Разипурам Нарайан - Мой дядя
Озадаченный этим вопросом, дядя ответил:
— Я хочу, чтобы получилось красиво. Хочу, — повторил он, — чтобы получилось очень красиво.
— Не сомневаюсь, — сказал Джайрадж, любивший, чтобы последнее слово оставалось за ним. — Так вот, для фотографии этого тона некоторые оттенки паспарту и дерева подходят, а другие не подходят. Если вы предпочитаете что-нибудь неподходящее, я все равно сделаю, пожалуйста. Заверну в бумагу, отдам вам и получу сколько следует, но будьте уверены, радости это мне не доставит. Так что решайте.
Дядя, подавленный всеми этими рассуждениями, молчал. Он словно боялся, но и хотел поскорее услышать самое худшее. Джайрадж положил карточку перед собой и придавил стальной линейкой. Мы ждали, что будет дальше. Тем временем подошли еще какие-то люди и расселись на скамье, как в приемной у зубного врача. Джайрадж не соизволил их заметить, как не замечал он толпу, вливавшуюся в ворота рынка: покупатели, разносчики, нищие, собаки, коровы, кули с корзинами на голове, мужчины и женщины всевозможного вида — все толкались, кричали, смеялись, переругивались, колыхались как одно целое; и всем им было бы удобнее входить и выходить, если бы поперек ворот не торчала скамья Джайраджа.
Появился какой-то лысый мужчина, опасливо присел на скамью и сообщил:
— Меня попечитель прислал. — Джайрадж и бровью не повел: подобрав с полу кусок багета, он со звоном отпиливал от него планку нужной длины.
Внезапно мой дядя спросил:
— Когда будет готово?
Пока Джайрадж собирался с ответом, лысый мужчина повторил четвертый раз:
— Меня попечитель прислал.
Джайрадж, воспользовавшись этой минутой, крикнул молодому человеку, который стоял, прислонясь к велосипеду:
— Завтра в час дня. — Тот вскочил на велосипед и уехал.
Лысый опять затянул:
— Меня попечитель…
Джайрадж взглянул на моего дядю и сказал:
— А это смотря по тому, когда вам нужно.
Лысый сказал:
— Попечитель… завтра уезжает в Тирупати… и требует…
Джайрадж не дал ему закончить фразу:
— Требует меня к себе? Передай ему, что мне недосуг пускаться в паломничество.
— Нет-нет, он требует свою карточку.
— Что за спех? Получит, когда вернется из Тирупати…
Лысый опешил.
А тут подошла женщина с корзиной на боку, продававшая листья бетеля, и спросила:
— Ребеночка-то мне когда принести?
— Это как повитуха скажет, — ответил Джайрадж. Она покраснела, накинула конец сари на голову, чтобы спрятать лицо, и засмеялась. — Завтра в три часа. Наряди его получше. Надень на него все украшения, какие найдешь, да смотри не опоздай. Если опоздаешь, солнца не будет, а значит, и фото не будет. И непременно принеси две рупии, в кредит не работаем, а остальное отдашь, когда придешь получать свое фото в рамке.
— Ох, неужели же вы мне и настолько не поверите?
— Не спорь, у меня так заведено, и все тут. Если я захочу купить у тебя листьев бетеля, я ведь за них сразу заплачу, вот так же и с других требую.
Она ушла, посмеиваясь, а Джайрадж сказал, ни к кому в особенности не обращаясь:
— Каждые десять месяцев рожает по ребенку. Мать одна и та же, чего нельзя сказать про отца. — Все засмеялись его шутке. — Не мое дело устанавливать отцовство. Я, когда просят, делаю снимок и вставляю его в рамку, вот и все.
Неожиданно мой дядя спросил:
— А вы можете выполнить мой заказ прямо сейчас, чтобы я мог забрать его?
— Нет, — живо отозвался Джайрадж. — Не до полуночи же мне сидеть за работой.
— Почему? Вы же сказали…
— Ну да, сказал и еще раз скажу: сделаю, если вы прикажете. Будете дожидаться?
Дядя, совсем сбитый с толку, ответил:
— Нет, не могу. Мне нужно поспеть в храм. — И печально задумался над своим нерушимым расписанием: молитвы — размышления — еда — сон.
— Сейчас пять часов. Работа ваша займет два часа — клей должен высохнуть. На это нужно время. Но прежде чем я возьмусь за ваш заказ, вон видите, рядом с вами человек, сегодня череп у него блестит, а когда-то была шевелюра, что твоя циновка из кокосового волокна. — Он кивнул в сторону лысого мужчины, все еще дожидавшегося ответа для попечителя, и продолжал на тему о лысых: — Как-то утром, лет десять назад, когда он заказывал мне рамку для портрета Брахмы-создателя, я заметил у него на макушке плешь. Хорошо, что человек не знает, как выглядит его макушка, а я ему ни слова не сказал, чтобы не загрустил и не раздумал жениться. Причины, почему люди лысеют, никому не ведомы, это как жизнь и смерть. Бог дал волосы, бог и взял — значит, в другом месте понадобились, только и всего.
Каждое слово этой речи доставляло лысому великое удовольствие, а выслушав ее, он добавил от себя:
— Притом не забудьте, я экономлю на помаде, — и нагнул голову, чтобы все могли обозреть его блестящую макушку. Я покатился со смеху, Джайрадж из вежливости тоже посмеялся, а на дядином лице появилась снисходительная улыбка. Атмосфера разрядилась, и лысый, пользуясь этим, заикнулся о деле, которое привело его сюда.
— Попечитель… — начал он, но Джайрадж перебил его:
— Ох уж эти мне попечители, школьный попечитель, храмовый попечитель, больничный попечитель, не люблю я их, какие бы ни были, так что хватит о них толковать, надоело.
Лысый вскочил, подбежал к двери, сунул голову внутрь и взмолился:
— Прошу вас, прошу, не дайте мне уйти с пустыми руками. Он рассердится, подумает, что я где-нибудь околачивался без дела.
Тут лицо Джайраджа выразило озабоченность, и он сказал:
— Так-таки подумает? Ну ладно, получит он свое фото, хоть бы мне сегодня вовсе не пришлось спать. Забудем про сон и отдых, пока попечитель не будет ублаготворен. Точка. — И он обратился к дяде: — А вы — сразу после попечителя, хоть бы мне пришлось просидеть всю ночь.
— Всю ночь? — переспросил дядя. — Но мне скоро нужно идти.
— А кто вам мешает? Пожалуйста, идите. Мои планы и мое обещание остаются в силе. Доверьтесь мне. Вам непременно хочется повесить на стенку этот групповой портрет нынче вечером; возможно, это самый благоприятный день в вашем календаре. Ну что ж, каждому свое, нынче вечером будет готово. Обычно я беру за этот формат три рупии. Как, доктор, вы не считаете, что это слишком дорого?
Меня поразило, что он опять назвал моего дядю доктором. А дядя подумал и сказал смиренно:
— Сама карточка и то стоила всего две рупии.
— В таком случае взываю к вашему чувству справедливости. Неужели вам кажется, что рама и паспарту в чем-нибудь уступают самой фотографии?
Сидевшие на скамье слушали этот разговор, одобрительно кивая (как хор в древнегреческой трагедии), и дядя сказал:
— Ну хорошо, три. — Он поглядел на башню с часами. — Уже шестой час, раньше семи вы за нее не приметесь?
— Куда там. Самое раннее в восемь.
— Тогда я пойду. А как мне ее получить?
Джайрадж сказал:
— Я постучу в вашу дверь и вручу ее вам. Плату в сумме трех рупий попрошу оставить сейчас. Не удивляйтесь, что беру деньги вперед. Вы видите эту комнату. — Он указал на чулан в глубине мастерской. — Тут полно снимков богов, демонов и людей, в рамках и под стеклом, за которыми не пришли заказчики, а я в те времена не умел напоминать о плате. Если заказ не берут сразу, я храню его в этой комнате двадцать лет. Так полагается. Впрочем, вашу фотографию я не намерен хранить двадцать лет. Я принесу ее сегодня же… или… — Ему пришла в голову новая мысль. — Почему бы вам не оставить здесь мальчугана? Он и заберет фотографию, а я его провожу до дому.
Сперва это показалось невозможным. Дядя покачал головой и сказал:
— Ну что вы, как он может здесь остаться?
— Неужели ж вы мне не доверяете? Будьте спокойны, к концу дня я вам доставлю и его и заказ.
— Но если вы все равно пойдете в ту сторону, зачем же мальчику оставаться у вас?
— По чести говоря, чтобы я уж наверняка сдержал слово, не поддался внезапному искушению запереть мастерскую и убежать домой.
— До полуночи?
— О нет, это я шутил. Раньше, гораздо раньше.
— А как быть с его едой? Он привык ужинать в восемь.
Джайрадж указал на ресторан через улицу.
— Я его накормлю досыта. Я ребятишек люблю.
Дядя посмотрел на меня.
— Ну как, останешься?
Я был вне себя от радости. Джайрадж угостит меня по-царски, и я могу еще долго любоваться потоком людей и повозок на Базарной улице.
— Дядя, ты не бойся, — сказал я. Мне вспомнились отчаянно храбрые герои приключенческих романов, о которых я слышал. Так хотелось, чтобы и мне после сегодняшнего было чем гордиться, и я уговаривал дядю: — Ну пожалуйста, оставь меня и уходи. А я приду потом.
Джайрадж поднял голову, сказал: — Да не тревожьтесь вы за него, — и протянул руку. Дядя достал кошелек и отсчитал ему в ладонь три рупии, бормоча:
