Герман Банг - Шарло Дюпон
— Продал..
Шарло встретил взгляд отца.
— А деньги послал домой,— сказал он.
Господин де Лас Форесас застыл с чашкой в руке и не проронил ни звука.
Очень уж странное выражение было на лице у Шарло.
Маленький чудо-скрипач рос не по дням, а по часам — господину Теодору Францу пришлось объявлять его в афишах десятилетним. Они побывали в Калифорнии, посетили Гавану, Мехико и Бразилию.
— Сударь,—- говорил господин Теодор Франц господину де Лас Форесасу.— Плюньте мне в глаза, но времена нынче такие... Сударь! Мы едем в Австралию.
Господин де Лас Форесас считал, что деньги всюду пахнут одинаково приятно. И они отправились в Австралию.
Шарло не возражал. Впрочем, его мнения никто не спрашивал.
Иногда вечером за стаканом вина, бросив взгляд на бледного Шарло, который, уронив руки, дремал на своем стуле, господин Теодор Франц говорил господину де Лас Форесасу:
— А знаете, Шарло н вправду славный малыш... Понимаете, сударь, дети хороши тем, что не ставят палки в колеса. Это вам не тенора... Они не сказываются больными— они выносливы... На них всегда можно положиться... Я вам скажу напрямик, я охотно «выпускаю» детей.
Чудо-ребенок играл как заводной. Но иногда на него находили приступы упрямства.
В один прекрасный день, упаковывая свой чемодан, Шарло вынул из него одну за другой и изломал все игрушки. Он бил ими о край стула, а потом топтал ногами. Стальной обруч он изо всех сил прижимал к стене, пока тот не согнулся,— Шарло стонал от усилия.
Господин де Лас Форесас вошел в комнату и обнаружил разгром. Шарло с пылающими щеками стоял посреди обломков.
— Что это значит? Что ты сделал с игрушками?
— Переломал,— ответил Шарло.
— Ты взбесился, мальчишка!
Шарло сжал кулаки.
— Я не возьму их с собой.— Он посмотрел в глаза отцу.— Не трогай меня, я все равно их не возьму.
У господина де Лас Форесаса случались минуты слабости: он выпустил воротник Шарло и стал подбирать обломки.
На улицах прохожие оглядывались на Шарло. Очень уж потешный был у него вид: детская курточка, длинные, болтающиеся руки, тощие ноги с голыми коленками. К тому же господин Теодор Франц всегда покупал ему детские соломенные шляпы.
Уличные мальчишки часто дразнили его.
Однажды Шарло столкнулся с целой оравой мальчишек, возвращавшихся из школы.
— Глядите-ка, маменькин сынок! Эй ты, сосуночек!— закричал один.
И вся ватага начала улюлюкать, свистеть и дразниться.
— Эй ты, где твоя кормилица?
— Небось не умеет сам штаны застегнуть..,
— Ему, наверное, нет и пяти.,.
Деточка, деточка,
Дать тебе конфеточку...—
пели они хором.
— Смените ему пеленки.
— А где его соска?
— Вытрите ему нос!
Шарло схватил камень и швырнул в мальчишек.
Но теперь он нипочем не соглашался выйти на улицу. Господину Теодору Францу пришлось пустить в ход весь свой авторитет.
— Не пойду.— Шарло прижался к стене, словно боялся, что его силой вытолкнут из дома.— Не хочу...
Господин Теодор Франц занес было руку для тумака. Шарло стоял, набычившись и сжав зубы. Глаза его пылали.
Господин Теодор Франц опустил руку.
— Не пойду в курточке,— сказал Шарло.
— Не пойдешь в курточке... Да разве...— Господин Теодор Франц взглянул на Шарло: худой, долговязый, он давно вырос из своей детской курточки.
Господин Теодор Франц понял, что номер с курточкой больше не пройдет. Шарло получил пиджак.
Ему было почти четырнадцать.
Гастрольная труппа «Шарло Дюпон» возвратилась в Европу.
Господин Теодор Франц решил составить артистический букет. Он решил соединить на одной афише шесть знаменитостей с мировым именем. Публике все приелось, ее надо ошеломить. Господин Теодор Франц разглагольствовал о сверкающем созвездии талантов, о Млечном Пути на небосклоне европейского искусства. В созвездие входил чудо-скрипач Шарло Дюпон.
Помимо него, участниками гастролей были: певица-контральто с формами во вкусе господина де Лас Форесаса, баритон, женоподобный тенор — исполнитель романсов, виолончелист и мадам Симонен, пианистка.
Они колесили по Европе с двуми программами.
— Сударь,— объявил господин Теодор Франц,— я еду в купе для курящих.
Господин де Лас Форесас тоже взял билет в купе для курящих.
Остальные ехали в общем купе.
Купе было завалено мехами и грязными подушками. Контральто снимала корсет и оставалась в одной красной блузке. Она вдавливалась верхней половиной своего туловища в груду подушек, выгибаясь так, словно вот-вот встанет на голову. Мужчины храпели, отвернувшись к стене.
Звезды и созвездия талантов господина Теодора Франца во время путешествия по Европе утрачивали признаки пола. Церемоний друг с другом не разводили.
Пианистка страдала от духоты. Она раздевалась почти догола и, свернувшись, как кошка, закидывала за голову обнаженные руки.
Шарло просыпался и оглядывался вокруг. Часами, не отрываясь, смотрел он на округлые руки пианистки.
Другие просыпались тоже. Ощущая какую-то пустоту в голове, все сидели и тупо глядели друг на друга. Пианистка упражняла пальцы на немой клавиатуре.
У гастролеров в ходу было четыре остроты, их повторяли по многу раз на дню.
Потом все снова засыпали.
Подкравшись на цыпочках к пианистке, Шарло любовался ее детским лицом с нежными веками. Теперь Шарло уже не спал так много в поезде. Он целыми часами тихонько сидел, не сводя глаз со спящей мадам Симонен.
Он сидел не шелохнувшись. Боялся, вдруг кто-нибудь проснется. А ему так нравилось одиноко сидеть в уголке и смотреть, как она спит.
Упражняясь, она позволяла ему держать на коленях немую клавиатуру.
На промежуточной станции отправлялись обедать в ресторан. Дамы два-три раза проводили пуховкой по лицу, закутывались в манто. Шарло всегда первым оказывался в ресторане. Выбрав лучшее место, он становился за стулом и ждал мадам Симонен.
Все потешались над долговязым Шарло в штанишках до колен.
Из звезд артистического созвездия господина Теодора Франца он пользовался наименьшим успехом. Он стал неуклюжим, не знал, куда девать руки, и, стоя на сцене, чуть сгибал колени, словно старался спрятать ноги.
— Как ты стоишь, как ты стоишь, я спрашиваю? — Господин де Лас Форесас кипел от негодования.— Ты что, хочешь усыпить их своей игрой? Ты этого хочешь? Идиот! На сцену.
Шарло возвращался на сцену еще более неуклюжей походкой.
Господин де Лас Форесас стоял за кулисами.
— Держись прямо! Почему ты не улыбаешься? Держись прямо! Кланяйся!
В зале не раздалось ни одного хлопка.
— Кланяйся... кланяйся...
Шарло извлекал из своей скрипки тоненькие, острые, как иголки, звуки.
Господин де Лас Форесас в ярости исщипал вундеркинда ногтями до крови.
Когда Шарло исполнял свой последний номер, за кулисами рядом с господином де Лас Форесасом вырос господин Теодор Франц.
— Как он стоит, скажите на милость? — вопросил господин де Лас Форесас.— Как он стоит в последнее время?
— Сударь, он стоит так, точно наложил в штаны.— И господин Теодор Франц удалился.
Худшей обиды господин Теодор Франц не мог нанести господину де Лас Форесасу.
Раздались жиденькие хлопки с галерки.
— На сцену! На сцену! — закричал господин де Лас Форесас.— Улыбайся, улыбайся же, черт тебя побери!
В последнее время господин де Лас Форесас не стеснялся в выражениях.
Вундеркинду вполовину уменьшили жалованье.
Для Шарло это не было неожиданностью. Он этого ждал — если вообще чего-нибудь ждал.
Но вечерами, после концертов, он часто садился на полу возле рояля мадам Симонен — это было его любимое место — ив мучительной тоске прижимался головой к инструменту.
Тоска охватывала его с особой силой, когда он глядел на нее или когда она играла. В эти минуты Шарло чувствовал себя глубоко несчастным.
Труппа кочевала из города в город. Господин Теодор Франц чаще всего выезжал вперед. В этих случаях купе для курящих делила с господином де Лас Форесасом контральто.
Мадам Симонен раскладывала пасьянсы на немой клавиатуре, которую Шарло держал на коленях.
Баритон часто рассказывал анекдоты. О каждом европейском виртуозе у него была припасена какая-нибудь скандальная история.
Мадам Симонен широко открывала блестящие глаза и хохотала — даже карты валились у нее из рук. Шарло краснел и терялся, когда она так хохотала.
— А что сделала она? — спрашивала мадам Симонен.
— Отужинала на даровщинку в тот вечер, а также в последующие... вполне невинно.
Женоподобный тенор поднимал глаза от газеты. Он вечно корпел над газетами, отыскивая в них свое имя, хотя не понимал чужого языка.
— А знаете, что рассказывают про него?—спрашивал он.
— Нет. Что именно?
