебя кто учил?
— Кто? Да никто. Сам выучился… Как другие, так и я. Слыхал, как у костела нищие просят… Они всегда так говорят: «Вельможный пан, благодетель милостивый…» Я слушал, слушал — и научился.
Владек задумался и через минуту-другую добавил:
— А Франек — тот всех мальчишек умнее! Ох и шустрый! Он мне все растолковал, вот как я сейчас тебе… И хотел меня научить, как у панов из кармана платки таскать. Он это умеет. А мне неохота… Лучше голубей приманивать, чем платки таскать. Как подрасту, я себе вожака выкормлю, и будет он мне голубей переманивать.
Марцыся слушала слова Владка, как сказку о железном волке. Она тогда еще понятия не имела, что такое «вожак», как это переманивают голубей и какая от этого польза или удовольствие. Но мудрость и осведомленность ее приятеля, видимо, произвели на нее сильнейшее впечатление: она не отводила восторженного взгляда от его подвижного лица, то серьезного, то сердитого, то забавно гримасничавшего.
Съев булки, они встали и снова пошли на базар, чтобы на полученный от доброй пани пятак купить билеты в палатку, где уличные акробаты показывали всякие фокусы. Там назойливо гудели волынки, визжали скрипки и теснилась убогая и шумная толпа зрителей. В толпе шнырял Франек, подбираясь к чужим карманам, но здесь трудно было найти карманы с носовыми платками.
Когда клоуны в желтых колпаках выскакивали на покрытую жидкой грязью арену, Марцыся, обеими руками цепляясь за Владка, который в приливе восторга и любопытства совсем забыл о ней, дрожала и замирала вся от страха и блаженства.
Солнце уже заходило, когда они возвращались домой. В хате у Вежбовой чадил на столе каганец, и за освещенными окнами видно было, что на скамьях у стола сидит несколько мужчин и женщин, а на столе стоит бутылка водки и стопки. У стены сидела низенькая толстая хозяйка в большом платке на плечах, в белом чепце, а против нее — две девушки, молодые, но уже изможденные. Девушки о чем-то с нею толковали и громко переговаривались с мужчинами, похожими по виду на лакеев или кучеров, а те угощали их водкой.
Владек заглянул сперва в одно, затем в другое окошко и сказал Марцысе:
— Пойдем в наш собственный дом.
— А где наш дом? — спросила девочка.
— Вон где!
И он указал рукой на овраг, который уже наполнялся беловатым туманом. Они сошли вниз и, сев у пруда, некоторое время отдыхали молча. Когда мрак вокруг стал все более сгущаться, Владек сказал:
— Вот и ушло спать!
— Солнце? — догадалась Марцыся.
— Солнце. Лежит себе где-то в красной люльке, а звезды ложатся около него, чтобы не подпускать к нему змея. Эх, поглядеть бы на люльку эту и на море, что качает ее, — какое оно, море… Если бы можно, пошел бы я туда и тебя бы с собой взял.
— А отчего нельзя?
— Ну как же… Если человек так будет идти, идти, он придет на самый край света и тут, если захочет дальше идти, — бух! — полетит вниз, вот как, например, со стола. Мне и то очень удивительно, как это солнце до сих пор не упало и не разбилось!
— А я знаю! — с торжеством воскликнула Марцыся. — Оттого, что его там море поджидает, берет на руки и укладывает в колыбельку.
Владек задумался.
— Хорошо ему! — сказал он, наконец. — А меня вот никогда никто спать не укладывал.
— Разве мама твоя тебя не укладывала?
Мальчик так низко нагнулся к воде, что, казалось, он говорит с нею, а не с Марцысей.
— Мою маму на кладбище отнесли, когда я только что родился…
— А отец не укладывал? — продолжала допытываться Марцыся.
Владек опять сказал не ей, а воде в пруду:
— Нет, никогда. Как мать померла, он меня сразу сюда, к тетке, отвез.
— А тетка не укладывала?
Владек поднял голову, сжал кулаки.
— Как же, станет эта ведьма со мной нянчиться! Она только и знает орать, лаяться да тумаками меня угощать!
И неожиданно спросил:
— А твоя мать тебя на руки берет? Укладывает в постель?
— Бывает, что и укладывает. И так крепко целует…
Она замолчала и через минуту добавила тихонько:
— А вчера побила…
— То целует, то бьет! — констатировал Владек. — А кормит каждый день?
— Когда трезвая, кормит, а как напьется, тогда…
— Ага! У моей старухи часто люди водку пьют и, когда надрызгаются, кричат, ссорятся и старуху ругают… А когда же тебе мать сказки рассказывает — когда пьяная или когда трезвая?
— Когда трезвая. И песенкам разным тогда меня учит… А то плакать начнет… ой, так плачет!
Владек помолчал, потом сказал задумчиво:
— Мать у тебя, видно, добрая, даром что пьяница. Мне бы хоть такую! А отец где у тебя?
— Нету, — отвечала Марцыся.
— Почему нету? Помер?
— Не помер… А просто совсем его нету.
— Ну как же так?..
Владек погрузился в размышления.
— А, знаю! — сказал он, наконец, удовлетворенно. — Понял! Значит, у твоей матери нет мужа.
— Ага! — подтвердила Марцыся.
— Ну, да все равно, — заметил Владек. — Вот у меня отец есть, а что от него толку?
Он растянулся на мокрой траве, прислонив голову к суку ивы, и громко вздохнул:
— Беда!
— Беда! — повторила за ним Марцыся, уткнув подбородок в руки и покачиваясь из стороны в сторону всем худеньким телом.
Рассказав друг другу историю своей жизни, оба на время примолкли. Владек первый прервал молчание.
— Скажи мне какую-нибудь сказку, — попросил он.
Марцыся отозвалась не сразу.
— Хочешь про сиротку? — спросила она подумав.
— Давай! — сонным голосом ответил мальчик.
Марцыся еще помедлила, припоминая или собираясь с мыслями, потом начала:
— Раз в траве среди зеленой руты и крапивы один человек нашел на могиле мертвую сиротку.
